Twenty five and full of life.
Суровая необходимость, неумолимая логика жизни, ответственность, — да мало ли еще найдется ширм, чтобы отгородиться от проявлений элементарной человечности. Э. Ремарк, «Триумфальная арка»
Гарриет помешивала ложечкой свой эспрессо уже третью минуту подряд, когда Артур Шелби опустил перед ней стакан виски, оглушительно звякнувший льдом. — Это что? — спросила рассеянно девушка, поднимая на мужчину непонимающий взгляд. — Это доктор прописал, — ответил тот ей. — Очень мудрый доктор. Распознав наконец запах крепкого алкоголя, Гарриет поморщилась, отодвинула стакан от себя и сказала: — Благодарю, я не пью. — А есть слово «надо». девочка. Ну, давай-ка, — настоял Артур и уточнил: — До дна. Чувствовала себя Уайлдмур и правда хреново, иначе не скажешь: от бессилия подкашивались ноги и сами собой закрывались глаза. Заседание длилось четыре часа — по понятным причинам за временем она не следила, так что узнала об этом от Майкла, когда уже все наконец-то закончилось. Двести сорок — плюс-минус десяток — минут она находилась в какой-то прострации и не помнила после даже собственные слова, лишь одобрительную реплику Томаса, произнесенную ей на ухо, когда, спустившись с трибуны, она вернулась обратно в зал; был еще взгляд Алфи Соломонса, долгий и нечитаемый, которым он непрерывно ее изучал, пока с ее ссохшихся, обескровленных губ срывались слова безупречно заученного — когда она только успела? — текста ее показаний. Сейчас же она была просто опустошена; казалось, толкни ее наземь — рассыплется на кусочки, как гипсовая статуэтка, с которой, кстати, они пугающе были похожи мертвенным цветом лица. — Может, в больницу? — предложил ей, как и всегда, с потрясающим равнодушием Томас, когда они вышли на улицу; теперь он сидел напротив нее в подозрительно неоживленном для разгара буднего дня «Гаррисоне» и пил маленькими глотками свой кофе, с непроницаемым выражением наблюдая за разыгравшимся между нею и Артуром диалогом. — Нет, — ответила тогда ему Гарриет, хотя ей, говоря откровенно, было вообще все равно, куда ехать, и только осипший глас разума, сохранявшего стойкую трезвость далеко на периферии ее затуманенного сознания, возразил: она должна была о чем-то с Шелби поговорить; кажется, о последствиях — и о том, почему ее не отпускают домой. — Ну вот, совсем другое дело! — хохотнул сипло Артур, глядя, как она кривится, сделав из стакана решительный и слишком большой для нее глоток. — Как оно? — Лучше, — отозвалась, откашлявшись, девушка, и она не лгала: алкоголь действительно сильно взбодрил, да так, что проступили горячие слезы в уголках припухших из-за бессонницы глаз. — Большое спасибо. — На здоровье. Еще? Холодной водой, подаваемой к чашке эспрессо, смывая вкус виски с обожженного крепостью языка, Гарриет помотала отрицательно головой: ей было достаточно или даже, наверное, слишком; пить на голодный желудок было не самой разумной идеей, да и от самого напитка, хоть он и помог освежить голову, ее затошнило, но думать об этом уже было поздно. — Нужно заехать в налоговую, Артур, — обратился, пока она все еще приходила в себя, к брату Томас. — На обратной дороге можешь заехать в офис, Соломонс там оставил еще кое-какие бумаги. Старший Шелби принял протянутую ему толстую папку и, услышав знакомое имя, вдруг разительно изменился в лице. — Снова этот мудак? — Он наш партнер, Артур. — Он все равно мудак, — впервые Гарриет видела, как с Томасом кто-то спорит — не считая, конечно, ее собственных попыток ему возразить, тщетных и жалких, — и она любопытно посмотрела на братьев, выныривая наконец из угнетенного состояния. — Томми, а если он хочет опять тебя наебать? — Нас. Семья снова в деле. — И что? Думаешь, эта жидовская рожа побоится нашего Финна? Или, может быть, Аду? Томас вздохнул, и Уайлдмур, внезапно развеселившись, решила ему помочь: — Джентльмены, — подала она голос, — мне очень неловко вас прерывать, но давайте