Ибо я согрешил.

Воздух дует в лицо, наполняет лёгкие, треплет волосы; от сумасшедшей скорости перехватывает дыхание и кружится голова, так что Антон крепче цепляется за Арсения. Асфальт под колёсами сливается в одну тёмную массу, пролетающую так быстро, что горло связывает тошнота. По обе стороны движутся деревья, плотной стеной обступившие дорогу. Над их верхушками висит бледный полумесяц и мерцают звезды, — единственное, что не несётся сломя голову, и Антон смотрит на небо. Мотоцикл снова угрожающе рычит, делает рывок вперёд, и Шастун в панике смотрит на руки Арсения, уверенно сжимающие ручки руля. Его взгляд привлекает светящийся в полумраке спидометр. Стрелка, призрачно мерцая, точно как звёзды над головой, неумолимо ползёт вверх. Внезапно в голове всплывает безумная мысль — одно неверное движение этой руки с мертвенно-бледной в лунном свете кожей и аккуратным маникюром и, если они разобьются на такой скорости, они умрут. И тут же он замечает, что эта мысль, несмотря на её кошмарность, ни капли его не пугает. Она будоражит, горит, пульсирует внутри, кружит голову и заставляет ошалело хватать ртом воздух. Антон никогда ещё не был таким живым. Все чувства обостряются до абсолютного максимума, как в моменте перед выстрелом. По телу бегут мурашки, а потом он с пугающей ясностью ощущает каждую клетку своего тела. Ощущает горячую кровь, что мчится по артериям и венам, лимфу, сухожилия и взрывающиеся разряды в нейронах. Ощущает сокращения сердца и межреберных мышц. Чувство такое чёткое и сильное, что на глазах невольно выступают слёзы. Горящая смертельно-лаконичная цифра «110» плывёт перед глазами. Одна капля срывается с ресниц, быстро бежит вниз по щеке и затекает в уголок рта. И как только Антон ощущает на языке её солоноватую теплоту и понимает, что плачет, слезы начинают течь ручьём. Его пронизывает чувством облегчения, счастья и свободы — лагерь, родители, Бог остались позади, у выцветшей таблички «Божьей воли», впереди его ждёт только он сам, настоящий Антон Шастун, грязный и грешный, но такой искренний. Антон плачет. Заливается слезами и улыбается во все тридцать два, как сумасшедший, жмётся поближе к Арсу и ощущает, как тот расслабляется. Антон едва успевает привыкнуть к этому ощущению к тому времени, как они въезжают в город и, проехав ещё несколько минут чуть сбавив темп, останавливаются в смутно знакомом переулке. Внимательнее присмотревшись, Антон потрясённо замирает — он узнаёт в нём тот самый переулок, в котором тогда чуть не побились они с Арсением. Шастун находит взглядом то место, к которому Арс его прижимал. В голове быстро вырисовывается картинка, настолько чёткая и живая, как будто Антон снова вернулся в тот день, в качестве наблюдателя, — двое парней, раскрасневшиеся и разгоряченные, жмутся к стене, между ними ни миллиметра, их движения суетливые, дыхание — сбито. С замиранием сердца, Антон следит за тем, как один мужчина наклоняется к уху другого, и мираж обретает звуки. Он слышит дрожащее от ярости: «Зачем ты за мной следил?», а потом, вздрогнув, — стон — слабый и изорванный. Он знает, что будет дальше, силится обернуться, чтобы снова не терпеть этот позор, но в следующий миг призрачный Арсений, стоящий позади, хватает призрачного Антона за плечо и рывком разворачивает к себе лицом. Они смотрят друг на друга какое-то жалкое мгновение, а потом одновременно тянутся вперёд, зажмурившись и жадно хватаясь друг за друга руками, и их губы сливаются в поцелуе. Будто обезумев, они шарят ладонями по телам друг друга, притираются бедрами и хрипят в чужие губы. Рука Попова пробегает по пшеничным волосам, ерошит их, а потом грубо сжимает на макушке и тянет назад, запрокидывая голову Шастуна. Ему для этого