Тигр и Дракон

Затухающие под дождем корни баньяна шипели, окутывая полянку клубами седого дыма. Асур постоял, оглядывая последствия битвы. — Без взрывов да трупов шагу ступить не можешь. Все такой же охочий до внимания ты, Тигр. Шэрхан уставил руки в боки: — А ты все такое же чудище, синезадое да шестирукое. С грустной улыбкой асур продемонстрировал нижнюю правую конечность, обрубленную у локтя: — Уже пятирукое. Не мог Шэрхан больше на месте стоять — бросился в объятья шестикратно крепкие. — Багирка, — прошептал. Его сжали еще сильнее: — Шэрхан-джан. Руки привычно обжимали вдоль всего тела, хвост шипастый обвил ступни, запах знакомый, острый, забрался в ноздри. Соскучился Шэрхан. Чтобы за руки можно было держать, за плечи обнимать, волосы взъерошить — и в ответ бы не отшатнулись, не отвернулись от страха, а глядели бы тепло, дружбу и радость даря. Они расцепились, только когда дождь вымочил до подштанников. Под смертельно-волчий взгляд Яо и восхищенно-опасливый взгляд Юлы поставили повозку на землю и вправили новое колесо. Перед тем как внутрь залезть, оба разделись до пояса, из сырых тряпок выбираясь. Шэрхан предложил помочь Яо снять промокшую и изгвазданную золотую робу, но тот только крепче схватился за прорванный подол. Внутри повозки было сухо. Расселись вокруг спящего мальца, которого не разбудили ни звуки битвы, ни обрушение повозки. Богатырский сон у парня, Шэрхан даже завидовал. Как воды все выпили, Багирка открыл свою заплечную сумку. Сверток достал, развернул и Шэрхану вручил. Шэрхан так и ахнул: тальвар, родненький. Изогнутое лезвие, эфес с дисковым навершием, серебряные ножны, покрытые красным бархатом. Поцеловал Шэрхан лезвие. А потом и Багирку поцеловал. Нет, неправ Яо. Есть те, кому можно верить. Те, кто никогда не предадут. Вон, выкрал Багирка Шэрханов меч, так ведь не отцу его возвращать понес, Шэрхана пошел искать. — Что же ты, из дворца бежал? Багирка кивнул, верхними руками волосы длинные и мелко-курчавые в мокрый хвост собирая, а средними мешочек с сушеными бананами развязывая. — Крепился-крепился, слова твои про долг себе твердил. А потом больно сильно отец напирать стал, гарнизон за гарнизоном у вас отхватывать. И решил Пракашка напомнить королю асуров, что сын его младший в Джагоррате двадцатый год заложником живет. Пытался я объяснить, что не больше собаки отцу ценен, что ничего и не вижу от него, кроме ежегодных церемониальных браслетов на день рождения, — Багирка тряхнул золотом на запястьях. — Не поверил мне великий махараджа. Руку отрубил и отцу выслал. Шэрхан с болью глянул на перемотанный обрубок: — А отец? — А что отец? На день рождения выслал мне пять церемониальных браслетов, — усмехнулся Багирка невесело. — Собрал я тогда сумку, выкрал твой меч и пошел к порталу. Решил к тебе пробиваться. А как джунгли, словно днем осветившиеся, увидел, так и понял, что навстречу ты мне идешь. — Он положил нижнюю руку Шэрхану на плечо: — Ушел ты, значит, из Тян-Цзы? А эти что? — Император и его дети. Встретились глаза черные и глаза мягко-бирюзовые, долго бодались. Наконец усмехнулся Багирка, руку с Шэрханова плеча убрал. Кивнул в сторону Яо: — Мхини, что ли, понимает? — Понимаю, — тихо ответил Яо. Багирка приветственно сложил руки перед грудью — только верхнюю пару. Совсем уж почти человеком стал. — Добро пожаловать в Джагоррат, император. Прости, что негостеприимно тебя встречают. — Меня и из Тян-Цзы не больно радушно провожали. Засмеялся Багирка громко и потеплел. Всегда быстро теплел. Что еще ожидать от того, чья любимая шутка начиналась: «Молился однажды асур, чтобы вместо шести рук боги дали ему шесть членов…». Да в этот раз недолго смеялся. Вообще по-новому выглядел, будто повзрослел. За один этот разговор столько хмурился, сколько за всю жизнь лоб не напрягал. Посмотрел на Шэрхана серьезно. — Что делать думаешь? — спросил. — Во дворец тебе ходу нет. Есть еще те, кто тебе в душе верен, но запуганы до смерти. Кровью и пытками Пракашка верность себе воспитал. Думали, с ребенком подобреет, да только хуже стало. Совсем озверел. У раджей права отнял, армию себе забрал. Сколопендру извел. Дядю вашего обезглавил. Без боя не взять столицу. Озверел? Извел? Обезглавил? Шэрхан втянул шумно воздух. — Тогда к Бале надо. На границу. Знаешь, где она? — В самом пекле, на юге. — Багирка почесал верхней рукой за ухом: — Ну… Сам не видел, только слышал. — Не хватит тебе одного гарнизона, — встрял Яо. — Сколько