Далила

I’m building up a wall And I can’t get over it.

— Я не буду этого делать. Гарриет твердо смотрела перед собой, но внутри у нее шипела, как раскаленное масло, ярость. Она знала, что рано или поздно это должно было случиться. Прошлое алчно, оно не отпускает никого и никогда, и чем быстрее ты от него убегаешь, тем хищнее оно скалит зубы, чтобы, догнав, глубоко их вонзить, но она надеялась — даже осознавая, насколько это наивно, — что станет из этого правила исключением. И не стала. — Я понимаю ваши эмоции, — произнес в ответ Шелби, — и дам вам время подумать. Он разговаривал с ней так же спокойно, как и десять минут назад, когда предлагал свои сигареты. Дом Джеральда они проехали уже в третий раз: как и было обещано, лишь для того, чтобы Эбигейл, которой она написала, что пошла в круглосуточный, или кто-то другой из компании ничего вдруг не заподозрил. — Вы вообще понимаете, о чем меня просите? — хриплым голосом спросила Гарриет, отрывая взгляд от лобового стекла. — Ваш отец убивал людей, мисс Уайлдмур, а брат не заслужил даже тех трех лет, что уже отсидел. Вы действительно сомневаетесь в том, кому из них правильно помогать? Девушка хрипло выдохнула; слова путались у нее на языке, но контролировать себя уже не было сил. — Не вам мне рассказывать, как я должна к нему относиться! — выпалила она, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Он отвратительный человек, это я знаю без вас, но я знаю еще и то, что вы ничем не лучше него. Так с какой стати я должна предпочесть Томаса Шелби родному отцу? — Как я уже сказал, Томас Шелби может повлиять на освобождение вашего брата, а ваш отец… Гарриет не дала ему договорить. — Я больше ничего не хочу слышать. Остановите машину. Мужчина покачал головой. — Решать вам, мисс Уайлдмур, но вы ведь не сможете затыкать уши вечно. Когда-нибудь кто-то узнает… — Откуда узнает, мистер Шелби? Вы угрожаете? Повисла недобрая тишина. Мотор черной Бентли приглушенно гудел, снегопад за окном усиливался, дворники едва успевали разметать серые хлопья, нахально липнущие к стеклу. — Не угрожаю. Просто предупреждаю, что оставить все как есть не получится: либо вы даете свои показания и спасаете брата, либо я нахожу тех, кто выступит вместо вас, — Томас говорил со столь холодной, бескомпромиссной уверенностью, что у Гарриет пробежал по коже мороз. — Ваш отец в любом случае будет наказан, от вас же зависит только одно: честно поступить или нет. Уайлдмур хотелось кричать, но из горла не вырвался бы сейчас даже писк. С минуту, тяжелую, долгую, она так и сидела, не двигаясь и не дыша, будто ремень безопасности не крепил ее к креслу, а прибивал к скале, и только потом, ощущая, что у нее уже просто нет сил, прошептала: — Хорошо. Шелби кивнул — в этом жесте не было ни согласия, ни одобрения, он будто просто заранее знал, каким будет ответ — и, проехав еще несколько метров вперед, развернулся. — Пожалуйста, — едва расслышал он слова девушки, бездумно глядящей на поверхность запорошенного снегом стекла, — отвезите меня домой. На следующий день Гарриет проснулась разбитой и уничтоженной. Во рту было сухо, и адски раскалывалась голова, но мысль о том, что вечером нужно было идти на работу — сын одной из коллег дебютировал в детском театре, и взволнованная родительница попросили на пару часов ее подстраховать — мучила хуже всего. Она готова была умереть, лишь бы проглотить аспирин и никуда не вставать, однако железный принцип всегда держать данное слово вариантов не оставлял. — Ненавижу. Ей самой было неизвестно, кому она это адресовала: Вселенной, Томасу Шелби, своей семье или некой Гарриет Уайлдмур, бесцельно валяющейся под скомканным одеялом, пока ее старательно налаживаемая долгие месяцы жизнь стремительно неслась под откос. Было это судьбой или просто цепочкой закономерностей, запущенной ею