Ибо я согрешил.

Ладони непроизвольно сжимаются в кулаки, пока в груди тревожно трепыхается сердце. Неосознанно прищуренные зелёные глаза неотрывно следят за фигурой немного впереди. Мужчина ускоряет шаг, и Антон тут же следует его примеру. На кожу капают первые капли дождя, холодные и большие. Прохожие устало достают из сумок зонты, едва просохшие с прошлого ливня, или спешат побыстрее спрятаться от неприятной влажности. Мужчина впереди едва реагирует на начинающийся дождь: лишь слегка запрокидывает голову, пробегает ясно-голубыми глазами по тяжелым, налитым свинцом грозовым тучам и поглубже суёт руки в карманы. К майским ливням привыкать не приходится. По спине от холода ползут мурашки, одна особенно большая капля умудряется попасть за шиворот, а кеды противно чавкают при каждом шаге — через вполне удобно помещенную дырку на пятке туда абсолютно беспрепятственно затекает вода с непросыхающего асфальта. Но Антон ничего из этого, кажется, и не замечает. Он не отрывает взгляда от мужчины впереди даже для того, чтобы посмотреть на небо, будто бы если он хотя бы моргнет дольше положенного, тот тут же растворится прямо в воздухе. А ведь день с самого начала был, мягко говоря, херовым. С утра Антон проспал утреннюю молитву, потому что бушующее за окном, судя по звуку, торнадо, заглушило будильник, и брат Сергий пришёл лично его будить, а заодно и назначить наказание — уборка молитвенного помещения каждый день на протяжении недели. Потом, из-за той же бури, мама не успела вовремя забрать Антона из лагеря, и он час мотался по опустевшей территории. Каким-то странным образом во время своей вынужденной прогулки он встретил отца Павла, хотя мог поспорить, что минуту назад видел, как он шел в другую сторону. Пришлось выслушать очередную лекцию по поводу честности и искренности перед Богом, а потом ещё и собраться, чтобы убедительно заверить пастыря, что он, Антон, и не думал ничего от него скрывать. А потом, как последний гвоздь в крышку гроба Шастуна, на скорее риторический вопрос: «можно к вам сегодня заглянуть?», Арсений отвечает: «нет». Антон сначала слегка опешил, подумал, что что-то, должно быть, случилось, или Попов просто неудачно пошутил. Он спросил, почему нельзя, и ответом послужило короткое и как-то болезненно сухое: «у меня дела». Тогда Антон предложил встретиться только с Оксаной, но Арсений был непреклонен: «я уверен, что ей пойдёт на пользу время, проведённое наедине». Некоторое время Шастун негодует, совершенно по-детски капризно надувая губы, и пытается придумать ответ по-язвительнее, но потом решает, что тишина будет красноречивее слов, и оставляет Попова одного. Держать своё недовольство внутри оказывается не так и просто: Антон со злостью хлопает дверью машины, то и дело поднимает голос, отвечая на редкие вопросы матери, и во время обеда не съедает ложки, хоть горячее блюдо и щекочет ноздри приятным запахом, — юноша только копается вилкой в тарелке и хмурит брови, мысленно обвиняя ни в чём не повинную котлету во всех смертных грехах. После очередной вспышки злости, Антон наконец решает, что лучше будет пройтись и успокоиться. Он выходит из мотеля и бредет невесть куда, проходя сквозь ближайший парк, площадь, торговый центр и наконец находя себя едва не в другом конце города. Шастун быстро оглядывается, пытаясь определить, был ли он здесь раньше, и его взгляд невольно выхватывает знакомую фигуру. Арсений идёт с другой стороны улицы, непривычно ускорив шаг и низко опустив голову. Антон удивлённо прослеживает за ним взглядом, застыв на месте. В голове вдруг всплывает сообщение: «у меня дела», эхом бьются слова Оксаны недельной давности: «Да он постоянно занят, дома почти не бывает.» Что же у него за дела такие, из-за которых ни с Антоном встретиться нельзя, ни хотя бы домой забежать? Вдруг что-то слабо, почти неощутимо толкает Антона в спину, и он, поддавшись странному порыву, переходит улицу. Ноги как будто сами несут его вслед за Арсением, а он только и успевает, что подумать, что это неправильно. В голове одна за одной невольно проносятся ужасающие догадки о наркоторговле, проституции, убийствах… Антон пытается во всех деталях вспомнить их разговоры, чтобы отыскать хотя бы намёк на то, чем мог заниматься Арс, но ничего не находит, и это ещё сильнее распаляет его интерес. Юноша вдруг думает о том, что произошло бы, если Попов заметит, что Антон идёт за ним следом. Кровь в жилах тут же замерзает, сердце тревожно ухает в груди, и Антон нервно натягивает на голову капюшон толстовки. Внутри что-то