вопросы семейного бизнеса вы решите после того, как дадите ответ на мои. Шелби посмотрели на нее одновременно — один безразлично, другой раздраженно, — и на короткую долю секунды она пожалела, что снова открыла не вовремя рот, пока ей не стало вдруг с той же резкостью абсолютно плевать. — Гарриет права, — кивнул сухо Томас. — Езжай в налоговую и напомни всем остальным про собрание. — Как прикажете, босс, — буркнул Артур и, ни с кем не прощаясь, покинул стремительным шагом кофейню, оставляя брата и Уайлдмур наедине. Несколькими глотками допив свой эспрессо, успевший едва не до комнатной температуры остыть, девушка откинулась на жестковатую спинку стула и сложила ладони замком. — Я жду. В «Гаррисоне» до сих пор никого, кроме них и бариста — брутального двухметрового Лео, на которого, не будь он досадно женат, Гарриет непременно положила бы глаз, — не было; играла негромкая музыка, постукивали заботливо переставляемые на полках за стойкой чашки, и звучала повисшая за их столиком напряженная тишина. — Это было не последнее заседание, Гарриет, — начал мужчина, в очередной раз за день сбрасывая чей-то звонок. — Я уже дала свои показания — мое присутствие больше необязательно. — Я не об этом. Девушка, не совсем понимая, нахмурилась. Шелби продолжил: — Дело еще не закончено. Да, в твоем присутствии как свидетеля нужды уже нет, но есть определенные обстоятельства, из-за которых я должен заботиться о твоей безопасности. — Какие еще к черту обстоятельства? — воскликнула Гарриет, но тут же, опомнившись, осеклась и совсем тихо добавила: — Во что вы меня снова втянули? Томас оставался невозмутим. «Херов сфинкс», — выругалась про себя Уайлдмур, от злобы сжимая под столом кулаки до побелевших костяшек. — Есть один человек, которому было бы выгодно, чтобы ты отказалась от своих показаний, — повисший после этого в воздухе очевидный вопрос был предупрежден: — Лука Чангретта. Девушка нервно дернула уголком губ. — Боитесь, что он сделает мне настолько хорошее предложение, чтобы… — Таким, как ты, Гарриет, люди вроде Чангретты не делают предложений. Им угрожают. Уайлдмур почувствовала, как от лица отливает кровь. От возмущения у нее перехватило дыхание, и она уже открыла рот, чтобы высказать его во всех красках, но ей, конечно, не дали произнести звука: — Но отчасти ты права. Ублюдок найдет способ тебя запугать, но я его опережу. — Кто бы сомневался. — Я повышаю ставки. Гарриет скептически приподняла бровь. — Что на этот раз? — Я попросил своего знакомого из министерства юстиции посодействовать тому, чтобы твоего брата перевели в другую тюрьму. И, как ты, возможно, понимаешь, никто, кроме меня, не знает, куда. Уайлдмур улыбнулась. Руки чесались плеснуть водой из стакана Томасу в лицо. — Думаете, кроме свободы Кристофера, меня больше нечем шантажировать? — А есть что-то еще? Девушка выдохнула и покачала головой. — Однажды я уже стала свидетельницей того, как ваш план пошел под откос. Как я могу быть теперь вы уверенной, что вы действительно контролируете ситуацию, мистер Шелби? — Тебе нужны доказательства? — Да. Томас долго на нее посмотрел, а потом вдруг приподнялся из-за стола и, наклонившись вперед, коснулся холодными пальцами ее шеи — ровно в том месте, где оставался еще след от сильной руки Соломонса; на заседании она скрывала его воротником, но потом, когда уже спустилась с трибуны, расстегнула три верхние пуговицы: стало сложно дышать. — Ты ведь нарочно вывела Алфи, не так ли? Оттолкнув от себя руку мужчины, Гарриет вскочила на ноги и едва не опрокинула стул. Со стола на пол упал и со звоном разбился стакан. — Что вы… — язык не слушался, и она, не договорив, просто недоумевающе посмотрела на Шелби. — Ты же слишком умна, Гарриет, чтобы делать что-нибудь просто так, — спокойно ответили ей. — Тебя раздражает то, что я тобой пользуюсь, и это задевает твою гордость, поэтому ты, убеждая себя, что никого не боишься, пытаешься мне