приходится встать на носочки, но он снова целует его, и между их губ Антон замечает чей-то быстрый, блестящий от слюны язык. — Оставим байк здесь и пройдёмся, — голос Арсения из настоящего прерывает видение, ставя мотоцикл на «лапку». Антон глупо пялится на него несколько секунд, благодаря халтуру ЖЭКа за неработающий фонарь — в полумраке не видно его пылающих щёк. А потом спрашивает, тихо, едва понимая, что говорит вслух: — Мы идём туда, куда шёл ты в тот день, да? Арсений, который в этот момент легонько похлопывал по карманам джинс, проверяя их на наличие телефона и ключей, тут же застывает. Он медлит, прежде чем нехотя ответить короткое: — Почти. — Почему ты подумал, что я слежу за тобой? — Антон наконец спрашивает уже не одну неделю волнующий его вопрос и чувствует, как его собственные плечи облегчённо опускаются. Арсений сначала отводит взгляд, потом хмурится, вздыхает, и наконец, когда Антону уж кажется, что ответ не последует, говорит: — Нас немного. Ну, сам понимаешь. Мы в основном занимаемся небольшими делами: юридическая и психологическая консультация, помощь в поиске жилья и работы тем, кого из дома выбросили родители или того хуже, кризисный центр и ночлежка в виде свободных диванов дома у наших. Мы всегда понимали наши возможности, — грустно улыбаясь, рассказывает Арсений, не уточняя кто такие эти «мы». — Но всё изменилось после того письма, что передала Оксана. Я не мог сидеть сложа руки, когда там творятся такие зверства, понимаешь? — произносит Попов, и его глаза — широкие, пылающие гневом и скорбью, — почти жалобно направляются на Антона, ища в его взгляде поддержки. — Я показал письмо остальным, и мы решили прикрыть эту богадельню пока они не искалечили ещё больше людей… — В тот день я шёл к нам, когда заметил, что за мной кто-то идёт. Я даже не понимал, что это ты, а когда увидел это… Понимаешь, я знал, каких взглядов ты придерживаешься, и я вдруг подумал: а что, если ты знаешь о наших планах и специально за мной следишь, чтобы сорвать их? — голос Арсения срывается, и он на секунду замолкает, набираясь смелости. — Что, если ты всё это время притворялся? Антон замирает, едва дыша. В голове всплывают глаза Арсения в тот день, его разъярённый оскал, сильные и точные удары, и внутри вспыхивает понимание — и обида. — Как ты мог подумать, что я на такое способен? — спрашивает Шастун, и пересохшее горло прорезает боль. — Ты настолько мне не доверяешь? — Прости, — тихо просит Арсений, его глаза почти светятся в темноте; мужчина открывает рот, будто хочет что-то сказать, но не решается, лишь повторяет: — Прости меня. И Антон сдаётся. — Хорошо, — выдыхает. — Веди уже. Арсений быстро, неуверенно улыбается, молча благодаря Антона, а потом суёт руки в карманы и выходит из переулка. Улица встречает их пустотой. Не до конца просохший после обеденного ливня асфальт вздувается темными пятнами, воздух наполнен белым светом фонарей по самые края невысоких крыш, где-то вдалеке едва слышно лает собака, и этот звук одиноко отбивается от бетонных стен и гаснет. Тишина. Они идут недолго и молча. Антон смотрит на свои собственные коленки, проглядывающие сквозь дырки в джинсах, слушает стук каблуков своих туфель (тех самых, в которых он становился на колени, чтобы помолиться) и изредка оглядывается, запоминая путь. Они успевают пересечь едва ли два квартала, прежде чем снова свернуть в переулок. Ещё один поворот, в совсем узкий проход между двумя зданиями, наполненный запахом плесени, — и они останавливаются у простой, монолитной деревянной двери. Присмотревшись, Антон подмечает небольшой треугольник, направленный вершиной вниз, нарисованный от руки светло-розовой краской на стене слева от дверного проёма. Символ кажется