Цикл "Охотники и руны": Призрачный хронометр

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Минки категорически против, когда Сана отправляют на задание одного. Сан ещё подволакивает ноги и реагирует медленнее, чем обычно. Он может стать лёгкой добычей, и от этого у Минки крыша немножечко едет. Потому улыбнувшись на прощальный поцелуй и помахав Сану рукой, он стремительно сбрасывает с себя махровый халат, прикрывающий одежду, проверяет оружие и натягивает пальто. Ботинки не шнурует, чтобы не потерять Сана из вида.        Он прячется старательно, и когда Сан несколько раз подозрительно оглядывается, принюхиваясь, Минки застывает, грея в руках скрывающий амулет. Часто он его не надевает, но иногда подарок отца приходится очень к месту. Хотя и выглядеть со стороны Минки должен скорее как ревнивый дурень, а не заботливый парень. Но шестерёнки трутся друг об друга, мешают трезво мыслить, сбивают своим шорохом.        Сан старательно изображает вид, что немного перебрал и опирается на стену двумя ладонями, пока Минки застывает в темноте за мусорными баками, всматриваясь в лицо Сана и в проулок, у которого была замечена хари-онна. По словам жителей красивая девушка с распущенными волосами появлялась то там, то тут, заманивала парней своей улыбкой, а потом их никто не видел. Охотники в отличие от обывателей знают, что она их съедает.        Минки воочию хари-онну не видел никогда, но знает, что волосы девушки словно щупальца, послушны её воле, каждая прядь заканчивается крючками и шипами, которыми она впивается в одежду и в кожу своих жертв. Связав волосами незадачливых парней, она разрывает беспомощную жертву на части и лакомится его останками несколько месяцев.        Покачиваясь, Сан движется к выходу из проулка. К той самой роскошной аллее, по которой днём матери катят коляски, а вечером прогуливаются влюблённые. И лишь ночью здесь крайне пустынно. А редкие прохожие предпочитают не покидать освещённых участков, перебегая от одного фонаря к другому. За пределами кругов света, царит кромешная темнота. И Минки физически ощущает, как следом за Саном что-то устремляется.        Изредка обнимая фонарные столбы, Сан углубляется в парк, а Минки осторожно следует за ним, подолгу замирая в неосвещённой тени деревьев. Пыль от шестерёнок времени ложится на язык скрипящей на зубах крошкой. Минки бы сплюнул, но в этот момент улавливает движение за деревом слева от Сана, который всё так же старательно изображает пьяного и что-то негромко напевает.        Минки отвлекается на шум позади себя и щурит глаза. Кривой ятаган приятной тяжестью лежит в руке, отдаётся колким жаром. Они несколько месяцев выслеживали инкуба, и Минки готов поклясться, что нечто схожее по ауре следит за Саном так же, как и хари-онна. В городе вообще творится что-то дико странное, тупиковые ветки расследований, которые никуда не ведут, слишком активная нечисть, несколько нарушений договора с последующим заключением в Лабиринт.        Тех охотников, что напали на Феликса, признали одержимыми и после прохождения Очищающего Круга Лабиринта указали на дверь. Минки передёргивает плечами, вспоминая почти полностью лишённые разума пустые глаза былых охотников, которые теперь работали у них подсобными рабочими и уборщиками. Опустошённые оболочки былых людей. Жутко. Мерзко. Неправильно.        Минки упускает момент, когда хари-онна кидается на Сана, опутывая его по рукам и ногам своими волосами, фиксируя и прижимая к столбу. Минки бросается вперёд, но застывает, глядя на становящуюся всё шире улыбку Сана, скорее напоминающую оскал. Хари-онна непонятливо моргает глазами, вглядываясь в лицо жертвы, а потом визжит так пронзительно, что ближайшие фонари не выдерживают и лопаются, осыпаясь стеклянной крошкой на асфальт.        Волосы рассыпаются по едва-едва заснеженному асфальту чёрными змеями, блестят в масляном жёлтом свете уцелевших фонарей острыми крючьями и шипами. Хари-онна пятится от наступающего на неё Сана, в чьих ловких пальцах танцуют хищно изогнутые кукри. Помощь ему не нужна, и Минки прячется в тени деревьев, наблюдая за тем, как от заговорённого оружия хари-онна обращается дымкой и устремляется в ночное небо.        Пульсация времени неспешно замедляется, выравнивается, не заглушает звуки. Сан встряхивается и на секунду замирает, прислушиваясь. Минки видит опасные синие огоньки, сверкнувшие на дне глаз. И трепещущее марево за спиной Сана медленно рассеивается, когда он устремляется в сторону участка.        