внезапно щелкает, и Антон чуть не тормозит. Он вдруг понимает, что он делает, и насколько это глупо. От абсурдности ситуации тянет расхохотаться, и Шастуну приходится зажать себе рот ладонью, чтобы сдержаться. Чем он занимается? Вроде взрослый человек же, а тайком следит за кем-то только потому, что он оказался занят в день, когда он хотел встретиться. Антон уже почти убеждает себя развернуться и уйти, но в следующий же миг Арсений опасливо оглядывается и, видимо, не заметив Шастуна, вжимает голову в плечи и быстро ныряет в переулок. Времени для размышлений остаётся мучительно мало, любопытство резко вгрызается прямо в шею, и Антону не остаётся ничего, кроме как последовать за Поповым. Шастун слегка ускоряет шаг, подмечает узкий проход между домами, в который ускользнул мужчина, быстро оглядывается — мало чего — и сипло охает, чувствуя, как земля уходит ему из-под ног. Сердце беспокойно подскакивает к глотке, дыхание перехватывает, а перед глазами на мгновение темнеет. Затылок обжигает тупой болью, а лопатки с силой ударяются о что-то твёрдое и шершавое. Всё прекращается так же быстро, как и началось. Антон снова ощущает, что твёрдо стоит на своих двух, и с удивлением пялится в знакомые ясно-голубые глаза напротив, запоздало понимая, что его уличили в слежке. Арсений, похоже, и сам испуган — хлопает ресницами, ошарашено смотрит Антону в глаза и сжимает-разжимает в кулаках толстую ткань его толстовки, надежно пригвоздив к грязной кирпичной стене позади. — Ты? — выдыхает растерянно. У Антона нет сил ничего говорить, нет сил оправдываться, даже кивнуть не получается, поэтому он лишь молчит и сглатывает тугой ком в горле. — Чего тебе надо? Терпеть этот взгляд, испытывающий, злой и взволнованный, — что-то наподобие пытки, потому что Антона прямо-таки ломает от этого. Внутри неприятно скребется мысль, что даже если он и соберётся силами, чтобы что-то произнести, ему нечего будет сказать в своё оправдание. Проскулив, Антон из последних сил дёргается в сторону в попытке вырваться из цепкой хватки. У него получается застать Попова врасплох и даже выскользнуть у него из рук, но это преимущество — секундное. В следующий же миг Арсений ловко перехватывает руку Антона за запястье, прежде чем тот успевает удрать. Мужчина одним быстрым движением заламывает её ему за спину и рывком толкает грудью к стене, обездвиживая. Шастун шипит от боли в суставах, снова дёргается в попытках освободиться, но плечо лишь простреливает резкая боль. Арс не останавливается — больно сжимает в свободном кулаке короткие пшеничные волосы юноши и с силой прикладывает его виском к кирпичной стене. Антон скулой скользит по жёсткой поверхности и чувствует жгучую боль, а затем крошечные капли густой, горячей крови на щеке. Его тут же прижимают к стене тяжелым телом, прижимаясь вплотную, так что жарко становится. Арсений наклоняется к его уху, тяжело дышит, хрипит, почти по-звериному рычит где-то между шеей и затылком. От его частого, горячего дыхания, что волнами опаляет кожу, становится невыносимо жарко. — Зачем ты за мной следил? — говорит в самое ухо, едва ощутимо задевая губами ушную раковину. У Антона в ответ на это опасно дрожат коленки, грозясь подвести в самый ответственный момент. Но ему не страшно — он почему-то уверен, даже если у него сейчас подкосятся коленки, Арс и не заметит — и так пригвоздил его к стене так, что не пошевелиться. Антону тесно. Тесно в этом крохотном переулке, тесно наедине с Арсением, тесно зажатым между двумя стенами. И вдруг, ощущая, как низ живота сладко сжимается от болезненного наслаждения, тесно в штанах. Он кусает губы в попытках сдержаться, но всего этого — и жжения в скуле, и холода всё чаще падающих на разгоряченную кожу капель, и жара на шее и в паху, и тянущей боли в плече — просто слишком много. Перед глазами вспыхивает разноцветный калейдоскоп из чувств и ощущений, из воспоминаний, слов, прикосновений. А потом в нос ударяет смешанный с запахом сырого асфальта уже знакомый аромат чужого одеколона, и весь мир сужается до этого запаха. Весь мир сужается до твёрдой хватки на запястье и пальцах в взъерошенных волосах. Прикосновения отдаются пульсацией, что заполняет пустоту в голове. Антон шипит, жмурится, кусает губы, лишь бы сдержаться и дать себе слететь с катушек, но ничего не помогает. Из горла выскальзывает тихий, слабый, изорванный и невыносимо пошлый стон, поясница призывно прогибается и бедра, плавно покачнувшись, сладко проходятся по паху Арсения, даря такое желанное трение. Антон тут же облегчённо