Шастуну смутно знакомым. Арсений зачем-то прочищает горло и несколько раз громко стучится в дверь. Пару секунд ничего не происходит, а затем дверь слегка приоткрывается, звякнув цепочкой. Изнутри доносится приглушенная музыка. — «Если пуле суждено пронзить мой мозг, пусть эта пуля разнесёт дверь каждого чулана», — ровно декламирует Попов. — Пётр Чайковский, — тут же говорит человек за дверью. — Иосиф Котек, — отвечает Арсений. Дверь с хлопком захлопывается прямо перед их носами, и Антон кидает тревожный взгляд на Арса, — может, он сказал что-то не то и их не пропустят. Но мужчина остаётся волнующе спокойным, застыв в ожидании, как каменное изваяние. Антон, впрочем, не спешит отводить взгляд и ещё несколько секунд любуется будто бы вырезанным в лунном свете профилем Попова. Арсений оказывается прав в своём спокойствии — спустя ещё всего несколько секунд, цепочка на двери снова приглушённо звякает, и в этот раз дверь распахивается настежь. Музыка, доносящаяся изнутри, становится чуть громче, и у Антона не остаётся сомнений касательно того, откуда она звучит. В дверях стоит высокий, почти выше Антона, мужчина с длинными, давно не мытыми пшеничными волосами. На его плечах висит самая большая футболка, которую Антон когда-либо видел, а на бедрах каким-то чудом держатся комично широкие спортивные штаны в стиле ранних двухтысячных (серьёзно, если кто-нибудь ещё не верил в чудеса господни, им стоило посмотреть на него). На красивом лице парня застыло почти скучающее выражение. Антон переводит взгляд на Арсения, едва сдерживая глупое хихиканье, и замирает. Голубые глаза искрятся искренним счастьем и… обожанием. В них — тот же блеск, что и когда Арс смотрел на Антона в своей одежде. — Ванька! — радостно вздыхает Попов, одним шагом приближается к парню и сжимает его в объятиях. Мужчина радо отвечает. Пока Антон следит за тем, как его костлявые руки мягко ложатся на спину Арса и прижимают его поближе к себе, внутри у него всё переворачивается, становится гадко-липким и холодным, как ненавистный кисель из школьной столовки. Антон вдруг ясно осознает, что это не его мир. Здесь всё чужое — и странные шифры, и огромная футболка незнакомца, и такой Арс, который едва дышит от счастья, глядя на кого-то другого. От этого чувства становится зябко, и Шастун по-детски обхватывает себя руками. — Какими судьбами? — запыхавшись спрашивает Попов, снова становясь возле Антона. — Да вот только КиевПрайд оттарабанили, — легко улыбается Ваня. — Восемь с хуйнёй тысяч людей пришло, представляешь? Мне кажется, мы даже в Москве столько не собрали бы, — он заправляет за ухо выбившуюся прядь волос, и Антон впервые замечает, с какой грацией, уверенностью и спокойствием он двигается, даже в таком чудном наряде. — Так что там пока и без меня разберутся, а я хочу сделать что-то полезное. Слышал о вашей проблеме, хочу помочь. — Ну, раз уж ты приехал, наши планы обречены на успех, — говорит Арсений. Антон неосознанно делает шажок назад, не желая находится прямо на пересечении этих радостных взглядов. Ваня переводит на него взгляд и слегка вскидывает брови, будто Шастун прямо на его глазах выплыл из воздуха. — А это кто? — спрашивает он у Арса, и Антону вдруг до навязчивого зуда в костяшках хочется его ударить. Это чувство пугает, но контролировать его Антону не под силу. — Это Антон, — просто отвечает Арсений. — А Антон это у нас… — Он со мной, — с лёгким нажимом произносит Попов. Ваня ещё сильнее поднимает брови — его лоб прорезает длинная, неглубокая морщинка — и смотрит на Арсения в ясным сомнением. Но когда он с лёгкой улыбкой кивает, парень снова смотрит на Антона. Что-то в его серых глазах меняется, в этот раз они любопытные и пристальные, но ещё