Минки всё же идёт за ним почти всю дорогу, и лишь потом спускается в Запретный Отдел, откуда его резво разворачивают, объявляя внеплановый переучёт книг. Вариантов, кроме как вернуться домой, не остаётся. Дома Минки бродит из комнаты в комнату, а потом заказывает на дом еду. Вместе с доставкой в квартиру входит и Сан. Уставший, но довольный. Из душа он возвращается как раз тогда, как Минки расставляет коробочки с едой на невысоком журнальном столике.        — Как смена?        — Отлично. Ты, что, не спал?        — Без тебя как-то не могу, — смеётся Минки и придвигает пахнущему гелем для душа Сану его порцию. — Вот поедим и спать.        — Ну уж нет. Сначала немножечко, совсем капельку любви, а потом всё остальное, — улыбается Сан, ногой отодвигая журнальный стол подальше и прижимаясь к Минки. Под тонким халатом ожидаемо ничего нет. Кроме горячей смуглой кожи.        Их тихий совместный выходной можно считать почти нормальным. Если нормальным можно назвать двух охотников, которые ведут себя как обычные подростки на катке. Сан скользит почти без запинки, лишь изредка замирает, резко выпрямляясь и словно пережидая что-то, а вот Минки больше похож на кота на скользком линолеуме. Сан смеётся, и редкие снежинки тают в горячем дыхании, ложась капельками на губы.        И чёрт с ней, с отбитой задницей, когда Сан счастлив. Но тиканье периодически становится настолько навязчивым и пугающим, что Минки растерянно оглядывается, прислушиваясь, отчего в него врезаются дети или не особо поворотливые подростки. Легче сидеть на лавочке, глядя на Сана, но тот хитро улыбается и тянет его за собой.        Минки послушно перебирает ногами, стараясь не навалиться всем весом, если вдруг носом захочет проделать пару канавок во льду. То, что они оказались в самом дальнем углу катка, слабо освещённом мягким светом фонариков, скорее напоминающих светлячков, Минки понимает лишь тогда, когда Сан его целует, не стесняясь, обхватывая ладонями остывшие щёки.        На щеках Сана мелкие порезы от остроконечных волос хари-онны, но Сан не обращает на них внимания. Смотрит счастливо и немножечко грустно, словно ощущает, что им что-то угрожает. Минки передёргивает плечами и обнимает своего личного древнего лиса. Им всегда, каждый день угрожает опасность, а сейчас просто усталость даёт знать.        Думать ни о чём не хочется. Стылая чернота небес разверзается, и на них сыплется снег, словно пух из разорванной подушки в детстве. Сан запрокидывает голову и широко улыбается, приоткрывая рот и ловя языком снежинки. Обычный парень, никак не охотник, безжалостно расправляющийся с нечистью, никак не древний лис, не чудо из сказок. Обычный парень, родной, свой. Просто человек. И от этого немножечко больно. Потому что Минки не сумел его защитить тогда, не сможет быть рядом каждую минуту дальше. А у Минки дурацкая привычка отвечать за всех.        Даже за брата, который поссорился с женой, потому что она захотела детей не так, как принято в обществе, а раньше. Он их мирил, а точнее, просто стоял соляным столпом, не зная, что сказать, пока брат с женой ссорились, приводя свои доводы. Зачем он вообще вмешался? Если бы не просьба матери, никогда бы не влез.        Минки краем глаза отслеживал, как в углу скребётся мелкий злокозненный фейри, пробравшийся в дом, отобравший попросту всё внимание Минки. Брат с женой помирились сами, когда она взвыла, стоило фейри проявиться и показать ей свою нелицеприятную морду в тщетной попытке оторвать полу халата, брат подхватил жену на руки и унёс в дальнюю комнату, а Минки припечатал мелочь амулетом и вышвырнул прочь из дома.        После ссоры перед Академией, с братом они встречались лишь пару раз на семейном ужине. Первый из которых был сорван разразившимся скандалом и попыткой почесть кулаки. Брат не оценил, что младший привёл в дом в качестве пары парня, да ещё и охотника. Мать хоть и побледнела до синевы, но утихомирила всех. До конца вечера так бы и висела напряжённая тишина, если бы мать случайно не обмолвилась о карамели, которую давно хотела сделать, а Сан не вызвался помогать.        Спустя полчаса шорохи в кухне сменились хохотом, и брату ничего не оставалось, как смириться. Жена же не выказывала никаких эмоций, потупившись в тарелку, словно они были в прошлом веке. Тихая, спокойная, симпатичная девушка уравновешивала старшего брата, и Минки был только рад, что тот не остался один. Хотя семейные ужины всё же были редки, больше они не ругались, хотя брат с Саном демонстративно не разговаривал.        На носу маячила новая встреча, но Минки не был уверен, что хочет провести рождественские каникулы в кругу семьи. Ему и Сана было достаточно. А после событий последнего полугода он от него вообще боялся отвернуться, чтобы не потерять и не задыхаться без него. Словно Сан реальный кислород. Сан морщит нос и кусает Минки за губу.        — Ты чего застыл? Опять голова?        — Да нет, — отмахивается Минки. — Тобой залюбовался, вот и завис.        — Вот дурак, — Сан смеётся и бьёт его несильно кулаком в плечо. Всё равно ощутимо, но Минки себя лишь ещё более живым ощущает.        — Давай по какао и домой, — просит Минки. Сан тяжело вздыхает, но кивает. Он и сам устал, вон как чёрная паутинка вновь проявилась ярко.        Какао оказывается на редкость вкусным, а Сан со смехом сбрасывает ему в чашку все подтаявшие зефирки. Всё почти как у людей. Но нет-нет, да побледнеет Сан, хватаясь за столешницу. Нет-нет, да и пробежит мимо какая-нибудь мелкая нечисть. Или прошествует холодный и притягательный вампир.        Минки впервые до зуда под кожей хочется быть обычным, хоть это и не спасёт его от живущей в мире нечисти и нежити, но тиканье нарастает, отвлекает от мыслей. И всю дорогу он делает вид, что слушает разговорившегося Сана, а сам кусает щёку изнутри, переживая, чтобы не отключиться у него на глазах.        Ещё несколько заданий они выполняют разрозненно, и Минки ощущает некую пустоту, поселившуюся в душе. Он зло смотрит на нового начальника и желает ему наконец протереть очки, чтобы видеть, что сработавшиеся команды разбивать нельзя. Попросту не стоит, чтобы не ухудшить ситуацию. Но ночью Сан прижимается к нему во сне, собственнически закидывая на него конечности, и Минки выдыхает.        Ноябрь подходит к концу, снежит всё чаще, а у Минки на душе неспокойно. Будто гложет что-то не имеющее названия. Сан к зиме делается каким-то задумчивым и слишком тихим. Всё чаще пропадает в Запретном Отделе библиотеки и возвращается раздражённым. Явно, не находит то, что искал. Но он по-прежнему улыбается Минки и щурит хитрые глаза, и от этого тепло.        В лавке Феликса многолюдно, идёт серьёзная игра в одну из настольных игр, которую принёс Чимин. Сан стоит у окна, обхватив себя руками и смотрит, как медленно падает серебристый снег, на подоконнике лежит мохнатая многоногая нечисть и урчит, щуря глаза. Минки снисходительно фыркает и обнимает Сана со спины. Тот откидывает голову ему на плечо и потирается затылком.        — Ты чего не со всеми?        — Красиво. Не хотел упустить.        Действительно, красиво. Снег лохматыми хлопьями сыплется из косматых туч, окрашенных в пурпур светом заходящего солнца. Сан вздрагивает, напрягается, словно тело сводит одной большой судорогой и дышит загнанно, хрипло. Минки пугается, чуть размыкает руки и обеспокоенно спрашивает:        — Тебе плохо?        — Чуть саднит внутри. Пройдёт.        — Может, к целителю? — вместо ответа Сан фыркает и трётся виском о линию челюсти Минки.        Всё уже несколько недель достаточно мирно и тихо, хотя их несколько раз водили на допросы к двум дознавателям из отдела внутренней безопасности. Юкхей и Юнхо похожи друг на друга как братья манерой общения и ведения допроса. Жёсткие, вдумчивые, не терпящие недомолвок. Но всё равно всё им никто и никогда не расскажет.        Боль наваливается внезапно, часы оглушительно тикают, и Минки просыпается весь взмокший. Он несколько минут лежит в постели, глядя в потолок, не понимая, что не так. Что мешает ему дышать и отдаётся острой болью в подреберье. А когда понимает, ему становится не по себе — в постели он один.        Засыпали они с Саном вместе, потому ощущать остывшую половину постели дико и неправильно. Минки поднимается с постели и осматривает квартиру, но Сана нигде нет. Он набирает номер и недоумённо смотрит на трубку, которая механическим голосом сообщает, что абонент недоступен или находится вне зоны действия сети.        Сан не появляется на работе. Вечером квартира тоже пуста. И Минки начинает паниковать. Но поднимать друзей на уши он не хочет, просто тратит всю ночь на обход всего района, потом прилегающего, следующего, последующего. Параллельно читает сводки и прозванивает больницы. Поднимает информаторов. Пусто.        Под утро на телефон приходит короткая смс от Сана «не ищи меня». Минки долго смотрит на неё и слышит лишь оглушающий рокот шестерёнок. Он перебирает в голове последние разговоры с Саном, но не видит причин бегства. На работе врёт. Безбожно врёт о заболевшей тётке, к которой Сан уехал на время. Даже подделывает его заявление на отпуск за свой счёт, якобы затерянное в канцелярии. А сам лишь повторяет про себя «живой».        Спустя неделю, он начинает сходить с ума. Без Сана призрачный хронометр словно бесится, ломает ритм, выплясывает вензеля, доводя до сильнейшей тошноты. Сжимая пальцами ободок унитаза, Минки мечтает о короткой передышке. Хотя плюсы в тошноте есть — он ни о чём не может думать, кроме как о сухих спазмах, от которых раскалывается голова ещё сильнее.        