Ибо я согрешил.

Антон кивает… А потом кивает снова и ещё раз, и ещё. — Ладно, — мотая головой, как китайский болванчик, шепчет он; просто ему необходимо произнести это вслух, чтобы самому осознать то, что он сейчас делает. Для протокола. — Ладно, — выдыхает в ответ Арсений. Он судорожно вздыхает, вздрогнув, а потом широко улыбается, со смесью радости и облегчения. Его глаза мягко мерцают, тусклым жёлтым светом, будто старого торшера, что падает на страницы до дыр зачитанной книги, — домашним, спокойным, тихо-счастливым светом. Антон только сейчас понимает, что Арс действительно здесь, снова рядом с ним, — только руку протяни и коснёшься. Когда Попов снова подаёт голос, Антон ему благодарен, потому что ещё секунда — и он бы просто лопнул от вдруг нахлынувшей радости. — Я принёс кое-что, — произносит он и протягивает черный свёрток, который до этого прижимал к груди. На месте, где его ладони сжимали ткань, остались едва ощутимо влажные складки. — Взял кое-что из своего. Размер должен подойти. Антон аккуратно укладывает свёрток на край кровати, разворачивает верхнюю вещь из стопки и удивлённо хмурится. Футболка. Другим куском ткани оказываются штаны. — А с моей одеждой что не так? — с вызовом шепчет Шастун, переводя нарочито заинтересованный взгляд на Арса. — Боюсь, в этом, — он красноречиво пробегает взглядом по телу Антона, голубые глаза пробегают по сероватой, не по размеру рубашке Шастуна, которую парень заправил в тёмные брюки со стрелками, — нас просто не пропустят. Без обид, но ты выглядишь в точности так, как и должен выглядеть участник подобных… движений, — заканчивая, Арс прочертил указательным пальцем небольшой круг в воздухе, намекая, о каких движениях он говорит. Антон уже было хотел возразить, но сразу же сдулся, — как ни крути, Попов всё же был прав. — Ты так и будешь стоять здесь и пялиться? — вместо этого спрашивает он. Глаза Арсения опасно сверкают, губы трогает наглая улыбка. — А ты что же, стесняешься? — насмешливо, привычно по-кошачьему тянет Арсений. — Не припо… — начинает он, но тут же осекается и кидает на Шастуна виноватый, даже слегка испуганный взгляд. Но Антону и не надо, чтобы он заканчивал фразу. Он и так знает, что тот хотел сказать. «Не припоминаю, чтобы ты был особо стеснительным в том переулке.» Лёгкие сдавливают чьи-то невидимые гигантские пальцы, и Антон со свистом выпускает из них весь воздух. Каждый сантиметр кожи вспыхивает крошечными язычками пламени, застегнутая доверху рубашка начинает душить, а уши краснеют настолько, что почти немеют от стыда. Стон, низкий, хриплый, полный желания, — его стон, Антона — снова оживает в голове, да так ясно, будто он прозвучал только что. «Да как ты смеешь!» — хочет зашипеть Шастун. Он хочет наговорить гадостей, все те ужасные вещи, которые он на самом деле не имеет в виду, только для того, чтобы Арс не заметил в зелёных глазах постыдных слёз. Антон хочет выгнать его из комнаты и захлопнуть за ним дверь так громко, что будет звучать, как раскат грома… — Прости, — тогда тихо говорит Попов. — Я не хотел. И что-то в его тоне и взгляде было таким, что почти мгновенно остужает бурю внутри Антона. Он вздыхает, всё ещё дрожа от макушки до пяток, туго сглатывает и слабо мотает прояснившейся головой, мол, ничего страшного. — В любом случае, — снова начинает Арсений, — выйти я не могу, так что придётся тебе потерпеть… В тот же миг, когда последний звук слетает с его губ, Антон улавливает тихий, почти неслышимый скрип половицы в коридоре. Он тут же знает, что сейчас произойдёт. Их поймали. Сердце больно екает в груди, уши на миг закладывает шумом, что напоминает звук, который урчит в ракушке, когда прижмешься к ней ухом. Как будто в каком-то странном, замедленном фильме, прикрытая дверь медленно, миллиметр за миллиметром начинает отворяться. Антон хочет вскрикнуть: «Прячься!» — но звук так и застревает в испуганно