мешать. Уайлдмур нервно сглотнула. — Ну и? Не комплимента же ради вы это мне говорите? Томас выпрямил спину и одернул рукав пиджака. — Пока ты только огрызаешься, но я знаю, когда-нибудь тебе хватит дерзости нас подставить. Поэтому я в единственный раз предупреждаю: не смей. — А иначе? — едва слышно, одними губами спросила девушка, не отводя, как заколдованная, в сторону взгляд. — А иначе я сделаю тебе больно — и поверь, вовсе не так, как Алфи. Зная, что ответить на это ей нечего, Шелби забрал со стола телефон и, бросив его в карман пиджака, черной тенью покинул пустующий «Гаррисон», медленно погружающийся в унылые сумерки зимнего вечера. Гарриет осталась одна — и, дождавшись, пока не закроется за спиною мужчины стеклянная дверь, в порыве бессильной злости швырнула чашку из-под двойного эспрессо на пол. «…убеждая себя, что никого не боишься». — Нет, — прошептала она, как в горячке, под возмущенные возгласы Лео выскакивая из кофейни с зажатым подмышкой пальто. — Нет. Я действительно никого не боюсь. Спустя три часа Томас Шелби сел в небрежным жестом предложенное ему кресло в главном офисе «The Solomons’ Inc.» Он даже не спрашивал, можно ли закурить — просто вытащил сигарету и зажигалку, прекрасно зная, что в этом поразительно скромно обставленном кабинете не работает пожарная сигнализация: однажды Алфи при нем в нее выстрелил. — С чем пришел? — Завтра прилетают американцы, — Томас немного ослабил галстук и покрутил колесико зажигалки. — Предлагают мне встретиться. — На кой хер, не сказали? — В дипломатических целях. — Понятно, — наконец оторвавшись от кипы бумаг, образующей кошмарных масштабов бардак на столе, Алфи поднял на Шелби глаза. — И что сказал наш премьер? — Посоветовал быть повежливей. Соломонс, сняв очки, усмехнулся. — Томми Шелби посоветовали не выебываться… Он в курсе, что так не работает? Томас пропустил эту фразу мимо ушей. — Американцы попробуют подобраться к свидетелям. А не получится — пойдут прямиком к судьям. — Бог им в помощь. — Этих ребят курируют из Конгресса; они будут играть по-крупному. — Значит, мы будем играть крупнее, — склонив голову набок, Соломонс лукаво прищурился. — Друг мой, твоя риторика меня напрягает. Зачем ты на самом деле пришел? Глубоко затянувшись, Шелби, используя эти пару секунд, чтобы подумать, шумно выдохнул дым. — Палмерстон* не доверяет тебе, Алфи. — Да, я понял, когда этот хрен заморозил половину моих счетов, и даже знаю, кто ему это решение подсказал. — Сам понимаешь, мне тоже невыгодно, чтобы ты менял сторону. Соломонс, откинувшись в кресле, почти рассмеялся. — Ну и безбожная же скотина ты, Том — обязательно скажу это на твоих похоронах, когда итальянский ублюдок наконец-то выстрелит в твою слишком умную голову. — Если тебя не будут хоронить в тот же день. — Именно эта неприятная вероятность гарантирует вам мое абсолютное повиновение, император Шелби. — Император, — повторил Томас, прежде чем сделать очередную затяжку. — Что-то знакомое, — и почти тут же вспомнил: кажется, так назвала его утром Гарриет. — Замечание твоей хорошенькой белокурой свидетельницы, — подтвердил Алфи эту догадку. — Вот скажи, тебе правда не стыдно заводить молодую любовницу, покуда жена на сносях*? Шелби, сбив пепел, затушил с методичной медлительностью сигарету. — Между мной и Гарриет ничего нет. Она просто пешка. — Да брось! — Соломонс выразительно всплеснул руками. — И ты не воспользовался обещанием «переспать за зарплату»? Томас, не сдержавшись, чуть дернул уголком губ: Алфи явно задал этот вопрос неспроста. — Я уволю ее из «Гаррисона», если хочешь. В ответ ухмыльнулись: — Зачем? Оставь лучше себе: она слишком много болтает. — Ты поэтому чуть ее не придушил? — Это было предупреждение. Разговор постепенно вернулся к насущному: пронырливым янки, упертому Палмерстону и интриганам из хаотичного мира политики, затеявшим всю эту вакханалию с ирландцами, Штатами и ливийским оружием. Так что из офиса