одним глупым действием, словно в сюжете у Брэдберри, — непонятно, но каждый новый день обязательно случалось что-то, что выбивало из колеи. «Либо вы даете свои показания и спасаете брата, либо я нахожу тех, кто выступит вместо вас», — слова Шелби всплыли в памяти сами собой. Откуда он, черт возьми, знал?.. Хотя, наверное, в этом мире ничего не знала лишь Гарриет. Вынырнув из постели, она, кривясь от боли в затылке, натянула халат. Была уже половина двенадцатого, она не ела со вчерашнего дня, и все-таки, игнорируя неприятную пустоту в утробно урчащем желудке, вместо кухни направилась в коридор, где ночью оставила телефон. Джеральд с утра позвонил ей семь раз — без всякого зазрения совести девушка смахнула уведомления о пропущенных, вспоминая: ее встречу с Томасом устроил именно он; по крайней мере, так ей ответили вчера на вопрос «Как вы меня нашли?» — Тетя Мэй? — набрала она номер и произнесла полувопросительно в трубку, когда прекратились гудки. — Это Гарриет. — Девочка!.. — звонкий голос эхом отдался в ушах, и Уайлдмур, ощущая боль в перепонках, поморщилась. — Что-то случилось? — Вроде того. Слушай, ты как-то упоминала, что папа, — как непривычно было теперь говорить это слово, — оставлял тебе свой новый адрес… Ну, для меня. Ответили ей не сразу. Можно было расслышать, как тетушка, всегда садившаяся в это время пить чай, едва не роняет из дрожащих рук кружку. — Зачем он тебе? Гарриет устало вздохнула. С этой женщиной всегда было сложно: ей нужно было все обязательно знать и с таким же успехом все контролировать. — Я потом тебе все объясню. Сейчас мне просто срочно нужно ему позвонить. Нетрудно было представить, какие эмоции вызвали эти слова у Мэй Уайлдмур. Своей ненависти к зятю она не скрывала даже перед племянниками: моменты, когда она вспоминала его добрым словом, пересчитать можно было по пальцам одной руки. И все же теперь она отозвалась, хоть и с плохо скрываемым неудовольствием: — Я пришлю сообщением. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Последнюю реплику Гарриет мудро проигнорировала. — Спасибо. Я буду ждать. Потом она без особого интереса расспросила тетушку Мэй о здоровье, узнала, что в Дорсете тоже вовсю валит снег, и, как всегда, получила приглашение на выходные. О последнем не могло быть и речи: слишком уж много в последнее время свалилось на нее предложений, отказаться от которых было, увы, нельзя. Кое-как распрощавшись с разговорчивой родственницей, она отложила в сторону телефон и, закрыв руками лицо, села прямо на пол. Через минуту звякнуло оповещение, но Гарриет было не до него. Она согласилась свидетельствовать против собственного отца. Имон Глисон, некогда католический священник, а позднее — полковник Ирландской республиканской армии, обвинялся в похищении, насилии и терроризме; отягчающее обстоятельство — религиозно-этническая неприязнь. Эннискиллен, Тибэйн и август девяносто восьмого*… Гарриет не хотела считать. Когда произошел терракт в Оме, ей было пять, а Кристоферу — девять; совсем еще дети, они не были готовы понять, зачем их насильно забирала к себе тетя, куда делась мама и почему папа не пытался забрать их домой. Ответ на последний вопрос оставался неясным, даже когда прекратила существования Подлинная ИРА. Отец их четырнадцать лет не искал, лишь откупался подарками на дни рождения, приходившими по старому адресу. Годы спустя, найдя его в Штатах, Гарриет, уже сменив фамилию на материнскую, смело спросила, любил ли он их вообще. «Если бы не любил, — объяснил он, — я бы вернулся». Уайлдмур впервые услышала, как у него дрожал голос — и поверила. И все-таки он не раскаялся: «Я воевал за свободу. Тебе, к счастью, этого не понять». Иногда Гарриет пыталась поставить себя на его место. Смогла бы она ради цели убить? Смогла бы стрелять в человека, под вражеской формой которого