и наполненные странной, гремучей смесью некоторого признания и настороженности. — Надеюсь, ты ему доверяешь, — только и говорит он. — Полностью. — Отлично. Прошу, — говорит он, отходит в сторону и галантно указывает на лестницу дальше по коридору. Арсений пропускает Антона вперёд и идёт следом, а когда проходит мимо Вани, тот касается его плеча, привлекая к себе внимание. — Приятно было снова встретиться, — кивает мужчина и поворачивается к выходу. — Ты уже уходишь? — не скрывая разочарования, спрашивает Попов; Антону приходится приложить максимум усилий, чтобы не обратить внимания на болезненный укол ревности и совершенно детской, необоснованной обиды. — Я ужасно устал после дороги, пойду спать. Не волнуйся, ещё успеем вместе оторваться, — весело хмыкает Ваня, хлопает по плечу Арсения. Попов широко улыбается в ответ, провожает парня взглядом, и когда он снова поворачивается к Антону, его глаза всё светятся. — Кто он? — резко спрашивает Шастун и пугается своего же тона. В голубых глазах проскальзывает удивление, а потом — хитро-довольное понимание, и на губах расцветает лукавая улыбка. — А тебя что же, это волнует? — Конечно, нет! — фыркает Антон, и его голос истерично срывается. Улыбка Арсения становится только шире. — Хорошо, — нарочно равнодушно пожимает плечами он и шагает к ступенькам. И Антон не выдерживает. — С какой радости это должно меня волновать? Просто так интересуюсь. Но если не хочешь, не говори, — на одном дыхании выпаливает он, замолкает, шумно дыша, и повторяет: — С чего бы мне волноваться? Арс хмыкает, проводит рукой по волосам и понимающе кивает. Какую-то секунду он собирается с мыслями, а потом говорит, непривычно тихо и спокойно: — Мы с Ваней знакомы ещё с универа. Он младше меня на два года, а в двадцать лет это большая разница, так что мы не особо общались. По крайней мере, к концу его первого курса, — на его губах появилась лёгкая, ностальгирующая улыбка, а взгляд затуманился — он погрузился в воспоминания. — Студенческая самодеятельность организовала что-то по типу шоу талантов, и Ванька додумался выпереться на сцену в кислотно-розовых каблуках, футболке им в тон и коротких джинсовых шортах. Он спел «Попытку номер пять». Тут уж Антон не смог сдержать смеха. — И самое главное, что ему ничего за это не было! Под конец ему подпевал весь зал, даже декан, который зачем-то туда припёрся, под конец мотал головой в такт. Я боялся, что его подкараулят после того, как всё закончится, но насколько мне известно, ему удалось сохранить все свои органы в целости и сохранности. — Сам я бы никогда не отважился на такое. Меня восхищает его открытость и храбрость, вот и всё, — признаётся Попов. — Я бы соврал, если бы сказал, что он меня ни капли не привлекает, но между нами никогда ничего не было и уж вряд ли будет. Поражённый такой неожиданной откровенностью, Антон замирает, глупо глядя на Арсения. Он вдруг совершенно не к месту подмечает, как красиво у него сегодня уложены волосы и как черты лица кажутся непривычно расслабленными и мягкими. Или, может, ему всё это только кажется. — Ну, пойдём, — неловко вздыхает Шастун, когда понимает, что тишина затянулась, а он так и не сводит взгляда с Арсения. И он сам, не дожидаясь Арса, подходит к лестнице, но останавливается, осознав, что не знает, куда идти: лестница расходилась, вверх и вниз. Арсений идёт вперёд, а когда он проходит мимо Антона, он чувствует, как тёплые пальцы мужчины черкнули по внутренней стороне раскрытой ладони Шастуна. Движение быстрое, лёгкое, почти небрежное, что на мгновение кажется, что ему показалось, но в то же время оно приносит столько облегчения уверенности, что Антоновы плечи рывком расслабленно опадают, а изо рта вырывается