Шелби вышел нескоро — и прямо под дождь. «Отель Ритц», — бросил он, опустившись на пассажирское кресло рядом с водителем, и устало прикрыл глаза. В висках противно гудело, и голова раскалывалась; этой ночью его ждала Джесси Иден, а завтра — семейный совет и долгие переговоры с американцами, которые даже не подозревали, в какую большую он завлекал их игру. «На тебе лица нет совсем, — недавно заметила очевидное Лиззи. — Тебе нужен отдых». Как будто не знала: в мире Томаса Шелби отдохнуть можно только в могиле. Но туда он пока что не собирался. Нет, у него были планы, и планы сюрреалистично амбициозные; он не делился ими ни с кем — и даже с семьей, — но каждую ночь, постепенно проваливаясь в беспокойный и хрупкий сон, воплощал их в воображении, словно наивный десятилетний мальчишка. Спровоцировать заранее предрешенный международный конфликт и уничтожить Чангретту, а потом… — Мы приехали, сэр. Есть люди, которым от жизни не нужно ничего. Они просыпаются каждый день — счастливыми или нет — и не строят на него никаких планов, разве что расписывают по мелочам: позвонить маме, вынести мусор, купить чего-нибудь к ужину. Неважно, что будет завтра, через неделю и через пятнадцать лет, главное — сердце продолжит качать неустанно кровь, а значит, гнаться за чем-либо без нужды. Для кого-то такая жизнь — святая стабильность, олицетворенная в будничной суете и рутине, а кто-то хотел бы что-нибудь изменить, да прибил себя к стенке комфорта работой — и пусть нелюбимой, — семьей — уж такой ли желанной?.. — и прочей ответственностью крепче самых надежных гвоздей. Существуют, однако, и просто потерянные — или, скорей, ненашедшие. Каждое утро глуша в себе едкий вопрос «А зачем?», живут они по накатанной и просто идут в никуда, бессознательно и послушно, надеясь на то, что однажды все вдруг переменится. Многие из них, бывает, зациклены на совершенстве: хотят абсолютного, презирая необходимость начать с минимального, и живут себе дальше мечтой, неосознанной, но красивой, как кадры из фильмов, не воплощенной в конкретную цель, раздробленной на такое огромное множество элементов, что почти невозможно собрать воедино. К таким и относила себя Гарриет Уайлдмур: все двадцать пять лет своего не слишком осмысленного существования на земле она прожила по инерции, вслепую идя непонятно куда. Хотя был все же принцип в каждом ее движении, единственный, но безусловный: плыть против течения. Обстоятельства клонили в одну сторону — она шла в другую. Кто-то настаивал сделать так, а она поступала иначе. Ни разу она не спросила совета, а если кто-то давал — отрицала, пусть даже с ним в чем-то была согласна. Сражалась за независимость, хрупкую, словно яичная скорлупа, и с алчностью ей упивалась, несмотря на последствия этой войны. Но рано или поздно должно было что-то случиться — такое, чтобы перевернуть ее странный, разбросанный от одной крайности до другой мир. Это было четырнадцатое марта, начало холодной английской весны, влажным ветром неласково бьющей прохожим в лицо. Рано утром весь Лондон окутал туман, плотный, густой, как тропический пар, и возвышающиеся над городом небоскребы утонули в его белизне, будто и не было их никогда; вид с верхушки одного из них поэтому открывался почти байроновски романтичный — особенно учитывая обстоятельства, по которым Гарриет там оказалась. Ее волосы раздувало, щеки и нос покраснели от холода, и особенно неприятно жгло нежную кожу на веках и в уголках глаз: горячие слезы высыхали медленнее, чем остывали. Глядя в белую даль, слушая шум машин, Уайлдмур кусала иссохшие губы и даже не шевелилась, только дрожала и пыталась глубже дышать. — Сколько их было? — перекрикивая свистящий мартовский ветер, спросил офицер, чья фигура расплывалась темным пятном впереди. — Трое. — Вооружены? Голос садился, вырывался из глотки рваными толчками: — Я не видела. — Можете их описать? Уайлдмур помотала несколько раз головой. Офицер и