бьется сердце? Хладнокровно активировать бомбу, которая через секунду лишит жизни кем-то любимых людей? Она знала, что нет. Из страха перед Богом — и перед возможностью испытывать такую же черную ненависть, которой все еще жил отец. Теперь она была вынуждена использовать его имя, чтоб наказать другого преступника. Томас Шелби рассказал ей лишь малую часть своего плана, но суть ей была ясна: имя Альфреда Соломонса было в протоколах передачи оружия Подлинной ИРА, и теперь нужен был лишь человек, который мог это подтвердить. «Вещественные доказательства всегда могут пропасть, а заставить исчезнуть свидетеля гораздо сложнее». Дочь обвинит его, а он расскажет в суде о причастности Алфи. Почему давний партнер — Гарриет вспомнила подслушанный ей разговор — Соломонса хотел его подставить, было, по сути, не ее ума делом, и все-таки она была твердо убеждена, что должна это знать. К тому же, слишком многое здесь не сходилось — взять хотя бы уже то, что ирландские террористы покупали оружие в Ливии, воевавшей против Израиля на стороне Лиги арабских государств; необязательно было лично знать Алфи, чтоб понимать: даже самый беспринципный еврей никогда не пожмет руку тем, кто проливал кровь его соотечественников. «Чертовы мужчины со своей чертовой нелогичной войной». Прочитав наконец сообщение Мэй, Уайлдмур неуверенно поднялась на затекшие ноги. Сбросив новый звонок от Джеральда, отыскала конфеты и помятую пачку в кармане не высохшего от снега пальто и прошлепала прямо в белье на балкон. Ее ждали долгие часы наедине со своей совестью, а курить она обязательно бросит — просто когда-нибудь не сейчас. Расставляя на полках помытые чашки, Гарриет слушала радио и тревожно поглядывала на стрелку часов. Она показывала без десяти одиннадцать, зал пустовал. Девушка из клининговой службы уже вымыла пол и вытерла пыль, оставалось только закрыть кассу и потушить свет. В кофейне царила глубокая, непроницаемая тишина, нарушаемая лишь заунывным пением какого-то современного исполнителя и тихим, мерным «тик-так». Повернув все чашки ушками вправо и полюбовавшись этой безукоризненной симметрией, Гарриет стянула фартук и повесила его на крючок. До закрытия кофейни оставалось ровно семь долгих минут. Не находя себе другого занятия, девушка принялась переставлять по цветам блюдца: белые — к белым, синие — к синим… как жаль, что со своей жизнью у нее так не получалось. В последнее время она вообще все перепутала: стараясь все делать по совести, поступала наоборот, а выбирая что-то плохое, неправильное, ночами грызла себя — и курила, так много курила, что забыла уже, как начинать и заканчивать день без сигарет. Впрочем, это хоть как-то ее успокаивало: не столько из-за действия никотина, сколько из-за возможности хоть ненадолго выпасть из этого мира и сосредоточиться только на том, как поднимается в воздух дым. Тридцать секунд. Двадцать. Одна. Часы наконец показали одиннадцать, и дверь кофейни тихо открылась, пропуская Томаса Шелби внутрь. — Добрый вечер, — негромко произнес он, расстегивая воротник, и с тенью интереса посмотрел по сторонам. — Ну надо же, у Алфи есть вкус. Я думал, это место будет похоже на чугунолитейный завод. Коротко поздоровавшись, Гарриет поставила на место последнее блюдце и вышла из-за стойки. Ее немного напрягало то, что они собирались разговаривать здесь: было ощущение, будто слушают даже стены. Шелби, однако, беспокойства этого не разделял, и потому, спокойно повесив у входа пальто, присел за один за столов. — У вас можно курить? — В помещении? Нет. — Жаль. На улице начался дождь — просто удивительно, как быстро в Лондоне менялась погода: еще вчера падал снег, а сегодня уже оттепель. Недовольно взглянув за окно, Гарриет опустилась на жестом предложенный стул. — Я потом отвезу вас домой. — Спасибо, — мотнула она головой, — я