вздох. Металлическая лестница, по которой они спускаются один пролёт на полуподвальный этаж, покрыта толстым шаром ржавчины и ужасно скрипит, чутко отзываясь на каждое движение. Когда они снова становятся на твёрдую землю, тишина между ними стала бы малость неловкой, если бы не грохочущая музыка, что доносилась из-за чёрной двери в конце недлинного коридора. Антон прислушивается к быстрому, танцевальному ритму и смятому высокому голосу — отсюда зря было пытаться понять, мужчина поёт или женщина, — и чувствует, как его внутренности снова испуганно застывают, как клубничное желе, которое иногда делает мама. — Ты ещё можешь отказаться, — тихо бормочет Арс. Его нахмуренные брови, поджатые губы, взгляд, полный холодной решимости, — всё это говорит, что ему не хотелось это говорить, не хотелось давать Антону возможность принять неверное решение, струсить и сбежать, но и не спросить он тоже не мог. Антон благодарно улыбается и быстро мотает головой: — Ни за что. Арс кивает, будто про себя, и переводит пристальный взгляд на дверь впереди. — Думаю, ты достаточно взрослый мальчик, чтобы понимать, что рай — это скорее концепция, нежели реальное место. Как и то, что рай, как и счастье, для каждого свой, — говорит он, не спеша подходя к двери; его рука ложится на дверную ручку, и он снова смотрит Антону в глаза. В голубых глазах столько умиротворения, доверия и глухой радости, что Антон едва может поверить, что они способны метать молнии. — Добро пожаловать в мой рай. Дверь перед Антоном открывается, он, едва осознавая свои действия, ступает внутрь и приходит в себя только тогда, когда они за ним уже закрываются, а на плечо ложится рука Арсения. Антон оглядывается по сторонам. Здесь душно; вспышки разноцветного света легко, как горячий нож — масло, прорезают темноту. Может быть, из-за них — а ещё из-за того, как в уши бьёт музыка — у Шастуна начинает слегка кружиться голова. А может, из-за тех волн совершенно противоречивых эмоций, от отвращения и стыда до сумасшедшей радости, что мерно накатывали и спадали, каждый раз на пике накрывая Антона с головой. Ему не дают времени решить — ладонь Попова срывается вниз, быстро пробежав кончиками пальцев от плеча к запястью, и смыкается на его пальцах. Антон трусливо сжимает его руку в ответ. Арс ступает в самую гущу толпы, двигаясь быстро и ловко, как потоки воды, скользящие меж камней, и перед глазами начинают мелькать чужие лица и тела, мужские и женские. Взгляд успевает цепляться лишь за отдельные детали, вроде кислотно-зеленых серёжек-колец или накрашенных тёмной помадой губ. На долю секунды Шастун встречается взглядом со светлыми, довольными глазами незнакомого парня в толпе. Антон инстинктивно мажет взглядом по ошейнику у него на шее — тот был широким, кожаным, с большим металлическим кольцом, как для поводка. «Или цепи», — подсказывает противный голосок в голове. Антону удаётся на долю секунды снова посмотреть незнакомцу в глаза, и приходится признать, что тот был довольно симпатичным. Незнакомец задорно подмигивает и исчезает в толпе, а Антон опускает глаза, разглядывая их с Арсом сплетенные пальцы. Это чувство, возможность разглядывать парней, оценивать их привлекательность, — это настолько ново и удивительно, что Антон не поднимает взгляд, пока Арсений не останавливается. Когда он смотрит по сторонам, оказывается, что они уже пересекли помещение по диагонали и подошли к небольшой барной стойке, к описанию которой слово «любительская» подошло бы лучше всего. Арс как раз повернулся к бармену, чтобы поприветствовать его, и Антон обернулся, глядя на толпу позади себя. Он вдруг заметил ещё кое-что. Все они были абсолютно разными, от большинства тянуло крепким алкоголем, и половина была