***
Шанс был невелик. Но Антон решил попытать удачу и постучал в зеленую дверь из металла. На улице гуляли дети: некоторые из них бегали с собаками, некоторые дразнили других уличных животных. Детский смех стоял везде. У самого Шастуна пробилась улыбка. Когда им было по пять лет, Дима и Антон познакомились в детском саду с банальными словами «давай дружить». Спустя почти двадцать лет их дружба держалась. И с каждым днем после двадцатипятилетия Шастуна… дружба кардинально менялась. Антон верил, что сама она не испортилась – он ее испортил. Дима постоянно из кожи вон лез. Он нет. Дружба, держащаяся на честности и доверии, рушилась из-за Антона с ненавистью к себе размером с локомотив. Всего-то. Дима этого не заслужил. Ни от Антона, ни от кого другого в этой жизни. Дверь перед парнем открылась, и из двора с лающей собакой выглянула голова худенькой женщины, позади нее стоял мужчина. Муж – сразу догадался Антон. Мужчина был выше жены на две головы и во много раз шире в плечах. Его взгляд с прищуром взглянул на бывшего сержанта. Для этой встречи Антону пришлось найти лучшее в гардеробе, постиранное и выглаженное: серый костюм с нежно-голубой рубашкой. Без галстука – слишком уж официально. Прочистив горло, Антон доверчиво протянул руку женщине и представился: — Антон Шастун. — он мягко сжал маленькую ладошку. — Я бы хотел с Вами поговорить. Вместо женщины, Тамары Васильевны, матери первой похищенной девушки, – ответил ее отец, Николай Андреевич: — О чем? — Могу я войти? — уточнил Антон, кивнув на соседей. — Не хотелось бы привлекать ненужное внимание. Николай Кущев осмотрел парня выше него на голову и, что-то для себя решив, шепнул своей супруге. На это Тамара Васильевна неуверенно отодвинула металлическую дверь и пропустила Антона вперед, во двор. Он и не надеялся, что это сработает. Просто сыграл в русскую рулетку. Выстрелит или нет. Когда глава семейства успокоил разбушевавшуюся собаку, Антон смог продолжить, с чего и собирался начать несколько минут назад. — Думаю, Вы уже догадались, что я здесь из-за Вашей дочери, Ольги, — Антон приложил руку к сердцу, — хочу сразу сказать: никаких подвижек в деле до сих пор нет. Было трудно смотреть на то, как Тамара Васильевна досадливо всхлипнула. На ее глазах уже не было слез. Эту часть работы Шастун никогда не любил. Никто в полиции этого не любил. Говорить семье жертвы об остановке дела, разбивать их мечты — нет, он никогда к этому не привыкнет, не хотел, не собирался. Антон помнил свой первый разговор с семьей. Погибший мужчина при автокатастрофе. У Кирилла Переплетчикова была только мать и сестра, которые, узнав о случившемся, били Шастуна в грудь и кричали. Они кричали так протяжно и надрывно: иногда он просыпался от кошмара с этими криками, запутанный в одеяле. Это просто оставалось в нем. Навсегда переплеталось с сознанием, впечатывалось в память, разжижало кровь. Антон пытался избежать последующих разов – Добровольский заставлял его ходить к семьям жертв и лично рассказывать о случившемся. Глаза в глаза. И иногда даже держа за руку или плечо. — Я пришел не для Вашего допроса, господин и госпожа Кущевы, — сразу предупредил Антон. — Я бывший сотрудник полиции старший сержант. Николай Кущев крепче сжал узкий локоть своей жены, притягивая ее к себе. Защищал, — понял Антон. Очевидная реакция мужчины, который потерял свою дочь. — Меня попросили помочь следствию. Так как я вне системы, я могу обойти некоторые... правила. — Антон всматривался в глаза родителей Ольги. — Я здесь для Вас. Ради Вашей дочери, Ольги. Будто от имени дочери Тамара Васильевна вдруг взяла себя в руки, поправив и без того ровную тунику, сказала: — Проходите в дом. Антон последовал за женщиной, позади преследуемый Николаем Кущевым. Гнетущая обстановка сжимала его сердце. Боже, он был так напуган. Антон слишком давно не делал ничего подобного и боялся сделать только хуже. Он не хотел разрушать хрупкие иллюзии, защищающие родителей девушки от... всего. Временами не стоило ломать розовые очки. Не в таких случаях. Взрослые нуждались в этих розовых очках: взрослые знали эту тяжёлую и ужасную жизнь с другой, страшной