бы ни было у нее людей, вам помощь понадобится. Багирка глянул с прищуром: — А ты ее предложить можешь? Яо медлил. — Он не предаст, — сказал Шэрхан на цзыси. — Ему как себе верю. Встретился с глазами императорскими, и ужалило в сердце красным муравьем. А если это не Багирке Яо не доверяет, а ему? Юла, видать, пятой точкой почуяла, о чем они разговаривают. Склонив голову, заговорила на цзыси: — Царственный отец, не пришло ли время армию Хунг Тао Джунди разбудить? Позволь мне вернуться в Тян-Цзы, и я приведу тебе глиняных великанов. Яо пришпилил ее драконским взглядом: — Я даже не буду спрашивать тебя, откуда ты знаешь про армию, знание, доступное только императору и его наследнику. А о том, чтобы тебе одной идти во дворец, и речи быть не может. — Что за глиняная армия? — переспросил Шэрхан, оживившись. — Великаны, охраняющие портал, не единственные, — нехотя проговорил Яо. — Помнишь ворота золотые, что в подземельях проходили? Армия там у меня. Терракотовые воины — конники, пехотинцы, лучники. Предок мой выстроил. Оживить их могу и в бой послать. Шэрхан аж рот раскрыл. — Целая армия? Сколько? — Четыре тысячи пехоты, две тысячи лучников, пятьсот конников и сотня офицерского состава, — сообщил Яо, так спокойно, будто содержимое погреба перечислял. Шэрхан чуть дышать не забыл. — Чего ж ты их сразу на князя И не натравил? — Только сильной Цзы подчинятся, в одного даже мне не справиться. Нужно, чтобы человек десять подпитывали. Надеялся, что Ли Шань с его хвостом дракона поможет, но… — Царственный отец, — снова завела свою песню Юла, — позволь мне обратно в портал пойти. Я найду дядю Дзы. Главнокомандующий Кун Зи говорил, что его армии не было среди нападавших, верен еще тебе. Вместе мы проберемся в подземелье и приведем терракотовую армию… — Нет, — решительно сказал Яо. Багирка прочистил горло, и Шэрхан перевел ему суть спора. — Почему бы и нет? — спросил Багирка, изучая нахохлившуюся Юлу. — Ведь если девушка путь знает, и доступ имеет, и размером мелким отличается, почему бы и не… — Нет! — жестко сказал Яо. Посмотрел убийственно. — Как тогда планируешь армию достать? — спросил Шэрхан. Яо пригладил мокрую грязную робу на коленях. — Дай мне время вылечиться. Всех верных генералов пока собери. Тогда и пробьемся в портал, армию мою освободим. А как мой трон вернем, тогда и за Джагоррат возьмемся. Каждый раз у него Джагоррат на последнем месте. Но до поры до времени планы их теперь совпадали, так что Шэрхан кивнул и хлопнул себя по коленям. — Значит, к границе идем. По пути к матери в горы наведаемся. — Спросил у Багирки: — Видел ее? — Видел. В добром здравии. За тебя молится. — А учителя Шрирамана, случаем, не встречал? Покачал головой Багирка, верхней рукой за ухом почесывая. Шэрхан вздохнул: — Ну, авось сведет еще судьба. От совета бы его не отказался. — Он потянулся, еще раз синие плечи приобнял: — Сейчас спать давайте. С утра и отправимся. — Не будет он здесь спать, — отрезал Яо. — А ты за моих друзей не решай, — осклабился Шэрхан. — Мой он гость, и если сказал, что спать ему здесь… — Места тут у вас на все мои конечности все равно не хватит, — сказал примирительно Багирка. — Под дождем посплю. Как только повозка подопустела, Яо тяжело сполз на подушки. Глазами из своего угла сверкнул. — Врет он тебе. Не верь ему. — Тебе везде предательства видятся, — махнул рукой Шэрхан. Яо не отстал: — Говорю же, про учителя твоего соврал. И что сестру давно не видел. Шэрхан повернулся на бок и почти захрапел, да услышал негромкое: — Спал с ним? Аж проснулся от такого. — Чего? Спятил, что ли? — Что, еще один бхай? Не просто бхай, а махут, погонщик боевого слона. Большая разница. Только разве тому, кто никому не верит, понять? — Да ну тебя. — А в гарнизоне? В гарнизоне с кем-то спал? Шэрхан зыркнул в темноту, на локте приподнимаясь: — А не твое дело, спал я с кем-то или нет, понятно? Ответа не было, но злость чужая спину так и жгла. Хотелось даже уйти на траву к Багирке, только сил не было. Так в обиде и заснул. А наутро в обозе не обнаружилась Юла. Яо в ужасе зашарил на груди. Посмотрел на Шэрхана: — Печать увела. У Шэрхана цепочки с кольцом падпараджа тоже не оказалось. Они выскочили под дождь, стали следы искать — да куда там, еще ночью все смыло. Багирка смотрел на них, а потом сумку свою за плечи повесил: — Найду девчонку. — И не думай, чудовище, — сказал Яо. — Хватит, — отрезал Шэрхан. — У него нюх собачий. Кожа стрелами