сжатой глотке. Шастун даже не удивляется, когда видит в дверях брата Сергия. Мужчина выглядит так, будто и не собирался ложиться спать, несмотря на поздний час (будто бы знал, что они будут тут), — на нём его обычная, застегнутая доверху чёрная рубашка без галстука и чёрные брюки. Волосы завязаны высоко на макушке в глуповатый куцый хвостик. Когда он заходит в комнату и резко поворачивается к так и застывшему на месте Арсению, этот хвостик забавно подпрыгивает в воздухе, и из горла рвётся совершенно идиотский хохот. Он настолько настойчивый, что Антону едва удаётся его сдержать. Вместо этого он выдавливает из себя короткий, булькающий всхлип — смесь паники, шока и беспомощности. Густые, чёрные брови брата Сергия ползут к переносице, когда он говорит шипящим от злости шепотом: — Что здесь происходит? Антон думает, что это конец. В голове всплывают разъярённые лица родителей и отца Павла, мелькают всевозможные наказания, граничащие с пытками. Ему хочется взвыть, начать оправдываться, броситься в ноги и молить никому не говорить об этом, честно-начестно пообещать, что это никогда больше не повторится, но… — Вы почему всё ещё здесь? — быстро шепчет брат Сергий, глядя на Арса так, будто никого другого он и не ожидал здесь увидеть, и все в панике выхваченные слова тут же снова распадаются на части. Антон и сам переводит на Попова взгляд и совсем перестаёт хоть что-то понимать, потому что Арсений… улыбается. — Не парься, мы уже уходим, — просто говорит он. — Быстрее, — недовольно поджимает губы мужчина и лениво чешет ладонью щетинистую щеку. — И хватит орать. Я пообещал впустить, но если вас кто-нибудь спалит, заступиться не смогу, сами понимаете. Он едва не впервые задерживает взгляд на Антоне. Шастун по привычке вздрагивает и вжимает голову в плечи — брат Сергий никогда ему не нравился, и скрывать это было бы глупо. Но вдруг уголок губ мужчины дружелюбно дёргается. Всего на долю секунды, но выражение ни с чем не спутать. Антон, который за месяцы жизни в лагере ни разу не видел на лице священнослужителя ничего, кроме недовольства и строгости, едва не онемел. — Понимаем, — соглашается Арсений. — Мы от тебя этого и не просим. Того, что ты сделал, уже достаточно, — и повторяет: — Мы уже уходим. — Хорошо, — только и говорит брат Сергий, слегка раздраженно вздыхает и выходит, аккуратно прикрыв за собой дверь. Антон молча пялится на дверь, потом на спокойно тикающие в углу часы и наконец переводит взгляд на Арса, но всё никак не может сформулировать вопрос: — Что… Как… — только и шепчет он одними губами. — Все вопросы позже, — прерывает его Арсений. — Одевайся и пойдём отсюда. Шастун послушно разворачивается и шагает к окну, прихватив с собой вещи. Он слепо, механично скачет пальцами по пуговицам, всё ещё не отойдя от пережитого. Парень лишь едва слышит приглушенное, как будто сквозь толщу воды, шуршание ткани и даже не удосуживается проверить, отвернулся ли Арсений. Приходит он в себя только тогда, когда из одежды на нём остаётся только нижнее бельё. По коже скользит приятный майский воздух, наполненный ночной свежестью и запахом цветов. Под этой кожей бежит-мчится горячая кровь, согретая его плотью, разогнанная его сердцем. Это сердце, молодое и взволнованное, начинает стучаться чуть быстрее, когда в голове мелькает мысль о том, что он совершенно голый, а меньше, чем в двух метрах от него стоит Арсений Попов. Шастун застывает на секунду, давая себе прочувствовать это покалывающее в кончиках пальцев волнение, а потом поспешно натягивает на себя чужую одежду. — Я всё, — сообщает он, неловко переминаясь с ноги на ногу. Арсений поворачивается, и в тот момент, когда его взгляд касается Антона, его глаза вспыхивают. Он смотрит так, как, кажется, никогда ещё на Антона не смотрел — с преданным восхищением и ещё чем-то до боли знакомым, чему Антон не может найти названия. — Выглядишь… хорошо, — сипит