стороны. Антон не хотел своим появлением и вопросами довести Кущевых до нервного срыва. Или еще чего хуже. Этого на его совести только не хватало для полного счастья. Присев в гостиной на узкий диван, Антон от нервов стал порываться рукой к внутреннему карману, который пустовал. Фляжку он намеренно оставил дома. Знал, как все может обернуться. — Хотите чаю? — с усохшей улыбкой спросила Тамара Кущева. — Нет, благодарю сердечно, — от собственной улыбки стало не по себе. Вместо фляжки Антон нашел, чем занять свои дрожащие руки – он стал крутить кольца на пальцах, — я бы хотел узнать от Вас об Ольге. Встав позади жены, Николай Андреевич положил ей руки на плечо и в успокаивающей манере стал их гладить. — Мы полиции сказали все, что знали, — суровее нужного ответил мужчина. — Я бы хотел знать другое, а не когда Вы в последний раз видели Ольгу, — попытался успокоить Шастун, намеренно несколько раз называя их ребенка по полному имени, — или были ли у нее враги. — Тогда что? — Все, что угодно. Темные брови женщины нахмурились, проявив морщины на лбу. Тамара Васильевна многое дала своей дочери. У них были одинакового цвета волосы и глаза, только несколько черт Ольги достались от ее крепко сложенного отца. Нос, скулы и рост. Ольга выглядела миром из двух вселенных. — Я не понимаю, — призналась женщина. — Ч-что Вы имеете ввиду? Раскрутив кольца на своих пальцах до покраснения кожи, Антон слегка прокашлялся. — Расскажите, пожалуйста, как Ваша дочь вела себя: с Вами, с друзьями. Как она получила работу? Она ей нравилась? — Но это... — заговорила Тамара Васильевна, — я не понимаю. — Просто расскажите факты об Ольге, глупости. Детали из детства. — Шастун облизнул свои губы. — Все, что посчитаете нужным. Да, это не допрос. Нестандартные полицейские вопросы. Антон не из правоохранительных органов. В этом не было нужды. Семья Кущевых достаточно настрадалась, чтобы продолжать мучать их вопросами. Антон просто хотел узнать Ольгу. Как человека, не как жертву. Это помогло бы услышать ему что-то, что пропустили полицейские и федералы. Важную информацию, которую не скажешь, будучи в истерике или панике от сурового допроса. А Шастун был уверен в жестокости их допроса. У полиции держалась одна планка: давить, испытывать, напирать. В разговор вступил отец Ольги Кущевой, все так же придерживая жену за плечи. — Я попробую, хорошо? — вопрос был задан жене. Та, пребывая в неком шоке, быстро закивала. И тогда Николай начал рассказывать о том, что Оле нравилась работа, ведь она досталась ей сложно – для этого пришлось приложить особые усилия. Антон слышал. Он не просто слушал скорбящую семью, он прислушивался к ним. Задавал легкие вопросы, просил показать фотографии: детские и недавние, что были у них. К середине разговора родители оживились. Николай отходил от жены, оставляя ту наедине с бывшим сержантом полиции, и возвращался уже с альбомами. Даже показал старые рисунки девушки. Глупые, неумелые. Антон попросил их поговорить о своем ребенке – они сделали это в точности. На лице Тамары Васильевны появлялась более уверенная улыбка. Ей нравилось описывать Ольгу. Позволять мужу себя исправлять и посмеиваться от глупых воспоминаний. Каждый родитель любил разговаривать о своем ребенке, постепенно забывая о горестях и несчастьях. На этом и сыграл Антон. Тамара Васильевна всунула в руки Антона самую недавнюю фотографию. На ней была вся семья: смеющаяся Ольга, она обнимала обеими руками своих родителей и прижимала их щеки к своим; Николай и Тамара выглядели счастливо. Женщина даже была слегка полнее, чем сейчас. С ярким блеском кожи, без синяков под глазами и ломкими волосами. Это была не совсем обычная фотография. Она походила на карточки-открытки, будто прислали из другого города или страны. Перевернув фотографию белой стороной, Антон слегка запутался, когда увидел дату создания этой фотографию. Через трое суток после убийства Ольги. Интересно, только Антон догадался, что это фотография от убийцы? Родители Ольги считали это подарком самой девушки на их юбилей. Но именно юбилей был простым совпадением. Они не понимали? Или Антон просто спутал