непробиваемая. Шестью… пятью мечами за раз орудовать может. Кто Ю Луа быстрее найдет: ты, усталый да раненый, или он? Не нашелся Яо, что сказать. Багирка обнял и прошептал на хапхи: — Попробовать солдат привести? Шэрхан недолго думал. Нечего чужими командами жить, пора и свои планы в действие приводить. — Попробуй, — сказал он, хлопнув по синему плечу. Багирка скрылся за деревьями, быстро и бесшумно, как пантера, а Шэрхан начал собираться в путь. — Что ты ему сказал? — пристал Яо. — Ничего. Яо посмотрел горько. Вот ведь, догадался. По виду, чуть не взвыл. Даже сквозь деревья дернулся, да за бок схватился. — Как ты не видишь? Ты же все испортил, погубил. Отчаяние хоть руками трогай. Совсем не верит. — Защитит ее Багирка, можешь не сомневаться. А с армией — вдруг получится? Приведет тебе тогда Юла не только дядин полк, а еще и целое войско. — Не приведет. Ждать их в подземельях будут. Только печатью императорской ворота золотые открыть можно, князь И это знает. А ты сам, своими руками только что эту печать ему вручил. Заворочалось что-то в душе, непоколебимость в правоте своей пошатнулась. Но сдаваться Шэрхан был не намерен. — Да откуда у какого-то князя столько Цзы, чтобы целую армию поднять? Яо прикрыл устало глаза: — На это вся надежда. *** Малец, привязанный поясом к Шэрхановой груди, только и делал, что по сторонам пялился. Деревья высоченные разглядывал, склоны, мхом покрытые, ступени каменистые, что выше и выше в горы уводили. Яо далеко внизу остался. Все Шэрхановы предложения о помощи горделиво отверг, в повозке тоже оставаться отказался. Шэрхан взбирался бодро, дорогу в храм с детства помнил. Да чем выше ступал, тем темнее на душе было. А как снова Яо прав окажется? Вдруг соврал Багирка? Только о чем? С какой целью? Неужто и тут предательство? Пришел ли и сюда приказ махараджи? Смогла бы мать Пракашке его выдать? Три года ведь не виделись — могла бы так измениться? Наконец он вышел на широкую каменную площадь, но не сразу в храм пошел. Решил по кругу обойти, посмотреть, толчется ли кто рядом, кроме монахов. Не блеснет ли доспех, не махнет ли пером тюрбан. Пока кусты обходил, услышал шорохи у колодца. Раздвинул толстые стебли папоротника и мать увидел. Потеряла за три года округлость свою и черноту косы жгучую, зато приобрела наряд монашеский, морщин вокруг глаз… и учителя Шрирамана между ног. Отшатнулся Шэрхан. Глаза бы вырвал — все три — но на сердце полегчало. От этого Багирка его уберегал? Душевную организацию тонкую решил не бередить? Боялся, что разозлится? Да тут даже не ясно, на кого злиться — на мать, что мужика после отца нашла, или на учителя, что с матерью спутался, или на Багирку, что совсем уж за ребенка держит… Хотел Шэрхан уйти по-тихому, да малец его выдал. Завопил, будто резали. Зашептали кусты, зашуршали, так что, когда Шэрхан из папоротника вышел, мать его одна встречала. Увидела и обомлела. Так глазами и хлопала, пока Шэрхан на колени вставал и ноги ей целовал. Опомнившись, кинулась его обнимать. — Шэрхан-джан, — сказала, прижимаясь. А потом отстранилась и по затылку огрела. — В Тян-Цзы позволил себя продать? Бросил тут сестру, армию, двор? Смерти моей от позора хочешь? Засмеялся Шэрхан, потирая затылок. Не изменилась мать. Такая на убой не выдаст. Сама как следует приложит, но не предаст. — Прости, ма. — Простить ли — подумаю. Сначала это объясни. — Мать указала на орущего мальца и вдруг просветлела: — Да неужто… — Нет, ма, тут все по-старому. Не мой он. Вон его, — Шэрхан указал на Яо, который появился, тяжело дыша, из кустов. Представил: — Император Тян-Цзы и его сын. — Садись, император, — мать похлопала на скамью рядом с собой и мальца оглядела. — Чем кормишь? — Коровка у меня внизу, — сказал Шэрхан. — Рано ему коровье молоко. — Другого нету. Мать задумалась. — В деревне найду. — Она посмотрела вопросительно на Яо: — Не место младенцу на войне. Дождавшись усталого кивка, отвязала мальца, у себя на груди пристроила, и предатель тут же успокоился. Вот ведь, у Шэрхана мог часами надрываться. — Что делать планируешь? — К Бале пойду. Потом на столицу двинусь. — А с Пракашем что? Вздохнул Шэрхан глубоко. Вкусный воздух здесь в горах, свободный, заботами земными почти не обремененный. — Не знаю. Мать посадила рядом с Яо, в лоб чмокнула. Только она умела поцеловать туда так, чтобы не больно. Кликнула мальчишку вихрастого и, когда тот принес ей тоненький ножик, разгладила Шэрхану отросшие усы, ножичком