одета так, что отец Павел обязательно сказал бы, что уже за один такой наряд Господь отправляет в Преисподнюю. И всё-таки было то, что всех их объединяло, — все они были безумно счастливы. Это было видно в их глазах и улыбках, в том, как они двигались и смотрели друг на друга. И казалось, что никто в мире не смог бы у них это счастье отобрать, потому что в этот миг они были полностью, искренне и по-настоящему собой. — Нет-нет-нет, я сегодня за рулём, — мягко хохоча, мотает головой Арс. Его голубые глаза мимо делом пробегают по Антону, и за это мгновение Шастуну удаётся узнать в них то же выражение. Ему вдруг становится любопытно: если бы он сейчас посмотрелся в зеркало, увидел бы ли он в собственных глазах это самое счастье? — А твой очаровательный спутник?.. — спрашивает бармен у Попова с дежурной улыбкой на губах. — Ему тоже нельзя спиртного, пастырь спалит, — спокойно отвечает тот, и парень за стойкой разражается смехом, очевидно, приняв его слова за шутку. Но спустя минуту он всё же вручает им две безалкогольные маргариты. Барных стульев в наличии не имеется, так что они просто отходят в сторону и становятся возле стенки, повернувшись лицом к танцующим. — Это наше детище, — говорит Арс, когда в стакане Антона осталось уже чуть больше половины. — Всё, что ты видишь, было сделано общими усилиями, на общие деньги. И оно того стоит. Насколько нам известно, у нас первый и единственный регулярно работающий гей-клуб в городе. И посмотри — каждый вечер у нас аншлаг, — с улыбкой заканчивает он. — Вам стоит гордиться результатом. Арс в неком замешательстве вскидывает глаза на Шастуна, видимо, ожидая увидеть саркастичную ухмылку, но когда сталкивается лишь с обезоруживающей искренностью, неуверенно улыбается. Он одним глотком опустошает свой стакан, забирает у Антона его, ставит их оба на барную стойку. Он поворачивается к Шастуну с таким решительным видом, что Антону становится страшно. — Пойдём, — наконец говорит он. — Куда? — Ты мне не доверяешь? — тёмные брови оскорбленно взлетают вверх. — Не говори ерунды, — фыркает. — Ладно, сделаем всё правильно, — говорит Попов, и вдруг протягивает руку вперёд, ладонью вверх. — Давно уже не приглашал юношей на танец… — Где-то с века девятнадцатого, — язвит Антон. — …но почту за честь, если вы согласитесь, — он изящно склоняет голову, имитируя поклон, и Антон не может сдержать смех. — Ты — это просто что-то, знаешь? — весело спрашивает он. — Осведомлён, — с готовностью отвечает Арсений. Всё ещё посмеиваясь, Антон поднимает руку, но прежде чем она касается ладони Попова, слух прорезает девчачий визг: — Арсеня! К ним подлетает — хотя, скорее, с объятиями налетает на Арсения, едва не сбив его с ног — невысокая блондинка, одетая в лёгкое цветочное платье, слишком уж целомудренное для подобного места. — Алексаня! — восклицает Попов, обнимая девушку в ответ. Она отходит на шаг, кидает быстрый косой взгляд на Антона, и спрашивает: — Давно пришёл? — Только что. — А я-то думаю, чего не хватало, — бойко ухмыляется девчонка, тряхнув головой. На её щеках тут же переливаются сотни маленьких золотавых блесток. — Смотри, какую красоту купила! — будто читая мысли Антона, восклицает она. Саша выуживает из сумочки маленький круглый глиттер, без каких-либо обсуждений открывает его и мажет ним скулы Попова. Когда она довольно улыбается, разглядывая свои труды, то вдруг кивает и Антону. — Иди сюда, намазюкаем тебя, а то чё как неродной, — фамильярно приказывает она, улыбаясь так дружелюбно и непринуждённо, что отказать ей кажется чем-то из мира фантастики. Её маленькие пальчики, покрытые блестящей пыльцой, касаются его кожи, и сердце, кажется, вот-вот вырвется из груди. Он смотрит в её незнакомые, радостные