все в своей голове из-за долгого присутствия алкоголя в крови. Легко растерять былую хватку. Антон понимал это. И постарался как можно мягче говорить с семьей Кущевых. — Могу ли я забрать эту фотографию? — Антон держал ее так, чтобы на всякий случай не смазать отпечатки или какие-либо другие улики. — Я обязательно Вам ее верну. Тамара Васильевна с печальной улыбкой кивнула. — Конечно, берите. Антон провел около двух часов в доме Ольги Кущевой. Слушал ее мать, отца, и понимал, как сильно они любили свою дочь. Она была центром их вселенной. Солнцем, никем другим. Слушая это, Шастун пытался держать спокойное лицо с доброжелательной улыбкой, но в голове звучал лишь один единственный вопрос: «Почему моим родителям было недостаточно меня?» Антон никогда не узнает. Когда за ним закрылась массивная дверь, Антон достал пакетик для вещественных доказательств и осторожно вложил в него фотографию-открытку. Это могло стать новой уликой в деле. Деле, которое Антон хотел избежать. Все одно – даже рядом с родителями первой жертвы у него болела голова. С Тамарой Васильевной пульсация увеличивалась. Но эта боль была тупой. Словно сделанное этой милой, на первый взгляд, женщиной произошло очень давно, с тех пор она ничего плохого не делала. Что-то... достаточно плохое для двух баллов. Например, изменила мужу. Но это не раскрылось, потому что ребенок все-таки оказался от Николая Кущева. Стоило проверить его алиби на время убийства дочери. Вдруг мужчина узнал правду. Хоть Антон и не видел лжи в действиях Николая Андреевича... он и не чувствовал ничего в нем плохого – нет, не был никак причастен к убийству дочери. Иначе бы на Шастуна это отразилось. Минус одна теория.***
В дневное время на улицах Питера толпилось много людей, спешащих, возмущающих и недовольных. За целый час прогулки до дома Антон не увидел ни одной улыбки на лицах прохожих. Трое детей в колясках не считались. Эти маленькие ангелы всегда улыбались. Отчего было трудно не улыбнуться им в ответ. Особенно, когда ты не выглядел, как наркоман-алкоголик в поношенной и грязной одежде. Чтобы перенести эту оздоровительную прогулку, Антон уже дважды выпил по три таблетки обезболивающих, догнав таблетками, понижающих давление. Бывший сержант полиции никогда не был алкоголиком. Невзирая на постоянный повышенный процент алкоголя в крови, Антон ненавидел спиртовые изделия, заставляющие его забываться и отчасти не чувствовать уничтожающую боль. Правда ненавидел. От одного запаха его воротило. А когда он выпивал... первое время Антон с трудом не начинал вырывать содержимое желудка. Идея напиваться почти провалилась. Со временем он привык. Просто пришлось. Если не хочешь страдать от постоянной трели в ушах, щемящего давления в висках и затылке – пей, много пей и держи позывы рвоты в своем организме, не позволяй этому выйти наружу. Иначе выйдет наружу гораздо больше. И уже не из тела. Парадоксально то, что эту идею предложил Дима. Антон понимал, это было сказано невзначай, друг просто шутил. А в голове Шастуна идея засела. До первой сумасшедшей попойки. Когда он очнулся в своей комнате, в одних трусах и с раскрытым нараспашку окном. Посреди зимы. Антон ничего не помнил. Тогда, выползая из своей комнаты, Антон столкнулся с другом, собиравшимся на работу. Дима вкратце рассказал. В тот момент Антон осознал одно: весь вечер он пробыл среди людей. Разных. Среди этих людей кто-то да был очень плохим. Так было всегда. И он этого не помнил. Даже раздирающая сосуды и капилляры боль его не отрезвила. Она не отрезвила. В итоге с того дня Антон весь год находился в состоянии легкого опьянения. И месяцев пять просто выпало из его жизни. Будто их не было. Антон вел себя эгоистично, он это понимал – и Дима был прав, говоря, что это может убить Шастуна. Причем не метафорически. Буквально. Ведь они делали обследования – нервная система Антона не выдерживает такой постоянной нагрузки. Антон молился, чтобы не настал тот день, когда он встретит настолько плохого человека, у которого будет до десяти баллов (могло быть и выше, просто друзья надеялись, что такой-то встречи никогда не произойдет), потому что