подровняла и наверх закрутила. — Ты все правильно сделаешь. — А потом посмотрела на спящего пацана и любимое свое завела: — Шэрхан-джан, может, ты все-таки попробуешь? Есть тут у меня в деревне девицы чудные. Вон ведь смотри… — Ты, ма, учителю Шрираману-то привет не забудь передать. Осеклась мать, вздохнула. Мальца к груди прижала. — Зовут как? — Мао Ли, — сказал Яо обреченно. Посмотрел, будто прощаясь. Мать усмехнулась, голопопого пузатика разглядывая: — И вправду Лягушонок. *** Они уже спустились с горы, когда сзади послышались торопливые шаги. Подхватив полу накидки, учитель Шрираман нагнал их у самой повозки. Шэрхан склонился в глубоком поклоне, руки перед грудью складывая. Постарел учитель, совсем старичком сделался. — Вот, — сказал, смущаясь невиданно и протягивая банку, пахнущую нимом и алоэ. — Новый рецепт. Ракша сказала, друг твой ранен. Мать, значит, сказала. — Благодарю тебя, Шрираман-джи, — сказал Шэрхан, снова кланяясь. Учитель еще помялся. — Тренируешься? — Тренируюсь. Учитель аккуратно стер старый засохший морок, окунул палец в мешочек с хной и нарисовал новый. Во лбу как-то полегчало, будто прочистилось. — Еще тренируйся. Сказал и ушел. *** Гарнизон южный был полной противоположностью предпортальному. Красно-зеленые стяги гордо волновались на ветру, огромные ворота были наглухо закрыты, а как только повозка показалась на дороге, бойницы ощерились стрелами. Не удивительно. Когда под скалой, на которой располагается твоя крепость, раскинулось море бирюзовых стягов вражьего лагеря, не забалуешь. Шэрхан затормозил, выжидая, и скоро над воротами появилась молодая женщина. Одета была в полный доспех, разве что без шлема — коса смоляная толстенной змеей через плечо вилась. — Да неужто это к нам сам Тигр Джагорратский пожаловал? — крикнула она насмешливо со стены. — Быть не может. Отдан был Тигр в Тян-Цзы собачкой комнатной тамошнему императору зад вылизывать. Вот ведь дал премудрый Шу в сестры скорпиониху. — Да неужто это сестра моя, Медведица Ашварская? Быть не может. Сестра моя стратег великий и генерал бесстрашный, а командир этого гарнизона позволил тварям шестируким себя в тиски постыдные со всех сторон зажать. Бала дернула щекой, сплюнула ловко лошадям Шэрхановым между копыт и со стены исчезла. Услышал только ее ворчливое: «Открывай». Пока ворота скрипели, Шэрхан на землю спрыгнул, лошадок под уздцы взял. — Близнецы вы, что ли? — спросил Яо, рядом останавливаясь. — На двадцать минут меня младше. Вместе они вошли в гарнизон. Яо шагал вполне бодро, новая мазь учителя Шрирамана поставила его на ноги за четыре дня. Есть стал лучше, ходил без мучений, спал без стонов. Разговорчивее не стал, но блеск в глаза вернулся. Во внутреннем дворе конюх забрал у них лошадок в стойло. Прислужники дали воды умыться и облиться. А там и одежду чистую принесли. Как оделся Шэрхан в яркий форменный шервани, так снова человеком себя почувствовал, а не бандерлогом. Он подхватил вторую форму и Яо проведать пошел. Яо нашелся в соседнем закутке. Стоял в одной курте, а в руках держал свое золотое платье и трогал пальцами шелк. Поблекла красота тян-цзынская: кровь бурыми пятнами растеклась и засохла, драконы вышитые растрепались, подол о ветки продрался, цвет дождем вымылся. Жаль, красиво было. Как услышал Яо шаги, встал прямее и в угол золото бросил. — Скажи своим, пусть сожгут. Без Шэрхановой помощи оделся, закрутил волосы в пучок и кивнул на дверь. Бала уже поджидала во дворе. — Ты, как всегда, к ужину, — сказала она, обнимая. Глянула на Яо оценивающе. — Мне привез игрушку или твоя это? — Будь повежливее с императором Тян-Цзы, — сказал Шэрхан с укором. — Твоя, значит. — Приветственным жестом Бала сложила руки перед грудью: — Добро пожаловать в лагерь смертников, император. Устроим в твою честь пир. Пойдем, братец, столы уже накрывают. — Погоди, — сказал Шэрхан. — Поговорить с тобой хочу. Бала отмахнулась, шагая к общему залу. — А я с тобой не хочу. — Почему? — Потому что знаю, что ты мне скажешь. Она остановилась, сопя, дернула за рукав и в комнату пустую затащила. Померила песочный пол шагами, губы пожевала. — К предательству будешь меня склонять, клятву нарушить будешь просить, разве нет? — Буду, — ответил Шэрхан. — Чего отпираться. — А долг что? Сам ведь только о нем и твердил. — А что долг? Долг перед Пракашкой мы с тобой выплатили. Я — когда зад свой за порошок продал, а ты — когда полгода в самом пекле от чудовищ отбивалась. Долг наш теперь перед Джагорратом. И этот долг мне говорит, что плохие вещи наш махараджа делает. И должны мы показать ему, что такого не потерпим. Бала подергала кольцо в носу и цепочку, к уху от него тянущуюся. — Да ведь клялась я ему в верности. Колено преклоняла. — А он тебе за это? Что, не вижу я, что полупустой у тебя загон слоновий? Что стрел в колчанах у лучниц с десяток? Что пир твой рисом одним пахнет? Когда тебе подмогу обещали? Бала устало прикрыла глаза. К стене прислонилась. — Два месяца назад. Шэрхан тихо рыкнул. — А порошок? — Ни крошки не дали. — Бала постояла, глядя в окно невидящим взглядом, а потом рявкнула: — Да что же ты хочешь от меня? Чтобы я гарнизон бросила и с тобой на Джагоррат пошла? Чтобы тварям путь по нашим деревням до самой столицы открыла? — Да, — сказал в наступившей тишине Яо. Шэрхан и забыл, что он с ними увязался. — Судя по силам, наступающим с той стороны скалы, одним гарнизоном вам не удержаться. Вас сметут, уничтожат, с землей сравняют. — Что-нибудь новое скажи, — угрюмо отозвалась Бала. — Единственный путь — это отступление. Нужно разослать сообщения остальным гарнизонам с распоряжением выдвигаться на столицу. Снарядить гонцов по деревням, приказывая бежать, сжигая дома и посевы. Ежели одумается ваш махараджа, армию асуров на подступах к дворцу увидев, то на переговоры пойдет. Если нет — силой возьмем. А когда за стенами будем, я покажу, как из порошка моего делать бомбы метательные, как их под землю прятать так, чтобы враги сами подрывались. Вы и мечи ни разу не достанете, а асуры ваши, поджав хвосты, домой сбегут. Бала уставила руки в бедра: — Да замок ведь не песочный. С разбегу не взять. А коли зажмет нас между воротами запертыми и армией асурской? С двух сторон атаки не выдержим. — Вот поэтому нельзя терять ни минуты. Бала помолчала, обдумывая. Повернулась к Шэрхану: — А потом что? Допустим, победим. Допустим, прогоним на время асуров. Дальше что? — Дальше… я договорюсь с Пракашкой. Заставлю раджей в правах восстановить. Контроль над порошком нам отдать. — Дурак ты, если думаешь, что Пракаш добровольно на твои условия пойдет. — Значит, посмертно пойдет, — сказал Яо. Шэрхан повернулся с рыком. — Говорю тебе, брата убивать не собираюсь. И тебе не позволю. Яо встретился с Балой взглядом, ближе подошел. Сказал ей вполголоса: — Знаешь же, что он хорошим махараджей будет. Почему сомневаешься? Глянула Бала искоса, открыла рот, чтобы гадость какую сказать, но передумала. Ответила так же тихо: — Да я только и мечтаю, что служить махарадже, которого уважать можно. Но брата корона изгадит. Озлобит, очерствит, испугает. Веру в людей убьет. Этого не хочу. Разговаривали, будто и не было его с ними в комнате. — Да я и не буду махараджей, — встрял Шэрхан. — Как поймет Пракашка, что нечего ему бояться, что защитник я ему, а не соперник, — одумается. — Хватит, — Бала откинула косу с плеча. — Наговорились. До утра думать буду. А сейчас жрать пошли. Танцевать хочу. *** Нут да рис. Вот и весь пир. Но приготовлено с любовью, пятью разными способами, так что не так уж бедно смотрелось. В огромном дворе, прямо под звездами, разостланы были тонкие ковры, на них круглые блюда с едой дымились. Все как надо. Прежде чем кто-то из генералов успел запустить пальцы в общий чан, Шэрхан вылил соус из небольшой тарелки, зачерпнул риса и Яо вручил. Не будет ведь общее жрать, хоть с голоду будет помирать. Под удивленными взглядами Яо достал из рукава палки, еще Юлой выструганные, и стал грациозно рис свой клевать. Вот ведь, даже грязный да больной генералом смотрелся, а мытый да наново причесанный опять император императором. А уж как на шельме шервани алый форменный смотрелся — просто глаз не отвести. В первый раз со времени побега любви Шэрхану захотелось. Не просто захотелось — зажглось. Прямо тут на коврах бы и разложил. Вздохнул Шэрхан и щедрую щепотку риса в рот отправил. А как усы отер, почувствовал — разглядывают его черные глаза. Быстро опустели блюда — ни рисинки не осталось, — и солдатики за музыку взялись. С десяток барабанов у Балы, и бубны нашлись, и ситар, и флейта. Вихрем бешеным ритм в оборот взял. Кружились до того, что на ногах еле стояли, что воздуха едва хватало, что от улыбки щеки заболели. Вспотел Шэрхан, пришлось шервани с себя содрать. А там и любовную песню флейты завели. Шэрхан с мужиками в любви девицам признавался и на свидание уговаривал, а девицы, с Балой во главе, носы