Арсений, и от его дрожащего вздоха Шастуну становится одновременно неловко и бесконечно счастливо. Парень смотрит в зеркало, на своё отражение, и поначалу слегка теряется, потому что не сразу узнаёт в юноше напротив самого себя. На этом высоком, статном парне рваные чёрные джинсы, от пуговицы до кармана которых тянется серебряная цепочка. На худых плечах висит широкая чёрная футболка с жутковатым принтом и надписью: «Я хочу рассчитывать на помощь государства в тот момент, когда столкнусь с наркотиками». Антон уже и забыл, что может так одеваться. Он механично запускает ладонь в волосы и быстро их ерошит. Короткие пряди хаотично встают дыбом. — Ты меня когда-нибудь доконаешь, ты знаешь это? — вдруг тихо, будто самому себе говорит Арсений, который с тех пор ни миг не оторвал от Шастуна взгляда. Антон молчит, и Попов криво улыбается. — Ну что, готов? — Готов, — не колеблясь ни секунды, кивает юноша. Вечер встречает их тишиной и легким дуновением ветра. Антон вскидывает голову, несколько секунд высматривает в небе неяркие звёздочки, а когда оборачивается, то едва может разглядеть силуэт Арса на фоне зияющей дыры дверного проёма. Парень тянет руку вперед и с лёгкой паникой сжимает пальцы на локте Попова. — Слишком темно. — Зажигать свет нельзя — увидят, — Антон чувствует, как ладонь мужчины нашаривает его запястье. — Не бойся. Держись за меня. От его уверенного, твёрдого тона зарождающаяся в груди паника нехотя утихла. Арсений аккуратно сошёл вниз по ступенькам и помог Антону сделать то же самое. Они на миг застыли, Арсений посмотрел по сторонам и двинулся вперёд. Какое-то время Антон только слышал трескающие под ногами ветки и изредка шелест листвы от ветра. Но потом, когда его глаза немного привыкли к темноте, сумел различить стволы деревьев. В сумрачном свете молодого месяца они были похожи на молчаливые, неподвижные фигуры невероятно худых и высоких мужчин; их лица не было видно под кроной, но Антон чувствовал — знал — что они видят каждое его движение. Шастун зябко повёл лопатками, отгоняя такое жуткое сравнение, но полностью отделаться от чувства, будто за ними кто-то следит, не получилось. — Как ты уговорил брата Сергия выпустить нас? — спросил Шастун, чтобы отвлечься. — Не я, — легко отмахивается Арсений, и Антон представляет, как его губы растягиваются в привычной усмешке. — Это Дима уговорил Серёжу побыть соучастником в нашем маленьком преступлении, и даже ему это далось нелегко. — Дима? В смысле, Димка Позов? — с сомнением переспрашивает Антон. Он ещё никогда не слышал, чтобы брата Сергия называли Серёжей. — Он самый. За то, что тебя получилось вытащить, спасибо будешь говорить именно ему, — хмыкает Арс. Антон на минуту замолкает, погружаясь в мысли, и наконец растерянно выдыхает: — Ничего не понимаю… Так ты с ними обоими знаком? — Ага. С Позом уже некоторое время общаемся, и с Серёжей меня познакомил тоже он. — Я и понятия не имел, что они друзья. — О, они совершенно точно не друзья, — хохочет Арсений. — Как тогда… — начинает Антон, но тут же замолкает, когда его накрывает пониманием. Сам того не понимая, он почти до боли сжимает ладонь на локте идущего чуть впереди Арсения. — То есть, они… Быть не может… Ему припоминаются все эти двусмысленности и недосказанности, которые ему никак не удавалось разгадать, и когда всё складывается в одну картинку, возможность отношений между Димой и братом Сергием уже не кажется такой дикой, как раньше. Арсений быстро оборачивается, желая убедиться, что всё в порядке, но больше ничего не говорит, — и Антон ему за это благодарен. Ему просто нужна минутка, чтобы свыкнуться с мыслью. Они выходят к дороге недалеко от того места, где стоит пошарпанная и уже выгоревшая на солнце вывеска-указатель с надписью «Божья Воля», мимо которой Антон дважды в неделю проезжает на переднем сидении маминого «шевроле». У дороги стоит, пуская тусклые