если от семи баллов его голова превращалась в коробку с кровавой жижей, то, что будет при десяти баллах... Дима однажды ответил на этот вопрос. Антону ответ не понравился совсем. Антон дошел до переулка, который вел к его арендованному дому, услышав очередную соседскую ругань. Крики принадлежали... трем? Может четырем людям. Как и каждый вторник. У них было какое-то своеобразное расписание. По вторникам во дворике устраивался целый словесный (иногда и физический) поединок: кто кого перекричит, кто получит меньше синяков. Соседи уже трижды пытались втянуть Антона в свои разборки из ничего, и трижды ему удавалось отбиться, не проявляя физическое насилие, и все же это его утомляло – временами раздражало. От этих людей Шастун получал головную боль. И не от их крика. Попытавшись проскользнуть незаметным, Антон увидел перед своей шатающейся дверью маленькую девушку с круглым личиком и длинными русыми волосами. На ней почти висела ветровка с глубоким капюшоном, но облепляли ноги обычные джинсы. Раньше Антон не видел эту девушку. Прищурившись, чтобы лучше ее рассмотреть до того, как подойдет, Антон также попытался ее ощутить. Насколько она плоха. Как ему вести себя с ней. Потому что Шастун не церемонился с плохими людьми, от которых у него гудела голова. От девушки почти ничего не исходило издалека. Чтобы она не сделала в прошлом, это не сильно затронуло ее душу. Антон уверенным шагом направился к своей двери, все еще рассматривая незнакомку, чтобы понять, почему она стоит рядом с его домом. На оперативницу или полицейскую она не была похожа. В общем, не связана с правоохранительными органами. Уже хорошо. За последнее время Антон довольствовался оперуполномоченным Арсением Поповым. Мужчины было достаточно. — Вы – Антон Шастун? — с улыбкой спросила девушка, когда парень подошел ближе. Она покосилась на кричащих друг на друга соседей. — Оксана Фролова... За несколько секунд до этого Антон догадался, кем она являлась. Конечно, раз ты решил один раз помочь ФСБ, то теперь тебя будут преследовать всякие журналисты, лезущие не в свое дело. Только вот не хватало, чтобы те начали разнюхивать. Никому не понравится, что они найдут у Шастуна. — Никаких интервью, — резко ответил он, проходя мимо Фроловой, — никаких фото. Вам лучше уйти, пока эти, — парень кивнул на своих обезумевших соседей, — совсем не вышли из-под контроля. Слегка растерянная девушка пошла следом за Антоном. — Я хочу задать всего пару вопросов! Был один очень нехороший вариант, как быстро и безопасно избавиться от любого журналиста (даже мужчины) в кратчайшие сроки. Антон резко остановился, развернувшись лицом к Фроловой, и подошел к ней вплотную. Глаза девушки уперлись ему в солнечное сплетение. Разница в росте была преимуществом на стороне Антона. Ему было достаточно перестать выражать дружелюбие и заговорить слегка угрожающим тоном. Всегда срабатывало. — Не знаю, почему Вы решили совать свой вздернутый нос куда не следует, — Антон чуть наклонился, не сумев выключить вежливость и тыкать незнакомому человеку, — но я не лучший объект для внимания. Вы оглянитесь: Вы зашли не в тот район. От испуга девушка сделала три шага назад. А когда Шастун сделал один шаг вперед – она вовсе развернулась и заторопилась покинуть их небольшое пространство. Проследив за тем, что журналистка Фролова ушла одна, и за ней никто не увязался, пока она не оказалась на многолюдной улице, Антон открыл входную дверь своей одинокой берлоги и вошел внутрь с ясной целью найти выпивку.***
За четверо суток Антон посетил каждую семью жертв. И он все это время их слушал. Учительница, гид, фельдшер, няня, бухгалтерша, социальный работник, психолог. Некоторые содержали свои семьи; некоторых так сильно любили люди, с которыми они были знакомы: коллеги, дети и родители. Эти жертвы были... частью большой семьи. У каждого все почти совпадало. В них по-настоящему нуждались. И они нуждались в других. Семьи говорили об этих разных людях с придыханием и любовью, с печалью и тоской, даже рассказывая плохие моменты с ними. Жертвами стали те, кто всего лишь спокойно жил обычной жизнью. Антон понимал о вреде своих