кривили. Утверждали, что на любовь им наплевать и без мужиков им хорошо и свободно. Окончательно упарившись, Шэрхан бухнулся на подушку. Посмотрел на него Яо — и непонятно, что в глазах. — Как же вы все движения знаете? — Это как тренировки ваши армейские. Видел я, как Кун Зи солдат твоих муштрует… муштровал… — Снова стал Яо хмуриться, так что Шэрхан руку на плечо ему положил: — Не думай об этом сегодня. До утра время есть. Вон, посмотри лучше на танец. Не просто так ведь дергаются. Каждое движение значение имеет, вместе история складывается. Вот двое влюбленных, разделенных гневом родителей. Девушка говорит, что любит, — видишь, пальцы вместе сложила, руку вверх над головой вытянула; а парень ладонью у сердца провел — о долге перед родителями напоминает. А вот у девушки кулак сжат, большой палец вверх, вроде как лук держит — говорит, сражаться за счастье готова. А у парня указательный палец с большим вместе, остальные врастопырку — это клятва. Клянется, что всегда любить будет. — А это что? — спросил Яо, когда Бала ко рту руки поднесла и пальцами пошевелила. — На флейте его бамбуковой, говорит, сыграть хочет, — ухмыльнулся Шэрхан. Яо не двинулся, только глаза прищурил. — А он что? Бала и парень, с которым они танцевали, рядом встали и за талию друг друга взяли. — Вроде не против. Долго еще танцевали. Через пару танцев не выдержал Шэрхан, барабан схватил и ритм застучал. Начал размеренно, так что каждый хлопать да ногами стучать успевал, а как разошелся, зарядил в полную силу, так под конец только четверо на ногах и остались: Бала и трое солдатиков, что с последним ударом на пол повалились. Помог им Шэрхан подняться, обнял, по спине уважительно похлопал. А напоследок вместе все сплясали танец, где за плечи друг другу держаться надо, жаркими потными телами прижиматься и кружиться до упаду. — Тигр Джагорратский! — кричала толпа. — Медведица Ашварская! Да здравствуют благородные близнецы! После этого все расселись на пол в круг и под стук одинокого барабана спели гимн. Хорошо слова о великом Джагоррате в ночи звездной текли, благодарности премудрому Шу из самого сердца рвались, клятвы о дружбе и долге до слез пронимали. Наконец все встали в тишине и стали расходиться по кроватям. — Есть у меня лишняя генеральская комната, — сказала раскрасневшаяся Бала. — Возьми себе, а императора своего к парням отправь. — Не будет он с солдатней спать, — усмехнулся Шэрхан. — Я уж лучше ему спальню отдам. — Ну как знаешь. Только выспись, прошу. Как бы завтра ни повернулось, чуется мне, не скоро в следующий раз спать придется. Кьянш, проводи. Мальчишка-посыльный подскочил к Яо с поклоном. — Следуй за мной, император-джи, — сказал он, вытягиваясь в струну и пыжась от важности своей миссии. Хотел Шэрхан за Яо пойти, да рука чья-то на плечо опустилась. Солдатик молодой, что с Балой танцевал, призывно улыбнулся. — В общую спальню тебя, пресветлый, провожу. По пути на башню можем завернуть, на звезды посмотреть. Ох, бежит Шэрханова репутация поперед Шэрхана. Раньше и хорошо было, а теперь обуза. Он открыл было рот, чтобы отказать по-человечески, но не успел — Яо между ними встал, руку солдатика с плеча смел. — Сами дорогу найдем, — драконом посмотрел, парень аж голову вжал. Повернулся к Шэрхану: — Пошли. Зашевелилось неприятно на душе от тона приказного, но сглотнул Шэрхан. Может, истомился Яо, и нервы не выдерживают. Может, с непривычки от танцев взревновал. Пройдет это. Вечерняя прохлада успокаивала, тишина приятно щекотала уши. — Такие развлечения тебе больше по душе? — спросил Яо, пока шли. — Осуждаешь? Яо помолчал, слова, вроде, подбирая. — Не понимаю. Ты принц, зачем тебе с солдатами обниматься? Как они после этого слушаться тебя должны? — Да разве только страхом можно слушаться заставить? Уважением да дружбой тоже получается. А я не могу без этого. Радость разделить хочется, счастье. Будто узнаю так людей лучше. Будто доверяем друг другу больше. — Ну и как тебе в предпортальном гарнизоне твое доверие послужило? Говорю же, никому нельзя верить. Никому. Хотел Шэрхан спросить: «А мне?», да ответа побоялся. — Может, ты и прав. Глупости это все. Вон, в столице — тоже со всеми плясал, из одного чана ел. Каждого солдата по имени знаю, дома строить помогал, в свадьбах да похоронах участвовал, деньгами, когда были, выручал, а вот ведь… Скажешь снова — дурак? — Простому человеку, может, и не сказал бы, а махарадже — да. — Вот я и не хочу быть