стоявший за ним перекинулись парой слов, а у нее все противно скрутилось внутри. Что они говорят? И что будут делать?.. — Я ничего не знала! — крикнула она отчетливо в мерзлый воздух, и к глазам вновь подступила соленая влага. — Я не хотела! Они… Но слова ее то ли не слышали, то ли просто оставили без внимания, только по-прежнему никто не сводил с нее прицел автомата: едва прозвучит приказ — и превратят ее тело в кровавое решето. Крепко зажмурившись, девушка снова беззвучно разрыдалась; сердце ее колотилось, как сумасшедшее, и каждый удар его словно набатом гремел в ушах. Несколько часов — а казалось, целую вечность — назад она вышла покурить на крыльцо у черного входа «Гаррисона», уверенная в том, что день пройдет как обычно, и без сигарет пережить его не получится. Прислонившись к перилам, она вытащила зажигалку и полупустую пачку, и в этот момент во внутренний двор медленно въехала незнакомая машина — Томас Шелби предпочитал таким Бентли или Бугатти, да и в последний раз, когда они с Уайлдмур виделись, он сказал, что теперь делит права на кофейню с Адой, своей сестрой. «— У тебя будет двойная ставка, если вернешься. — Пытаетесь купить мое молчание? — Его ты уже продала. А это можешь считать извинением». Извинения его Гарриет были неинтересны, и она поспешила тут же об этом ему сообщить, но предложение оценила: больше всего на свете ей хотелось забыть все то, за что они были принесены, и вернуться к любимой работе; в «Гаррисоне» ей нравилось, цифры в зарплате были приличные, а Ада Шелби производила впечатление самого адекватного члена своей сумасшедшей семьи, поэтому уговаривать Томасу не пришлось, хотя он, конечно, не собирался — а Уайлдмур в кои-то веки не очень хотелось с ним спорить. Итак, решение свое она находила разумным — убирая за скобки все то, что произошло с ней за месяц, — и на мгновение ей в колее непривычно спокойных дней даже вдруг показалось, что все наконец-то наладилось, но… — Пройдемте, пожалуйста, с нами, мисс. Вздрогнув, девушка с недоумением посмотрела на обращавшегося к ней человека и еще двух, вышедших из машины, и выронила сигарету, которую не успела еще поднести к губам. У незнакомца был сильный акцент, грубый голос и сильные руки, так крепко вцепившиеся ей в предплечье, что следы пульсировали на нем, кажется, до сих пор; упрямо сопротивляясь, Гарриет пробовала мужчину ударить, а после, поняв бесполезность этих попыток, истошно закричала, и тут же в затылке раздалась глухая боль. Очнулась она уже здесь, на крыше, брошенная за кондиционерами, наедине с просыпающимся городом, воющим ветром и первобытным ужасом. Ее туловище было обхвачено поясом с пришитой к нему взрывчаткой, пальцы левой руки, окоченевшей от холода и неподвижности, надежно сжимали детонатор, а большой, примотанный скотчем, лежал прямо на кнопке и вдавливал ее внутрь — оставалось только его убрать, чтобы мгновенно произошел взрыв. «Почему я?» — вот и все, что крутилось у девушки в голове с той самой секунды, когда первоначальный шок спал и вернулась способность чуть более трезво мыслить. Те, кто нацепил на нее этот чертов пояс, обыкновенно шли на смерть сами — либо отправляли с миссией тех, кому тщательно до этого промыли мозги. Уайлдмур же была самой обыкновенной бариста, которая в своей жизни не сделала ничего, причем в принципе, и в Лондоне были еще тысячи женщин, которые могли занять ее место. Она поняла бы, притащи ее на эту проклятую крышу активисты ПИРА, давно уже оставшейся только страницей в истории, поняла бы, будь это люди Чангретты, которому наверняка без нужды было убивать, кроме нее, еще несколько сотен человек, а возможно, и больше, ведь в здании под ее будто налившимися горячим свинцом ногами были офисы минимум десятка компаний, но исламские экстремисты… Это не было простым совпадением: они могли выбрать кого угодно, кроме нее, и все-таки появились у черного выхода «Гаррисона», наверняка точно зная, что она