блики в свете дорожного фонаря, уже знакомый чёрный мотоцикл. По телу Антона пробегает взволнованная дрожь, и он прибавляет ходу, слыша, как под ногами хрустит щебёнка. — Подожди, этикетка торчит, — вдруг окликивает Арсений, и Антон тут же тормозит, ощутив на плечах широкие ладони. Арс подходит к Антону сзади, почти вплотную и аккуратно заправляет небольшой тканный язычок сзади на воротнике футболки. Его тёплые, шершавые пальцы на беглое мгновение касаются выпирающих позвонков, и Антон резко вдыхает сквозь зубы. Неожиданно, впервые за столько времени, Арс оказывается так близко, что кружится голова; что его дыхание, горячее и влажное, окутывает затылок, змеясь между коротких волосков. Шипя, как покрытая серой головка спички, неожиданно ярко и чётко вспыхивают воспоминания: холодные капли за воротником, горячее чужое дыхание, выстрел боли в руке и жжение в скуле. «Господи, я же сейчас сойду с ума!» — проносится в голове у Антона Антон закрывает глаза, медленно выпуская из лёгких душистый воздух, и с тупым отчаянием ощущает, как крошечные волоски сзади на шее, под линией волос, встают дыбом прямо напротив глаз Арсения. Он надеется, что Попов этого не заметит, но когда мужчина на мгновение опускает ладони Шастуну на плечи, чтобы расправить ткань футболки, его пальцы судорожно дергаются. Сердце стучит так невыносимо громко, что Антон боится, что в воцарившейся тишине Арс сможет услышать его стук. Попов чуть сжимает плечи Антона, необычайно плавно, мягко и нежно, — стон, точно так же, как когда-то, зреет и разростается в горле, грозясь вылететь наружу, но в этот раз Антону удаётся его сдержать, — пробегает пальцами вниз по рукам, слишком медленно, чтобы казаться небрежным, и отрывается от Шастуна. Воздуха тут же становится вдвое больше. — Гот… Готово, — сипит Попов, и ему приходится прочистить горло, чтобы договорить слово. Он равняется с Антоном, и спину обдает неприятным холодом, будто зияющая пустотой ячейка, в которой только что был идеально подходящий по форме элемент. Антон морщится от этого ощущения, но не разрешает себе слишком сильно углубляться в него, — ведь если долго о нём думать, можно понять, что хочешь, чтобы Арсений всегда был там, рядом. Но углубиться и так не получается, потому что потом Антон находит себе силы взглянуть Арсению в глаза и поначалу не может поверить тому, что видит. В голубых глазах — сладкая муть; в расширенных зрачках застыло жгучее желание. И вдруг Антона пробивает очередным за эту ночь безумным осознанием — Антон думал, что Арс на него злится за то, что произошло в тот день, но он ошибался. Арсений тоже его хочет. Тело пробивает крошечный разряд тока, каждый миллиметр кожи, кажется, покрывается мурашками, а грудную клетку сковывает так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. А потом, по тому, как Арс вдруг быстро отвёл взгляд и, нервно одернув футболку, закусил губу, к нему приходит второе, ещё более дикое прозрение — он боится, что Антон не ответит ему взаимностью. Арсений отворачивается слишком резко, подходит к мотоциклу и седлает его. Мотор грозно отзывается на поворот ключа зажигания, и когда Антон садится позади Попова, то бедрами ощущает его слабую механическую дрожь. Все внутри него урчит и вибрирует, как будто там тоже запустили небольшой двигатель. Он чувствует себя точно так же, как чувствует себя гоночная машина у стартовой линии — в оцепенении и нетерпении, жгучем желании узнать, чем же обернётся эта гонка. В этот раз он сам надевает протянутый ему шлем и молча оборачивает руки вокруг тела Арсения. Попов часто дышит, его пальцы белеют, сжимая руль. Антон прислушивается — в лесу стрекочут сверчки, внезапно вскрикивает птица, под нервно ёрзающей ногой хрустят камушки, пыхтит двигатель, — и в следующий миг Арсений приспускает сцепление, и они рывком несутся вперёд, в темноту безлунной ночи, навстречу неизвестности.