Он просит Феликса сделать ему зелье от тошноты и головной боли, на что травник щурится подозрительно, но молча делает. А пока он готовит заказ, Минки уходит в дальнюю комнату. Скользит взглядом по истёртым корешкам, снимает особо заинтересовавшие книги, но нигде не находит ответа на гнетущие вопросы.        — Ты спал с лица, охотник, — говорит Хёнджин и садится в кресло, закидывая ногу на ногу. Минки собирается ответить что-то колкое. Но просто молча уходит, забирает заказ и плетётся на ближайшую лавочку, чтобы отпить ровно глоток противорвотной смеси.        Причин ухода Минки не видит. И либо он слеп, либо глуп, как пробка. Если начальство отправило его на секретное задание, то об этом Минки узнает лишь потом, когда Сан вернётся. Но в висках похоронным набатом бьётся гаденькая мыслишка «не вернётся. Не вернётся. Не…». А потом Минки видит фигуру, очень напоминающую Сана, и кидается вслед за свернувшим в проулок человеком.        Минки проходит два квартала, всё ускоряясь, сворачивает в захламлённые проулки начинающихся бедных кварталов, карабкается через завалы, но ни на секунду не отрывает взгляда от фигуры. Он уверен, что это Сан. Но на оклик тот не поворачивается, идёт лишь чуть быстрее.        Минки хватают за запястье и разворачивают к себе, и он теряет Сана из вида, глядя на горящего глазами обращённого вампира. Юного совсем, глупого. Даже ятагана Минки не пугается, просто полосует длинными когтями по руке Минки, заставляя разжать пальцы. Обращённые будто медоеды, дурные совсем, бесстрашные, дикие, неконтролируемые.        Вампир хватает его за шкирки и смотрит в глаза. Минки старается вывернуться, но вампир очень силён, явно обращён не так давно, но сытый, его влияние настолько поглощающее, что Минки ощущает онемение конечностей и кашу в голове. Звуки затихают, очень трудно удержаться, и он против воли смотрит в чёрные, пульсирующие зрачки, медленно отключаясь от реальности.        И к обычным вампирам неимоверно тянет, их чары парализуют, заставляя смотреть в глаза, и жертва видит лишь прекрасное создание, жаждущее немного тепла и ласки, и люди сами готовы поить вампиров, лишь бы райское создание улыбнулось им и подарило удовольствие.        А доставлять удовольствие вампиры умеют как никто. Опытные куртизанки и лучшие наркотики не могут с ними сравниться, когда яд вампира ползёт горячим огнём по венам, заставляя выгибаться в бьющем тело экстазе. Но вампиры по соглашению не пили людей до дна, несколько глотков было достаточно, чтобы спокойно продержаться неделю. Были и нарушители, которых карали безжалостно, не доводя дела до Трибунала. Но были и вот такие. Обращённые.        Созданные из былых людей вампиры крайне сильны, опасны и совершенно неконтролируемы. Их нещадно истребляют, чтобы они не наплодили себе подобных и не погрузили мир в хаос. Обращённые всегда безумны и очень опасны. Посмотреть в глаза такому — быть обречённым на смерть. Потому что губы автоматически складываются в гибельные слова разрешения, ломающие запрет. Потому что малодушно хочется не быть. Без Сана всё не то.        — Выпей меня.        Вампир ухмыляется победоносно и почти успевает полоснуть клыками по коже, чтобы приникнуть к извечно зовущему вампиров эликсиру жизни и вечности. Но вампир с визгом отлетает от Минки, и он поднимается на ноги рывком, когда видит мелькнувшего в прыжке Сана с двумя смертоносными веерами кукри в руках.        Обращённый быстрее и сильнее обычных вампиров, которые кровь цедят по бокалу, а не литрами хлебают, как обращённые. Но с разъярённым Саном вампир оказывается на равных, который в какой-то момент уже готовится убежать, потому что Сан теснит его в сторону дрожащей даже зимой осины. Минки не мешается, чтобы не напороться на сверкающие в руках Сана кривые ножи, но чутко отслеживает бой, чтобы броситься на помощь.        Но она не требуется. Сан ударяет одним кукри вампира в грудь, а вторым по шее. Мощный выплеск энергии ударяет по Сану, и они с вампиром валятся в разные стороны. Но Сан поднимается, немного припадая на ногу, наизготовку с кукри, а вампир остаётся лежать в окровавленном снегу. Часовой механизм не захлёбывается, замедляется, возвращаясь в привычный ритм. Минки подходит к Сану, но тот на него даже не смотрит.        — Сан…        — Ты зачем за мной поплёлся?! Я же просил тебя! Просил, чтоб не искал…я не хочу причинить тебе вред! — рычит Сан и отталкивает руку Минки, когда тот собирается стереть со щеки Сана кровь. Кожа покрыта мелкими порезами, и Минки запоздало оглядывается. — Ты придурок, Сон Минки. Какого чёрта?!        — Прости, — хрипит Минки, не смея поднять глаз. Он такой некрасивый, нескладный и неправильный рядом с Саном, и это осознание режет без ножа. Что он нашёл в нём? Такой живой, чарующий и полностью волшебный? Минки садится на скамью и прячет лицо в руках. Всё так запуталось, он запутался. И эти часы. Бесконечное тиканье. Оно сводит с ума. — Я переживал.        — Переживал он, — фыркает Сан. Но садится рядом и приваливается плечом к плечу. — Иди домой, поспи.        — Сан… я без тебя дома свихнусь, — глухо говорит Минки и отнимает руки от лица. Сан вскидывает на него глаза и улыбается. Тепло, привычно, почти без лисьего ехидства. — С тех пор как…ты ушёл. Я не могу… Почему ты ушёл? — задаёт вопрос, на который Сан вряд ли ответит. Просто нужно озвучить ту боль, что прокладывает тоннели в его сердце. — Тебе бы к целителю, — сипло говорит Минки, оглядев Сана с ног до головы. Но тот отмахивается и поднимается с лавки, протягивая руку.        — Дурак ты, нет бы выходной нормально провести…не может он…это я не могу…я… не….я….уходи….Минки, УХОДИ!        — Сан?! Твою мать…        Перед Минки стоит отблёскивающий багровым цветом кицунэ. Ни намёка на родную, привычную синеву, которой Сан иногда позволял проступать в бою или в пылу страсти. Многохвостый лис будто предупреждает: «красный. Опасность. Беги», но Минки словно замороженный смотрит на него, не имея сил сбежать. Кукри серебрятся на тонком снегу у ног лиса. Кицунэ делает шаг к нему и щёлкает зубами, все девять хвостов волшебным веером колеблются за спиной, зачаровывают.        От Сана идёт настолько мощный выплеск энергии, словно он солнце, а его сила — протуберанцы, чья энергия долетает до Земли. Он невообразимо красив, когда выпускает древнего наружу. Пусть Минки и видел его всего раз, но сейчас Сан пугает до чёртиков. И тугие змеи агрессивной ауры бьют по нему плетьми.        Минки почти готов идти навстречу смерти, как несколько минут назад. Потому что Сан смертоносен, и это Минки улавливает не только охотничьим чутьём, но и кожей. Сан замирает, словно сражается сам с собой, и Минки лишь прослеживает, как кицунэ скрывается во тьме. Магия древнего медленно растворяется в воздухе, и Минки ощущает, как опускаются руки, наливаясь чугунной тяжестью.        Что, чёрт возьми, вообще происходит?!        Минки плетётся домой неохотно, но у него особо вариантов нет. Он принимает душ и на автомате переодевается в другую одежду. Вот только кусок в горло не лезет, и он вновь ложится на диване, сжимаясь в клубок. Никакие книги не дали ответа. Не исследовано. Неизвестно. Он остаётся без каких-либо предположений. По-хорошему, обратиться бы за помощью, но если есть малейшая вероятность заинтересовать Трибунал, он сделает всё от него зависящее, чтобы их с Саном тайна оставалась как можно дольше неизвестной широкому кругу.        Все его поиски тщетны, он попросту не знает, как найти ответ. Может, всё очень просто — и Сан его разлюбил? Это же в порядке вещей. Люди сходятся, расходятся. Это же жизнь. Но почему тогда лисий огонь Сана растерял синие оттенки? Почему обрёл пугающий багрянец? Почему… столько этих «почему» и ни одного ответа. Декабрь подходит к половине, а Минки катится с катушек в поисках ответа.        Гул призрачного хронометра словно отходит на задний план. Остаётся лишь глухая безнадёга и работа на автомате. Минки не задумывается над тем, кто является сейчас их заданием. Просто делает. Монотонно заполняет отчёты, не удосуживаясь вникать в них. Ёнгук подозрительно на него смотрит, но молчит. И на том спасибо, он не готов говорить о том, что происходит.        Стоило бы поговорить с Феликсом, но тот впервые за несколько лет столько улыбается, и ломать его улыбку Минки стыдно. Слишком жестоко. Это его ноша, и он как можно дольше будет нести её в одиночку. Иногда хронометр замолкает на совсем, и Минки загнанным тигром мерит шагами кабинет, умоляя стрелки тикать, а не молчать. Потому что молчание непонятных часов пугает до колик, возвращая в день, когда время Сана остановилось.        Работа похожа на бесконечный бег по кругу, отчёты-погоня-засада-отчёты-выслеживание-отчёты. Дома Минки вновь почти не бывает. Дома страшно. Пусто. Дико. Минки временно назначают к Ёнгуку с Минсоком, и он выполняет роль мальчика круши-руби, и лишь гневный окрик Минсока или тяжёлая рука Ёнгука останавливает его от дальнейшей драки.        — Минки, с тобой всё в порядке? — Ёнгук поджимает губы, понимает же, что не в порядке. Но не лезет ни с нотациями, ни с выяснением отношений. — Поговорим?        — Нет. Спасибо. Не сейчас.        — Как Сан?        — Тётя пока стабильно плоха, но он передаёт привет, — врёт Минки, глядя в угол. А что ему ещё остаётся? Ёнгук кивает, но явно не верит. Хоть и не навязывается. Минки снова стыдно.        