сама. — Вы мне не доверяете? — А вы бы себе доверяли? Томас промолчал. Выглядел он уставшим: под глазами залегли синяки, и лицо, хоть и по-прежнему оставалось красивым, в свете ламп казалось каким-то старым. — Итак, мисс Уайлдмур… — Просто Гарриет. Так удобнее. — Хорошо, — согласился мужчина, — тогда Гарриет. Вы узнали, где живет ваш отец? — увидев кивок, он продолжил: — Мне нужен адрес. — Зачем? Вы собираетесь с ним разговаривать? — Разумеется, нет. Просто дам наводку полиции. — Это в Штатах. — Для меня не имеет разницы, — уголки губ Томаса дернулись в легкой усмешке. — Ну конечно, — фыркнула Уайлдмур. — Позвольте спросить: в какой части света нет купленных вами людей? — Не стоит лишний раз напоминать о своем ко мне отношении, Гарриет, я прекрасно все знаю. Мы здесь не для этого. — Извините, не умею держать язык за зубами. — Я заметил. Вернемся к делу: мистера Глисона доставят в Лондон ближайшее через неделю. Первое заседание будет девятого февраля. Гарриет не сдержала ухмылки: конечно, когда еще, если не в ее день рождения. — Что я должна буду рассказать? — спросила она, вновь поднимая на Томаса взгляд. Ей самой было не до конца ясно, откуда взялось в ней это спокойствие: то ли от того, что смирилась, то ли от того, что не хотела этого смирения показать. — Все, о чем знаете. — Знаю я многое. Мне интересно, что будут спрашивать. — Хотите подготовиться? Понимаю, — Шелби взглянул на часы: видимо, у него была запланирована еще одна встреча. — Это будут тяжелые вопросы, Гарриет. Советую вам проговорить все заранее. — Не волнуйтесь, я не расплáчусь в зале суда. — Я в этом не сомневаюсь. И тем не менее, мне бы хотелось услышать кое-какие детали сейчас. Уайлдмур приподняла бровь. — Например? — Почему вы не выдали отца правосудию раньше? Повисло молчание. Девушке стоило огромного труда не показать, как резко выбил ее из равновесия этот вопрос. — Мне отвечать честно или изобразить из себя святую? Томас, откидываясь на спинку стула, сцепил пальцы в замок. — Пока будьте честной — потом я решу. Силясь не опускать глаза, Гарриет с минуту подумала и наконец произнесла: — Мне было всего шестнадцать, когда я узнала, что отец воевал в ИРА. Обо всем остальном: похищениях и терактах — уже позже, но тогда я еще не решалась заговорить, — и, нервно сглотнув, добавила: — Слишком сложно принять то, что человек, которого любишь, убил сотни невинных людей. Шелби кивнул. — Откуда вам известно о его преступлениях? — Основное рассказывал брат, другое — он сам. — Вы встречались? — Да. Я прилетела к нему на несколько дней, когда узнала, где он живет. — Откуда узнали? — По праздникам он присылал нам подарки. Они приходили на старый адрес моей матери, в Бристоль, а потом их передавала нам тетя. Однажды она забыла спрятать конверты, где был написан обратный адрес — я их нашла. Что-то еще? Краем глаза Гарриет увидела: циферблат на ее запястье показывал одиннадцать двадцать. Последний поезд метро с ее станции отправлялся через десять минут, а денег на такси у нее с собой не было. — До девяносто восьмого года вы с родителями жили в Голуэе. Вы когда-нибудь возвращались туда? — Только раз. Перед тем, как уехать в Америку, отец продал дом, так что приезжать было некуда. — Вам известно, что случилось с имуществом? — Нет. Мы даже не знаем, кто был покупателем. Еще не дослушав ответ, Шелби запустил руку в карман пиджака, достал оттуда вчетверо сложенный лист бумаги и протянул девушке. — Это что? — Это копия документа, который вам якобы отдали новые жители дома, — коротко объяснили в ответ. — В суде вы скажете, что получили от них целую папку разных бумаг, и эта была среди них. Гарриет медленно развернула лист и бегло взглянула на текст. — Протокол передачи оружия ПИРА? — Да. — Но откуда? Или это фальсификация? Дождавшись, пока она найдет имя полковника