будет там. Так было задумано. Здесь должна была оказаться именно она. Но почему?.. Гарриет, всхлипнув, открыла тяжелые веки. «Какая мне разница, если я все равно уже труп?» — попробовала она разбудить в себе мужество, но что-то противно кольнуло внутри. — Я не хочу умирать. Она произнесла это вслух, и слова дрожали у нее на губах, обветренных и до крови обкусанных; никто ее не услышал, лишь офицер, с которым она разговаривала, подозрительно посмотрел, но она перестала надеяться на людей: она хотела, чтобы услышал Бог. Крохотное распятие, подаренное крестной матерью двадцать четыре года назад и с тех пор не снимаемое ни на минуту, то самое, над которым ухмыльнулся Алфи Соломонс, сжимая пальцами ее горло, едва ощущалось на взмокшей от пота груди; впервые Гарриет позволила себе усомниться в том, что оно значит больше, чем просто кусок металла, когда-то чуть сбрызнутый освященной водой, и тут же опомнилась, заставила себя вынырнуть из этого омута. Нельзя подчиниться страху, нельзя просто сдаться и перестать верить, нельзя… — Сержант Коллинз, — зацепился слух за вновь прозвучавший голос переговорщика, и Уайлдмур сфокусировала на нем упершийся вдаль невидящий взгляд. — Вызывайте сапера. Приказ. Девушка покачнулась. Перед глазами на несколько долгих секунд потемнело, и воздух на выдохе перехватило. — Их нашли? — Да. — Ирландцы?.. — Нет. — Значит, премьер-министр… — Господа ради, Коллинз, вы же при исполнении!.. Устав вслушиваться в эти рваные реплики, Гарриет, ощущая, что больше не может стоять, медленно опустилась на колени, и когда через, кажется, целую вечность ножницы перерезали скотч, намотанный на ее ладонь, и вместо оглушительного взрыва она услышала вокруг себя только шум посыпавшегося с неба дождя, ее тело бесчувственно рухнуло в руки сапера, спасшего ее жалкую, но кому-то мешавшую жизнь. Томас Шелби в это время докуривал сигарету во дворе Форин офиса*, спрятанном от воплей журналистов и назойливого щелканья затворов, и бездумно смотрел в заливаемую серой водой даль. Его план, разобранный по деталям и казавшийся безукоризненным, летел стремительно под откос. «С сожалением сообщаем, что премьер-министр Соединенного королевства, сэр Бенджамин Палмерстон, скончался в больнице Сейнт Томас в девять тринадцать утра». Томас поморщился и выдохнул дым. «Шелби, да вы хоть понимаете, что теперь происходит?..» Ударив пальцем по сигарете, сбил пепел прямо себе на ботинки. «Не мне рассказывать тебе о совести, Томми, но если твой прекрасный извращенный мозг еще не сожрал ее до конца, ты расшибешь свою умную голову, но не дашь этой девочке умереть, потому что она там, блять, из-за тебя». Голова раскалывалась, и никотин не успокаивал. «— У нас нет на это времени, Алфи. Я должен поговорить с… — Нахер твои разговоры! Или тебе просто выгодна ее смерть, да? Конечно, ты допускал, что это может случиться, ты слишком сообразителен, чтобы этого не предвидеть. Дочь языка, да еще слишком многое знает, — и о многом догадывается, ты же поэтому с ней носился, да, не от итальяшки ведь прятал, а от себя, верно я говорю, а, Томми? — ее смерть будет выгодна и им, и тебе; что, я не прав?..» Выронив из трясущихся пальцев дотлевающую сигарету, Шелби схватился ладонями за виски и едва не застонал. Затылок как будто сковало раскаленным добела обручем, он впивался в кожу и сжигал все, что было под ней, кроме одной-единственной мысли: он загнал себя в тупик, он рискнул слишком многим, он переиграл самого себя, он… — Соломонс разобрался с девчонкой, Том, — захрипел голос Артура за спиной; раздались шаги, еще пара неслышных за ревом усилившегося дождя слов, и тяжелая рука легла на плечо. — Что с тобой, эй? Том?.. Плевать, не впервой. — Ты на машине? — превозмогая почти тошнотворную боль, отозвался Томас. — Да. — Едем на Даунинг-стрит*, — собравшись с силами, он открыл глаза и сплюнул себе под ноги. — А к Гарриет отправь Полли. Она разберется, что ей сказать.