Стыдно. Обидно. Неудобно. Сколько всего переплетается в его сердце и голове — можно узорчатый ковёр создать. Минки даже малодушно хочется ничего не чувствовать. Ни о чём не думать. Ничего не помнить. Просто не быть. Но он взрослый человек и прекрасно понимает, что так не бывает. Он забывает поесть, и лишь бдительный Минсок хотя бы раз в день отправляет его в столовую, молчаливо сопровождая его, чтобы наверняка.        Минки быстро идёт по улицам, оставляя один за другим кварталы позади себя, он жаждет пройтись, проветриться, выбить из головы все мысли и сомнения. Но, по правде, помогает не сильно. Его знобит осознанием неизвестности. Он никогда не боялся вступить в бой, но сейчас он не знает, чего ждать. И тем более у него нет ответа, что происходит с Саном. А это он жаждет знать больше всего.        Он возвращается в тот проулок, где однажды заметил Сана, садится на сваленные доски и ждёт. Чего ждёт, зачем, он не знает. Просто кажется, что он может увидеть Сана и тот ответит на все его вопросы одним своим появлением. Мороз кусает за щёки, но Минки не замечает. Он смотрит в пустоту, слушая тиканье призрачного хронометра.        Ускорение биения времени рождает внутри всполох беспокойства, но среагировать на нападение Минки всё равно не успевает. Он катится через голову на заснеженный асфальт, но уже поднимаясь, он сжимает в руках кинжал, который так и не достигает цели. Сан перехватывает запястье Минки и сжимает пальцы до хруста, заставляя выронить кинжал на асфальт.        Тот падает без стука в небольшой сугроб, а мир уже кружится вокруг своей оси, и Минки, подлетев в воздух, с силой падает спиной на асфальт. От боли он сипит, хватая ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба. От удара весь воздух в лёгких улетучивается, остаётся лишь адское пламя, пожирающее изнутри. Сан коленом давит на плечо Минки, а рукой обхватывает за горло, прижимая к земле.        Минки смотрит в его лицо несколько мгновений, смаргивая выступившие от удара слёзы, и вцепляется в запястье Сана, но Сан настолько сильнее, что Минки впервые становится страшно. Перед глазами пляшут тёмные пятна, а в ушах ухает не тиканье, а кровь, выстукивающая изнутри в черепе, будто намереваясь пробить себе путь наружу. Сан чуть ослабляет пальцы, позволяя сделать вдох.        Минки глубоко вдыхает воздух через приоткрытые губы и смотрит на Сана. Родного и чужого одновременно. Острые скулы кажутся ещё острее, чем прежде, взгляд хищный, подёрнутый поволокой, но всё равно напряжённый. Минки цепенеет под изучающим взглядом, и пальцы сами собой разжимаются на рукояти клинка, который он нащупывает в снегу.        — Зачем ты? Сан…        — Сан? — зачарованно говорит Сан, и от звука его голоса, тело Минки пронзает дрожью. Ощутимой, не мелким ознобом, а сильной дрожью. Минки потряхивает так, что даже зубы стучат. И он окончательно замирает, когда губы Сана растягиваются в злобной усмешке.        Минки ненавидит себя за то, что делает, но иначе никак. Он прижимает к шее Сана амулет, и тот прилипает к нему, словно намагниченный. Сан фыркает и на мгновение напоминает прежнего себя, но амулет, который не оторвать без особого наговора, летит в кусты, а Минки ощущает лишь тупое оцепенение мышц, ни паники, ни страха, хотя в тёмных глазах Сана он читает смертный приговор.        — Твои финтифлюшки не помогут.        Минки хмурится, от настырно лезущего в уши стрёкота шестерёнок его подташнивает, а от холодного взгляда Сана мурашки по коже. Минки смотрит на него с какой-то злостью за всё произошедшее, но сам ощущает, как взгляд теплеет. Потому что это Сан. Он сильнее вцепляется в запястье Сана, сжимающего его горло, и просто смотрит в ответ.        Паника непрошенным гостем врывается в его сознание. В течение бесконечных секунд взбирается вверх по горлу, разливается липким холодом внутри, перемалывает его ледяными челюстями ужаса. Потому что понимает — кицунэ убьёт и не поморщится. Сан смещает руку и хватается за подбородок, отводя его в сторону и открывая доступ к шее.        Шальная мысль, что Сан стал обращённым, бьётся под сводом черепной коробки, но Минки ощущает лишь подчиняющую магию древнего лиса, пусть и схожую с вампирскими чарами. Другой рукой Сан тянет ворот свитера Минки ниже, обнажая шею, Минки хоть и сопротивляется, но эффекта никакого. И на десяток килограмм более лёгкий Сан сидит поверх него тяжким, парализующим грузом.        Сан ложится грудью на его грудь и приникает к шее, кончиком носа проводя вверх-вниз. Шальная мысль возвращается, и если Сан действительно обращён, ему не нужно разрешение после того, как Минки дал его несколько лет назад, а потом ходил искусанный и довольный, когда ловил взгляд хитрый Сана, следящего за тем, с какой нежностью Минки трогает укусы и улыбается.        