Глисона в списке засвидетельствовавших сделку, Томас забрал у нее документ. — Это вас уже не касается, мисс Уайлдмур. Вы лишь должны подтвердить, что нашли эту улику и передали ее следствию — на этом ваша задача кончается. Утверждение было безапелляционным, и все-таки Гарриет не сдержалась от комментария: — Да, конечно. Я ведь всего лишь пешка. — Вы сами согласились ей быть, — голос Шелби, кажется, не выражал вообще ничего, даже малейшего раздражения. Моментами Уайлдмур просто восхищала его невозмутимость. — Надеюсь, вы помните, в обмен на что. — Разумеется, — снова положив копию протокола в карман, мужчина поднялся из-за стола. — Может, вас все-таки подвезти? — Вы часто смотрели на время, — Гарриет задвинула за собой стул. — Я думала, вы куда-то спешите. — Я приехал с водителем. Можете не переживать, он вас не тронет. Все еще сомневаясь, девушка взглянула в окно. Дождь не то что не прекратился — лил так, что на улице едва можно было что-нибудь различить. — Что ж, сегодня не откажусь. Вы можете подождать, пока я закрою кофейню? — Могу. Сухо поблагодарив, Гарриет поспешила в кладовку. Наскоро обмотавшись шарфом и накинув на плечи пальто, она отыскала на дне рюкзака ключ и уже щелкала выключателем, когда над дверью кофейни знакомо зазвенел колокольчик. — Не подумай, будто я не рад тебе, Томми, — услышала она голос Алфи Соломонса, — но мы договаривались встретиться позже, так что изволь объяснить: какого хера ты делаешь в моей кофейне после ее закрытия? Ключик сцыганил, никак? Девушка, едва успевшая переступить порог, замерла, намертво вцепившись в лямки повешенного на плечо рюкзака. Она взглянула сначала на Шелби, который с потрясающим безразличием рассматривал огромный израильский флаг, белеющий на кирпичной стене, после — на Соломонса, в одной из рук держащего бутылку дорогого хорошего виски. Типичная встреча двух старых друзей, если бы не одно уже озвученное обстоятельство. — Ты знал, что твоя лучшая бариста хочет уволиться? — как ни в чем не бывало ответил Томас, наконец поворачиваясь к Алфи лицом. — Дай угадаю, — тот не сводил с него любопытного взгляда, — она узнала об этом, когда ты любезно предложил ей место в своем новом… как его… — «Гаррисоне». — Точно, спасибо. Возраст, знаешь ли, дело хуевое — память подводит, зрение падает, суставы болят… Самое время отойти от дел, не находишь? — Ты позвал меня сюда, чтоб об этом поговорить? — Увы, но когда-нибудь в другой раз, друг. Слишком много нерешенных дел, слишком много незаработанных денег, бариста пускает в кофейню всяких проходимцев, как к себе домой — я бы за такое уволил, но один человек мне сказал, что она собралась сама, представляешь? Везде, сука, ложь и предательство. Если бы Гарриет не было так страшно — Алфи Соломонс одним своим присутствием вызывал у нее неясное чувство тревоги, — она бы заметила, что губы Томаса Шелби тронула на долю секунды улыбка. — Водитель ждет на парковке, мисс Уайлдмур, — обратился он к девушке, едва повернув в ее сторону голову. — Черный Бентли, вы помните. Гарриет не нужно было предлагать дважды — она стремительным, неизящно размашистым шагом направилась к выходу, стараясь не видеть, не слышать и не дышать; на нее по-прежнему никто не смотрел, и она надеялась, что так и уйдет незамеченной, но, едва она проскользнула мимо Алфи, его цепкие пальцы схватили ее за предплечье. — Не спеши, девочка. Родители разве тебя не учили, что уходить, не попрощавшись, невежливо? Было больно, но Гарриет, крепко сжав зубы, даже не двинулась с места. — Отпусти девушку, Алфи. Она едва не выгнала меня после закрытия, пока не узнала, что я жду тебя. — Томми, Томми, — покачал Соломонс головой, не ослабляя железную хватку, — не пытайся меня наебать. Ты либо спишь с моей бариста, что — прости за честность, мы ведь друзья — в твоих нынешних кондициях