действий. Тем, что он сближался с семьями. Создавал конфликт интересов, из-за которого мог навредить собственным суждениям и помощи в раскрытии дела. Да. В помощи. Пообщавшись с женой фельдшера, последней жертвой, Антон четко для себя решил помочь оперативнику Попову в поимке урода, что забирал этих людей. Антон не собирался говорить об этом прямо, все-таки он не мог зачислиться в штат, как гражданский консультант – ему бы не удалось выдержать тот напор работы, который бы его ждал. Не так сразу. Шастун бы буквально тронулся умом. У себя в берлоге он собрал вещи, чтобы освободить место для стола, называющиеся «рабочим» – и только в скобках. Ножки качались, а покрытие уже прогнило. Но Антона это не остановило. В одной из машин он нашел фанеру и достал у пожилой соседки скотч. Все данные по делу были рассортированы в алфавитном порядке в последовательности дат. Антону пришлось разделить для этого доску на семь равных частей и выделить самое важное маркером с ручкой, чтобы не затеряться в информации. Он жалел, что оставил все полицейское в доме Димы. Сейчас бы ему пригодились цветные выделители, стикеры, папки и большая доска. Всегда было легче вымещать все на бумаге. Или, в его случае, на доске. Перед уходом из дома Антон накрыл импровизированную доску простыней и вместил ее в потолке с отходящими досками. Были плюсы в разваливающейся халупе. Убедившись в сохранности своих дешевых вещей, Антон надел на себя куртку и замер. На сегодня они с Димой договаривались поужинать у него (в их общем) дома. Обычно лучший друг звал его на вечер, чтобы удержать бывшего сержанта от очередной дикой попойки. Все проходило хорошо, потому что рядом с Димой у Антона никогда не болела голова. Из-за этого парень всегда соглашался. Но в этот раз Антон был так занят на неделе, что забыл про их последний телефонный разговор. От злости Шастун стукнул себя по лбу сжатым кулаком, обзывая идиотом. Затем еще раз. Еще раз и еще раз. Пока его лоб не покраснел. Как можно было забыть о таком? Как? Антон всегда нуждался в своем лучшем друге. И даже не попытался объясниться. В его жизни Дима – единственный человек, перед которым он чувствовал, что обязан оправдаться. Дима заслуживал оправданий Антона, его объяснений. На заботу тот получил отстраненность Шастуна, идиотское и эгоистичное поведение. Вместо того, чтобы взять телефон и набрать номер друга, Антон быстро встал на колено перед шкафом с одеждой. Внизу лежала спортивная сумка со старыми вещами, под которой пряталось оружие. Пару пистолетов и охотничье ружье. На все это у Шастуна еще давно имелась лицензия. Потому он выхватил оттуда ружье, почувствовав усиление головной боли и полную тишину за дверьми. Встав на ноги, Антон услышал, как открылась его входная дверь. Внутрь зашел низкий человек в темном костюме. В один момент Шастун дернул ружье за кольцо, заставляя то зарядиться и сделать полукруг, упереться ему в плечо. Он прицелился в сразу же поднявшего руки мужчину. — Боже ты мой! — закричал знакомый голос. — Это я, Сергей Матвиенко! Антон продолжал держать оружие, но отодвинул голову от прицела. — Я имею право выстрелить в целях самообороны за то, что Вы зашли в мой дом, без стука или предупреждения, — с усмешкой отозвался парень и, наконец, поднял дуло оружия к потолку, разряжая его. — Мне сказали, что ты здесь арендуешь часть дома! — все еще нервно отозвался мужчина. — Я вообще не был уверен, что в этой... развалине кто-то живет. Вернув оружие под кучу одежды и спрятав в шкафу, Антон щелкнул зажигалкой перед двумя толстыми свечами. Часть дома озарилась. Шастун разглядел лицо оперативника, недовольно цокнувшего. — Да, я здесь живу. — сказал Антон. — Что Вы здесь делаете? Он не дожидался, пока мужчина ответит ему на вопрос, и достал таблетки из ящика качающегося стола. Все внимание и сосредоточенность терялось рядом с оперативником, вызывающим у Шастуна тошноту из-за головной боли. Глотнув три таблетки сразу, он запил их... обычной водой. Сам же разочаровался в собственном выборе. Но напарник Попова не просто так сюда пришел. Антон решил остаться трезвым. Пока что. — У нас восьмое убийство.