глаза, и невольно вспоминает папу, его строгий взгляд и старые потёртые рубашки. Что бы он сказал, если бы увидел его сейчас? Увидел эти блёстки, этих людей, это место, эти грехи у него в голове… От одной только мысли желудок сжимается в трусливый узелок. — Готово, — заключает Саша и с улыбкой добавляет: — Только предупреждаю, ты их ещё месяц будешь находить в самых неожиданных местах. — Выглядишь великолепно, — вдруг говорит Арс. Эти слова, а ещё тот восторженный блеск в глазах Попова, тут же сметают все сомнения, всё волнение и страх о последствиях этого вечера. К щекам приливает горячая кровь, дыхание перехватывает, кончики пальцев чуть не покалывает от внезапного наплыва счастья. Саша шумно выдыхает через нос, и Антон тут же одергивает себя. Он поспешно стирает с губ глупую полуулыбку, но когда неуверенно смотрит на девушку, что так просто уличила его в таком постыдном поступке, она лишь с хитро-весёлым прищуром смотрит на него в ответ. — Это ж моя любимая песня! — вдруг тараторит она, смешно вытянув личико, и уносится до того, как Антон успевает поблагодарить её за макияж — и тактичное молчание. Антон берёт Арса за руку и первым ступает в гущу толпы. Складывается ощущение, будто бы он оказался внутри живого организма — дышащего, пульсирующего в такт музыке, раскачивающегося в унисон. Он на миг задумывается об этом, и пропускает момент, когда тоже начинает танцевать. Басы, низкой вибрацией оседающие в груди, кажется, сами его двигают. Сопротивляться им просто нет смысла. Антон смотрит Арсению в глаза, а потом закрывает свои и отдаётся музыке. Воздух парной, он с трудом пролезает в уставшие лёгкие, губы сохнут, и Антон раз за разом мажет по ним языком. Футболка липнет к горячей коже; вспышки света пробиваются даже сквозь закрытые веки, кружится голова. Песни меняются, Антон едва ощущает ход времени, но зато отчетливо чувствует возле себя Арсения. Чувствует его взгляды, случайные прикосновения, его голос, когда он в который раз пропевает несколько слов вместе с исполнителем, и то особое тепло, которое исходит от Попова даже на расстоянии. — Это моя любимая, — вдруг звучит его голос в самое ухо, и Шастуна накрывает этим теплом с головой, так что приходится широко распахнуть рот, чтобы не задохнуться. Антон прислушивается к приятному молодому голосу, что льётся из колонок. «Давай перестанем убегать от любви, убегать от любви. Давай остановимся, милый», — сладко растягивая слова, поёт тот. Ладони Арсения ложатся на талию, кожа под ними тут же вспыхивает, и Антон, недолго думая, укладывает вытянутые руки на чужие плечи, сцепляя ладони в замок на шее, и впервые открывает глаза. Арсений растрёпанный, запыхавшийся, с горящим на щеках румянцем. Крошечные капельки пота, выступившие на лбу и висках, блестят в свете софитов, как алмазная пыль; на губах играет улыбка. «Не торопись, нет, нет, быстрее…» — с придыханием тянет певец. — Тебе это нравится так же сильно, как и мне, — одними губами продолжает Арсений вместе с ним. Он весело улыбается, хитро сверкая глазами, и Антон хочет улыбнуться в ответ, но получается лишь рвано всхлипнуть. Руки на талии тут же напрягаются, Арсений обеспокоенно хмурится. «Давай перестанем убегать от себя, убегать от себя. Давай остановимся, милый…» Антон наклоняется к его уху: — Сейчас всё закончится: я вернусь, а ты уедешь. А я этого не хочу. — Не думай об этом, — так же отвечает Арсений и, помедлив, добавляет: — Думай обо мне. Антон закрывает глаза, запрокидывает голову и следует совету. Он отпускает себя: выкидывает из головы все мысли и фокусируется на ритме, на вибрации к груди, на голосе и словах и едва ощутимом запахе духов Попова. Обо всём остальном он будет волноваться потом.