махараджей. Скоро дошли до комнаты. Генеральская, а не больно богатая. Стол письменный, лавки да кровать с пологом. Вернее, столбы есть, а полога уже нет. На подстилки слонам, поди, пошли. Хотел Шэрхан в проходе помяться, но Яо его уверенной рукой внутрь толкнул и дверь закрыл. Прямо к двери и припер, руками по обе стороны от головы затворяя. — Чего хочешь? — спросил Шэрхан. В этот раз Яо не сомневался. — Любить тебя хочу. Удовольствие подарить. Позволишь? Умолять буду. В ногах валяться. — Позволю. Забыл уже, каковы императорские поцелуи. Сладость сумасшедшую помнил, а детали стерлись. А вот же они, теплым одеялом окутывали, в мед ртом макали, голову пуще водки мутили. Прижался Яо, сначала грудью, а потом и всем телом. Хотел уже сильно. Да и Шэрхан хотел. От двери отцарапались и к кровати заковыляли, так и не расцепляясь. Пару раз в лавку врезались, только и это не разлепило. Губами как склеились. С застежками на шервани Яо быстро справился. Но раздевал все равно не спеша, сначала тяжелую ткань спустил, потом тонкую курту через голову стянул. На кровать бросил и от шаровар избавил. Сел сверху, с поцелуями снова накинувшись, но руки Шэрхановы, к его поясу потянувшиеся, отбросил. За запястья схватил и к матрасу пришпилил. Раздел себя сам, рывками, и прижался, членом о член потираясь. Хотелось прямо сейчас, прямо так, сильно и без поблажек, но сдерживался Шэрхан. Яо еще восстанавливается, пусть сам темп задает. Тем более что вел себя так, будто и не было никогда раны. Спустился, между ног устроился, глотал быстро и щедро, заставляя извиваться от остроты удовольствия: совсем уж, видать, не терпелось. Как почти до пика довел, отстранился и на живот перевернул. Только и делал, что ласкал, все попытки Шэрхана к обоюдности пресекал, один раз даже по заду влепил. Да вскоре интерес сопротивляться у Шэрхана пропал, растворился в вате нежной, мозг окутавшей. В голове только и металось протяжное: «Давай-давай-давай уже». Он дотянулся до своего шервани и дернул из кармана бутылочку кокосового масла, уведенную из кухни. Яо намек понял. Скоро захлюпало в заду, затеплилось, пальцы искусные там закомандовали. Отдался Шэрхан на милость императорскую, лежал не двигаясь. Так вот, когда любовь слегка с нажимом дарят, тоже ведь иногда хорошо. Яо поднялся на руках. За загривок поприкусывал, входя медленно, все глубже распирая. Задержал Шэрхан дыхание, а как бедра в него вжались, выдохнул. Полежал, привыкая. Движения мелкие, томные, быстрые раздразнили. Да как только к ним привык — получил по полной. Выдернулся Яо на всю длину, чуть не выходя, а потом вжался до предела, до пяток вспышкой пробил. Снова мелко зачастил и опять однажды с силой вставил. От контраста удовольствия разве что не на куски рвало. Ох ты, бесовская твоя натура, это же он толчки девять против одного использует. Как же, читали в книжке похабной, слюни пускали, каково это — фантазировали. Вот оно и случилось, и даже лучше, чем мечтал. Продирало насквозь. Мысли в полном разброде. Тело не слушалось. На коротких толчках выдыхал, на сильном ударе выстанывал. Ждал его, то ли как дар богов, то ли как кару небесную. Знал ведь, что уже сейчас, уже вот-вот, а все равно каждый раз как гром среди солнца. Вот и теперь — шесть, семь, восемь, девять. Деееесять. И вдруг на очередном размашистом ударе понял — идет. Само, без рук. Неминуемо. Неизбежно. Молотом кузнечным по башке припечатывает. Зарычал, задергался, простынь в кулаках сминая, и тут же стали все толчки сильными, жадными, острыми. Любили, пилили, мучили. Прошила крупная дрожь все тело, крик выбивая. Волна за волной протрясла. Никогда такого не было. От вздрючки едва дышал. Как грудь смог наполнить, почувствовал захват железный на плечах, член, до боли вспарывающий, и хрипы в самое ухо. — Шуйи, — шептал Яо заполошно на цзыси. — Шуйи. Шуйи. Шуйи… Похолодело в груди. Мой ведь это он твердил. Мой. Мне принадлежит. Если бы раньше не кончил, сейчас бы сдулся. Шэрхан полежал, дожидаясь свободы. Наконец Яо застонал, наподдал, еще сильнее плечи сжал. И упал сверху. Ухо поцеловал. Шэрхан времени немного дал, а потом выкрутился. Куртой зад вытер и стал шаровары надевать. Яо следил молча, дыхание восстанавливая, потом сел. — Куда ты? — Время истекло. Посмотрел Яо растерянно. Сел поближе. — Не понравилось, что я в тебя кончил? Я не буду больше. Шэрхан поморщился. И правда, мокро. — Мне не зад после тебя отмывать, а душу противно. — Да о чем