вздыхает и обессилено обмякает в чужих руках. Арсений реагирует мгновенно. Он тут же отскакивает назад, ошарашено глядя на неподвижное, прижатое к стене тело. Смотрит на свои руки, быстро кидает взгляд на ширинку джинсов, ощущая, как её обжигает от одной только мысли о произошедшем и отходит ещё на пару шагов. Антон ещё несколько секунд не решается обернуться. Он крепко жмурится, чувствуя, как уши горят от стыда, мучительно медленно отлипает от кирпичной стены и лишь тогда смотрит Арсению в глаза. Ладошки потеют только от того, что у вечно вспыльчивого и совершенно не сдержанного Арса абсолютно нечитаемое лицо. Лишь в глазах что-то бурлит и плещется, что-то незнакомое и пугающее. Говоря честно, он понятия не имеет, чего от него можно ожидать, и, взвесив все известные ему переменные, останавливается где-то между ударом в нос и убийством Антона прямо здесь и сейчас. Но того, что он медленно, даже как-то пугливо сделает шаг вперёд, пряча глаза, он точно не ждёт. Арс не может сдержать волнения, хоть и видно, что пытается. Он неловко цепляет пальцами край футболки, быстро проводит языком по губам, совершенно некстати приковывая к ним внимание, рвано вздыхает. Эти жесты такие быстрые, почти неуловимые, что посторонний человек, стоявший бы рядом с ними, вряд ли заметил их, но Антон замечает, потому что действительно смотрит. Следит за каждым вздохом, движениям головы или сокращающихся мышц предплечий, и не может поверить своим глазам. — Антон… — хрипит Арсений, и в его голосе проскальзывает отчаяние. Он смотрит в зелёные глаза Шастуна, как будто просит объяснить, и юношу вдруг прошибает. Он будто бы смотрит на них со стороны. Видит свои бесстыдно дрожащие ресницы, закушенную губу и оттопыренные бёдра, слышит свой собственный стон, полный удовольствия, желания и грязи. И не может сдержать с омерзением ползущие вниз уголки губ. Его мутит от самого себя, от своей слабости и низости. По венам течёт жидкий огонь, приливает к лицу, ушам, шее и сдавливает лёгкие, не давая вдохнуть. Антон медлит всего минуту, смотрит в ошарашенные, испуганные ясно-голубые глаза и чувствует, как всё испортил. Испортил их с Арсом и Оксаной дружбу, подвёл родителей, пустил насмарку месяцы программы, но главное — предал самого себя. Терпеть это унижение дальше не хватает сил. Юноша срывается с места, не попрощавшись, выбегает к улице и бежит прочь, ощущая, как горло сдавливает тошнотой, а глаза жжёт от слёз. Гадкий, грязный, извращённый, грешник. Антон не останавливается, всё бежит и бежит, пока стук сердца в висках не заглушает пульсирующие в голове слова. И лишь тогда ощущает режущую боль в боку, разрывающиеся от недостатка кислорода лёгкие и неприятно липнущую к коже насквозь мокрую толстовку. Переводит дыхание и оглядывается, снова находя себя в неизвестном месте. Он заходит под козырёк ярко мерцающей неоновой вывеской аптеки и суёт руку в карман. Кусая губы, вслушивается в длинные гудки, а через несколько секунд облегчённо вздыхает: — Мам?

***

— Одного не пойму — почему это они именно к тебе привязались? Женщина аккуратно складывает бинт в несколько раз, мочит его в перекиси водорода и, взволнованно нахмурившись, прижимает к щеке сына. Рана шипит, парень кривится от боли, и она заботливо дует на ранку. — Разве я знаю? — пожимает плечами Антон, пока она методично вытирает засохшую кровь с его кожи. — Говорю же, я просто мимо проходил, а они и начнут: «Эй, ты! Сюда иди! Сига есть?» Я сказал, что не курю и им не советую, а они сразу взъелись, мол, я что, самый правильный? — уже, кажется, в пятый раз пересказывает Шастун, добавляя новые детали к своим захватывающим приключениям. Ещё раз десять — и в его истории появятся бои на мечах. Но мама, впрочем, этого не замечала, лишь хмурилась и кидала на сына сочувствующие взгляды. Она отстранилась, довольно разглядывая результаты своих трудов в виде идеально чистого пореза на скуле сына, быстро поцеловала его в лоб и принялась складывать медикаменты обратно в сумку. Антон поднялся с места и подошёл к зеркалу. Оттуда на него уставились большие перепуганные глаза, один только взгляд в которые заставлял давить ком отвращения, застрявший в горле. — Ты не очень разволновался? Может, валерьянки? — окликает его мама. — Нет, спасибо, всё хорошо. — Уверен? Быстрее уснёшь. — Мам, со мной всё хорошо, — устало повторяет Антон. Он весь вечер не может выкинуть Арса из головы, полночи ворочается в постели, а когда наконец удаётся уснуть, несколько раз просыпается от ощущения на себе взгляда ясно-голубых глаз.