Ineffable love

Азирафаэль полюбила людские эмоции. Пусть она не человек, но способна чувствовать. Большинство ангелов и демонов пренебрегают этим даром, но она находит некую прелесть в том, что позволяет ей лучше понимать человеческие чувства. Ощущать лёгкий холодок земли и кореньев под шерстяной туникой, жар костра, что греет после заката, или зарождающиеся в груди и отдающие дрожью в коленях мурашки от смеха демона, пока они по памяти играли «Лисистрату» Аристофана друг для друга. Приливы эмоций. Полночь. Лес. Они. Особые моменты подразумевают особые деяния, потому они сбрасывают свои полярные личины до рассвета, оставаясь самими собой. От долгого путешествия их огненно-рыжие и золотистые кудри впитали в себя горечь хвои и полыни. Азирафаэль, крутя меж пальцев светлую прядь у лица, пачкая её рубиновым соком молодой брусники, осознавала, что ей бы хотелось неспешно расплетать косы и расчесывать волосы демона точно так же, как это для неё делает сейчас он, неожиданно аккуратно для него самого вытаскивая еловые иголки и маленькие колючки из ангеловых прядей. Но либо он сотворил чудо, либо слишком ловок и изворотлив, чтобы во время их путешествия не натыкаться на кусты. Кроули и сам не против такой близости, но лишь отшучивается, прилегая к стволу дуба и приглашая её в теплые объятия, которые та, стыдливо признавая, желает больше всего. Во время путешествий они пытались развлечь себя, и однажды Кроули предложил ей не забаву, а эксперимент. Демон давным-давно постиг пути людского расслабления, пока она любезно отказывалась от многих, сочтя их недостойными или не представляющими для неё необходимости. Предложить ей попробовать сон было весьма неожиданно, она была готова на что угодно, только не на это. Такая банальная вещь, а все равно развлекала демона, или всё же было в ней что-то необычное? Наблюдая за людьми, Азиирафаэль нередко отмечала удивительный процесс, когда они восполняли свои силы сном, той странной вещью, в котором не нуждаются сверхъестественные существа. В первый раз для неё это было так необычно. Начальство бы не оценило: это непозволительная для них роскошь. Зло не дремлет, и она не должна, но пока Кроули позволяет себе спать поблизости, она, наверное, всё-таки может попытаться. Холод не позволял ей заснуть, потому демон любезно согревал её морозными ночами. Стоило улечься поудобней, расслабиться, закрыв глаза, и сознание уносило её в дальние знакомые края, чтобы на рассвете поведать демону, что ей запомнилось. И, быть может, она забыла или не посчитала важным тот факт, что сон — не просто отдых для тела. Для людей важны сновидения. Сны, что отражают в себе то, что чувствуешь в реальности. Разве могла она понять, что, чувствуя холод, ей снились северные промёрзлые земли, отчего она невольно прижималась к демону, как к источнику тепла? Сны, что давали разгадку, дарили решение давно мучившей проблемы, гениальную мысль. Фактические сны, хранящие в себе воспоминания, не отпускающие долго время её мысли, не давали покоя. Каждый сон тесно связан с подсознанием, внутренними чувствами и переживаниями, которые хранятся на поверхности, и тем, что прячется глубоко внутри у самого сердца. Как она в миг цепенеет, и сильнейшее притяжение тянет её в чёрную пропасть с такой скоростью, что она, беспомощно задыхаясь, начинает пылать: кожа загорается, обугливаясь, отделяясь слой за слоем и улетая вникуда вместе с шипящими парами лимфы, а крылья — горящие угли, и даже свист ветра в ушах не способен перекрыть её вопль агонии. Она похожа на комету с красно-черным хвостом из крови, ошмётков кожи и угля. А упав во тьму, где проблеск света дарит лишь одинокий месяц, та пробила своим телом глубокую яму, разбив под собой в крошку землю, когда камни впиваются в открытые кровоточащие раны, засоряя их пеплом, золой и песком. И когда