весьма маловероятно, либо занимаешься нехорошими делами за моей спиной, и мне бы очень не хотелось задавать этот вопрос нашей прекрасной леди, поэтому ответь на него сам: что вы здесь, блять, без меня делали? «Ты спишь с моей бариста». Гарриет почувствовала, как к щекам прилила кровь, но не столько от смущения, сколько от обиды и злости. Сделав глубокий вдох, она подняла резко голову и посмотрела Соломонсу в лицо. Кристофер говорил, что в таких случаях отвечать надо не словом, а хорошим ударом в челюсть — ей же, увы, едва хватило смелости и на слова: — За работу, предложенную мистером Шелби, прекрасная леди действительно согласилась бы с ним переспать: в вашей кофейне такие деньги, какие он предлагает в своей за месяц, ей пришлось бы зарабатывать два. А теперь, если ваше любопытство удовлетворено, уберите руки и решайте свои проблемы без меня. Договорив, она неловко дернула плечом, пытаясь высвободиться, и Алфи, хрипло рассмеявшись, ее отпустил. — Слышал, Томми? Даже приличных женщин интересует лишь то, сколько ты можешь им заплатить. Потирая место, куда недавно впивались сильные пальцы, Гарриет оглянулась на Томаса, будто ища защиты, но того, кажется, куда больше больше волновал обмен любезностями с Соломонсом, а не она. — Попробуешь перебить мое предложение, Алфи?.. Это было уже слишком. Прикусив до крови язык, Уайлдмур бросила неизвестно кому «до свидания» и вылетела из кофейни под дождь. Алфи Соломонс не пил — разве что в исключительных случаях, — но в алкоголе разбирался даже лучше, чем в цифрах — хотя в этом мире, кажется, в принципе не существовало чего-то, в чем бы он разобраться не смог. Разве что интерьером этой кофейни занимался не сам, иначе она бы наверняка напоминала военный склад. — Хорош, да? — Хорош, — Томми оставил холодный стакан, в котором приятно позвякивал лед, и поднял на Алфи глаза. — Мне вот кое-что интересно. — Весь внимание, друг. — Кто все это обставил? Блюдца, чашки, «Юдифь и Олоферн»? — Шелби кивнул на репродукцию Караваджо, украшавшую стену за стойкой. — Это Ида, племянница. Золотая девчонка, но за твой пижонский «Гаррисон» не возьмется, прости. — Какая жалость: я как раз хотел перекрасить стены. — Советую в черный — Чагретта оценит иронию, пришедши по твою грешную душу. Он как раз недавно ко мне заглянул; пренеприятнейший, должен сказать тебе, хер — и настойчивый, как слепень. Томас снова опустился за стол. Стрелка часов показала полночь; неудержимое красноречие Алфи, как и всегда, отнимало слишком много времени и вызывало желание застрелить либо его, либо себя. — Ну и сколько ты за меня попросил? Соломонс цокнул языком и развел руки в стороны: — Что значит «сколько ты за меня попросил?» Дружба для еврея, Томми, бесценна! Особенно когда на ней зарабатываются хорошие деньги. — Алфи, сколько? — Ну, а как ты сам думаешь? Шелби сделал еще глоток: от бессонницы и разговоров уже раскалывалась голова. И все-таки он, промочив пересохшее горло, продолжил: — Я думаю, что в Америке ни одна бутылка не открывается без разрешения Чагретты. А значит, денег, которые можно заработать продажами рома через такого посредника, в отличие от дружбы, хватит очень надолго. И тем не менее, ты от них отказался — иначе не стал бы меня сюда звать. Соломонс покачал головой — Томми узнавал этот нехороший блеск в его полубезумных глазах. — Друг мой, ты так блядски догадлив, что с тобой даже скучно работать. — Могу сыграть идиота и дать тебе рассказать свой план — только если по делу и без библейских отсылок. Алфи выдвинул из-за стола стул — тот мерзко скрипнул по полу ножками — и, погладив задумчиво бороду, присел напротив. — Купишь что-нибудь на пятничном аукционе, а, Томми? — Возможно. — Тогда не скупись — и приведи с собой женщину, хотя б уже, не знаю, эту светленькую бариста. Сколько ты, кстати, ей предложил?..