Всё настолько бессмысленно и запутано, что хочется кричать. Минки отстранённо думает, что это не худшая смерть из возможных. Пусть и не будет «жили долго и счастливо», пусть не будет ничего, лишь бы Сана не поймали. Никогда. Сан проводит большим пальцем по линии челюсти Минки, отслеживает контур губ и смотрит на него с таким выражением на лице, которое Минки как ни силится, прочитать и понять не может.        Сан отстраняется так внезапно, что Минки не сразу понимает, почему дышать стало на порядок легче. Он долго лежит на снегу, глядя в ночное небо и только теперь ощущая, что спина насквозь промокла, и наверняка он перепачкался в грязи. Но в темноте города растворяется Сан, и Минки готов выть от ужаса и отчаяния. Потому что то, что происходит неправильно.        Мышцы словно из перегревшейся резины, неконтролируемые, неподъёмные, не свои. Он лежит, пялясь в небо и отфыркиваясь от снежинок, терпеливо ждёт, когда тело станет слушаться. И поделиться бы с кем, но… тиканье часового механизма медленно приходит в норму и больше не напоминает ремикс безумного ди-джея.        — Минки? — до боли знакомым голосом, от которого внутри как-то странно. — Ты ранен?        — Нет. Но…помоги.        Чан помогает ему подняться, но Минки напоминает сам себе груду одежды, из которой одним движением вытащили вешалку, на которой она висела годами. Ноги не держат, и он начинает медленно заваливаться назад, но Чан его ловит и, взвалив, на плечо тащит к ближайшей лавочке, куда сгружает Минки и заглядывает в глаза.        — Что произошло? Минки! Ты меня слышишь?        — Слышу, — безрадостно отзывается Минки и прикрывает глаза. Совсем нехотя он разлепляет губы и произносит почти правду: — На меня напали, вот теперь паралич. Скоро пройдёт.        — Поехали к нам, — Чан с предельной осторожностью поднимает валяющийся ятаган Минки и просовывает в ножны, следом закрепляет и кинжал.        — К вам?        — К нам, — кивает Чан и достаёт телефон, чтобы вызвать такси. — Неважно выглядишь. Хорошо, что Сан тебя не видит.        Минки хмыкает и отводит глаза. Да уж. Хорошо. Тело словно не его, и в такси Чану его приходится буквально трамбовать. Задавать вопросы Минки неохота, да и они приезжают слишком быстро, пара поворотов и всё, но таксист довольно пересчитывает банкноты и ничего не говорит. Вопросы отпадают сами собой, почему Чан находился в сквере в такое время суток. Он просто живёт поблизости. Мокрая одежда противно липнет к спине, вода стекает вниз по спине.        Дверь, в которую они входят ничем не примечательная, если не считать кованой ручки в виде скалящейся морды льва и молоточка двери в виде изогнутого хвоста русалки. Внутри не очень просторно, но тепло и уютно. Озноб от промокшей одежды потихоньку отступает, пока Чан тянет его в большое кресло, помогает стянуть пальто, свитер, но в футболку Минки вцепляется из последних сил, и Чан, пожав плечами, оставляет попытки снять и её, взамен одежды набрасывая на спину Минки плед, и оставляет его у камина.        — У нас гости? — Минки оборачивается на знакомый голос и растерянно улыбается, здороваясь с кузнецом. — Тебе целитель точно не нужен?        — Точно.        — Хмм, — тянет Чонин, принюхиваясь к Минки. А от него таким жаром веет, что Минки мгновенно согревается. — Если бы я не был таким уставшим, а я очень устал, — Чонин прикрывает ладонью рот, зевая так широко и сладко, что Минки готов поддержать его в этом деле, — то я бы сказал, что… ммм…на него напал древний.        — Древний? — с сомнением спрашивает Чан, отставляя поднос с принесённой пузатой чашкой и принюхиваясь. — Не чувствую. А вот Сана запах есть. Странно. Он вернулся?        Минки ушёл бы, чтобы не отвечать на вопросы, но Чан суёт ему в руку чашку и даже придерживает для верности, помогая сделать первые глотки. Силы медленно возвращаются в его тело, и вскоре Минки держит чашку сам. Чай дарит тепло, но непрекращающаяся дрожь не уходит. Словно навечно поселилась там.        — Не хочешь рассказать нам, что происходит? — мягко спрашивает Чан и садится прямо на пол у камина, складывая руки в замок.        Минки безучастно смотрит в лицо Чана, переводит взгляд на сонно моргающего Чонина и опускает глаза. В тёмной бездне чашки отражается пламя камина, пляшет под одному ему известную древнюю мелодию, успокаивает. Клубочки пара, поднимающиеся от чашки, успокаивают, хотя до спокойствия Минки ещё далеко.        — Простите. Не сейчас.        — Оставайся до утра, — предлагает Чонин. — Чан тебе комнату подготовит, а я просто валюсь с ног. До завтра.        — До завтра, — эхом отзывается Минки и залпом допивает горячий чай, морщась от обжигающего язык терпкого вкуса, который сразу не распробовал.        — Минки, — зовёт его Чан, и Минки поднимает на него глаза. — Что у вас с Саном происходит?        Минки прикрывает глаза и тяжело выдыхает. Если бы он знал. Если бы знал. Они не ссорились так, чтобы разойтись в пылу обиды. Конечно, у них было не всё гладко, а у кого бывает идеально? Но чтобы проснуться в одно утро в пустой постели, наткнуться на «ваш абонент вне досягаемости или находится вне зоны действия сети», он не ожидал такого никак. Что ему сказать?        Он никогда бы не подумал, что покрытый багровым сиянием Сан заворожит и испугает. Он много чего «никогда бы». А толку теперь перебирать в уме эти «никогда», если всё уже случилось. Вот только сегодняшнее происшествие оставило в нём след куда более глубокий, чем прежде. Он не понимает, почему Сан делает вид, будто они незнакомы. Даже своему имени словно удивляется.        Чан терпеливо ждёт, а потом просто поднимается и кивает следовать за ним. Минки на минуту становится совестно, ведь ему дают кров и дом, а он не может ответить на простейший вопрос. И всё потому, что сам не знает ответа. И найти его не удалось ни в одной из книг. Нигде. Он растерянно поднимается по узкой лестнице следом за Чаном и заходит в одну из двух дверей.        — Вот тут ещё одно одеяло, если вдруг тебе покажется мало идущего от камина тепла. Располагайся. Туалет внизу.        — Спасибо.        Минки долго смотрит на закрывшуюся за Чаном дверь, и лишь когда смолкает звук шагов на лестнице, осматривается. Комната небольшая, под самой крышей, но уютная. Окно во всю стену из трёх слоёв стекла, чистого, как слеза. Небольшой шкаф под потолок на гнутых ножках, на таких же ножках и прикроватная тумба с кованым светильником в виде увитой плющом розы, в который будто вплавлено цветное стекло. Кованая кровать с роскошным витым изголовьем так же напоминает плетущийся по розам плющ как довершение картины.        Опустившись на кровать, Минки тяжело выдыхает и растирает ладонями лицо. Он сбрасывает плед, раздевается окончательно и ложится в холодную постель, накрываясь одеялом. В голове неприятно елозит мысль, что Сан над ним издевается. Но это менее вероятно чем-то, что Минки попросту сошёл с ума. Он щёлкает кнопкой на лампе, и комната погружается в темноту.        Просыпается Минки далеко за полдень и долго смотрит в незнакомый потолок. А потом подхватывается, но вспоминает, что выходной. И можно хоть весь день проваляться в постели. Но он в гостях и позволить себе такого не может. Он недовольно стонет и садится на постели. Как бы хотелось, чтобы всё оказалось лишь сном, а он проснулся от фырканья проснувшегося раньше него Сана, привычно не желающего его будить, но и заскучавшего в тишине.        Тиканье в привычном ритме, не ершится колючей скоростью, не замедляется растаявшей карамелью. Сейчас бы полежать немного, а потом медленно скатиться в кухню. Но Минки одевается быстро, заправляет постель и застывает на несколько долгих минут, глядя, как пылинки танцуют в по-зимнему холодных лучах солнца. Он остаётся в тени, но протягивает руку к солнцу и ощущает тепло на пальцах. Тепло, в котором он так нуждается. Чтобы чувствовать себя в безопасности.        Он спускается вниз и умывается холодной водой, долго разглядывая себя в зеркале. Бледный, будто истощённый и измотанный. Внешний вид будто выдаёт его внутреннее состояние, которое не хочется открывать никому. Он трогает подушечкой пальца защитный оберег и тяжело вздыхает. Потому что уйти не попрощавшись и не поблагодарив, попросту не может. Он поднимает футболку и оглядывает покрытую синяками кожу.        Бесчисленное количество синяков. На груди кожа багряная и чуть припухшая, на рёбрах почти чёрные, настолько тёмные синяки. На боках сиреневые кровоподтёки, словно дополнительно очерченные чернилами. Минки уверен, такая же картина на руках и на спине. Он оттягивает ворот свитера и криво усмехается: на шее отпечаток руки.        Его он трогает кончиками пальцев и по-дурацки улыбается. Потому что это пока что всё, что ему от Сана досталось. И он словно наркоман готов нарываться, чтобы Сан прикоснулся. Даже если он забыл его или делает вид, что забыл. Даже если убьёт, лишь бы… Минки прикрывает глаза, чтобы не разразиться глухими рыданиями, но не помогает. Он ощущает себя маленьким мальчиком, который смотрит на флаг, врученный после смерти отца.        Ни надежды, ни понимания. Одно глухое отчаяние и полное бессилие. Выматывающее, мерзкое, будто вечное. Минки судорожно выдыхает несколько раз, собираясь с силами. Это удаётся не сразу, но дыхание выравнивается. Он обещал Сану, что они справятся, и он сделает всё от него зависящее, чтобы сдержать обещание. Наружу рвётся сумасшедший хохот.