ты? — О чем? — вскинулся Шэрхан. — Так я и не научился у тебя ничему, опять поверил. Как дурак думал, ты и в самом деле ради меня стараешься, мне хорошо сделать хочешь. А ты в правах своих утверждался. Понял Яо. Покраснел, глаза отвел. — Мало ли что в страсти скажешь. — Себе-то не ври, — махнул Шэрхан рукой, в шервани заворачиваясь. — Как был я тебе конкубином, так и остался. Яо вскочил, нацепляя шаровары. — Не был ты для меня никогда конкубином. Друга ведь я в тебе искал. — Да такого друга искал, игрушечного. Чтобы прикрикнуть можно было и на место поставить. А провинится — и плетью по ребрам. И чтоб кроме тебя ни о каких других друзьях не думал. И чтоб собачкой по пятам плелся. Не такая ведь дружба настоящая. Но настоящей тебе и не надо. Открыл Яо рот, но Шэрхан руку выставил, затыкая: стоял кто-то за дверью. Да только Шэрхана второй раз не подловить, не дай премудрый Шу ночи переворота повториться. Рванул дверь — Бала. Доспех на ней полный, даже шлем. Вот ведь гадость, придется с мокрой задницей теперь таскаться. — Ну? — спросил. — Сражаться или бежать? Бала щекой дернула: — Бежать. И то хорошо. *** Правильная у Яо стратегия была — сжигать посевы да дома, чтобы асурам еды не найти, но почти и не пришлось возиться. Войско Пракашки да порошок взрывательный уже постарались. Душу выворачивало от погорелых крыш, черных полей, клубов золы, ветром носимых. От тишины. От безлюдности. Запустения. Четыре дня к столице шли, пока жилую деревню нашли. Напились в колодце, слонов да лошадей напоили. Людей из восточного гарнизона там встретили. Генерал Аштар все порывался колено преклонить, пока ему не объяснили, что свергать махараджу Шэрхан не планирует. За последующие пять дней еще семь гарнизонов присоединились. Правда, изможденные голодом и бесконечными стычками с асурами, они были скорее нахлебниками. Дожди размыли дороги в отсырелую кашу, обозы застревали, приходилось откапывать. На ночь почти не останавливались, ведь каждый привал приближал шестируких. Открытого боя никому не хотелось. По сообщениям разведчиков, могучая армия отставала всего-то на пару дней. Когда каменные стены показались на горизонте, дух боевой еще был, а вот сил почти не осталось. Ни о какой осаде речи быть не могло. Пять слонов уже пали от голода, один гарнизон еле вырвался из лесного пожара, больше полусотни солдат полегли от лихорадки и измождения. Яо указал, где остановиться так, чтобы порошковые бомбы не достали. Лучницы зарядили последние стрелы, пехотинцы надели на тюрбаны все нерасстрелянные чакры, оружейники подхватили в спешке сколоченные из погорелых деревьев лестницы и катапульты. Шэрхан, Бала и еще трое генералов выехали на переговоры. Яо тоже, конечно, увязался. Даже коня у кого-то вытребовал. Странное зрелище столица представляла. Перед стенами — никаких войск. Телеги перевернутые, поспешно брошенные палатки, ров и круговое заграждение из кольев. А людей — никого. Стены лучниками истыканы, но луки наготове не держат. Не ждали их? Или наоборот, ждали и совсем не боялись? Или хитрость такую таинственную удумали, что Шэрхану и в голову не приходит? Что бы то ни было, пути обратно нет. Асуры уже в затылки дышат. Остановились перед стеной из кольев. Скоро створки ворот со скрежетом раскрылись. Вперед выехал белобородый остроносый генерал Мукеш — начальник городской стражи. Вот ведь, на именовании его первого сына Шэрхан был, младшей дочери скакуна из своей конюшни в приданое дал, матери лекарство от подагры из Рубистана привозил. А теперь генерал с подозрением на него смотрит и мерно вышагивает навстречу, ведя под уздцы лошадь, на которой под покрывалом у него человек. Шэрхановы пальцы вспотели вокруг уздечки. Кто там у него? Чьей жизнью его шантажировать хотят? Мать там? Сын императорский? А если Юлу перехватили? Или Багирку? С колотящимся сердцем Шэрхан наблюдал, как генерал Мукеш останавливается, пленника на землю кидает и покрывало сдергивает. Шэрхан подался вперед да так и замер с открытым ртом. Спутники его тоже слов не находили. Больше всех глаза у Яо были. Пракаш ведь на земле лежал, побитый и связанный. Все еще в царском шервани, хоть и порванном. Генерал Мукеш тем временем на колено опустился и голову склонил: — Перед махараджей Шэрханом колено преклоняю и в верности клянусь. Прошу, прими город и дворец, по праву тебе принадлежащие. Город за стенами взорвался криками: «Тигр! Тигр! Тигр!» Шэрхан сглотнул. Бедренец. Вот тебе и танцы.