жгучую боль перекрывает осознание потери, чувствует, как яма, подобно могиле, вместо песка начинает наполняться кровью, которая в темноте при лунном свете выглядела чёрной, как ночное небо, но шипящей и горячей, будто бы само ядро Земли подогревает её. В отчаянии она карабкается из ямы, страшась утонуть в этом адском котле. Липкое тело с обнаженными мышцами, сухожилиями и костями обжигала вязкая жидкость, а тлеющие крылья покрывала липкая и густеющая от взаимодействия с кислородом кровь, въедаясь в угольки костей и оперения, наполняя их собой, медленно и мучительно восстанавливая их. Все тело деревенеет от тяжелых ран, а потому каждое движение — порция мучений, сопровождаемая внутренним содроганием. Она стоит на дрожащих ногах, чудом сохранившим в себе силу для того, чтобы не упасть. Выбравшись, стоит у обрыва, ведущему в кипящую кровь, и понимает, что Свет покинул её. И в Тьме её глаза видят в сотни раз лучше, чем раньше. Кровь на ней — кислота, шипящая на мышцах и сухожилиях, превращается в кожу, вены и артерии, а крылья остывают, приобретая черный глянец. Внешние раны затянулись, но её плоть гниет изнутри. И гниение это отражается на её облике: именно так выглядят демоны, когда не прячутся под вычищенной личиной. Изуродованные, смердящие зловонием, выражающие во всем своем воплощении и поведении ту земную тварь, которая больше всего соответствовала им. Она ещё не в состоянии осознать, кем же ей предстоит стать. Яд пронизывает её изнутри, будто сама боль теперь в ней, но лишь на одну секунду, но такую долгую и томящую, что та не сравнима со всей прожитой ранее жизнью. В сердце появляется тепло, но нет в нём ничего святого, лишь адский жар Преисподней, что кипятит отравленную кровь в жилах. А вокруг только мгла бездны, которая не имеет ни начала, ни конца, бесконечная во всех направлениях, и чем больше пытаешься вглядеться, отыскать очертания горизонта, тем гуще кажется чернота. Пустота застыла в мыслях, и теперь неведомо будущее. Одиночество. Нет более смеха и радости, плача и сострадания, любви и обид - ничто её не связывает с прошлым приятным миром, ставшим столь же чужим, что и её имя. Теперь существует только давящая тишина, резко сменяющаяся оглушающим ультразвуком, заставляющим упасть на колени и хвататься дрожащими руками за голову. Будто она треска, на которую охотится касатка. Дыхания нет, легкие еще забиты смолой, потому подступившие слезы — новая порция предсмертной муки. Но в темноте ей мерещатся рыжие локоны и фосфоресцирующие змеиные глаза. Не успев шелохнуться, она оказывается в крепких объятиях, которые так давно ей знакомы и которые чудом позволяют ей свободно вздохнуть. Азирафаэль с трудом понимает, что наваждения сна больше нет, а объятия эти реальны. Её крылья не ранены, не пылают, но бьются в движении о ствол дерева. И нет больше боли, только легкий утренний холодок касается ног, выглядывающих из-под поднятого подола юбки. Тьмы и пустоты нет. Всё тот же лес и демон, держащий её в тёплом кольце своих рук и поглаживающий по спине и голове, изредка зарываясь пальцами в её кудри. Демон, резко влетевший в её мир тысячелетия назад, услышал её, понял так, как не понял бы никто другой, став самым близким для неё во всех мирах. Он шептал ей приятные слова на древнем языке, который был старше самого мира. Сдерживая накатившие слёзы, она закусывает губу, сильнее утыкаясь в крепкое плечо и осознавая, что рядом с ним сразу становится легче. Падение снится ей не в первый раз и, как подсказывает сердце, не в последний. И каждый раз она не может решить, что же это: кошмар, навеянный страхом, или вещий сон, навеянный тайным желанием. Удивительная все-таки вещь. С началом дня демон веселит её шутками, выпячивая свой раздвоенный язык в то время, как она прикрывает аккуратной белой ладошкой свой сардонический смех.