☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Сейчас такое время — ни день и не ночь Ни ложь, ни правда — ничего не значат для меня сейчас
Сан по-летнему жаркий, пылкий, огненный. Танцует в рыжих всполохах-лучах, и пламя бликует на парных изогнутых кукри в его руках. Золотыми искрами сыплются огни, застывающие на дне тёмных глаз. Словно рождённый огнём и солнцем и сотканный из золотого света Сан похож на дикое животное гораздо больше, чем на человека. Совершенно невозможный в своих причудах, но такой родной и свой, что сердце болезненно сжимается. Минки смотрит, как Сан танцует вокруг высокого огня, чьё пламя стремится к небу, рождённое из пустоты, вскидывает свои руки к бархату небес, усыпанному алмазной крошкой звёзд. В волосах переливаются бусины и перья, хитро вплетённые в пряди. На смуглой коже сверкают отблески, очерчивая мышцы, а вокруг золотым сиянием кружат то ли болотные огни, то ли светлячки. Минки смотрит на приближающегося к нему Сана, смотрит на пляшущие в воздухе искры, на появившиеся вокруг стройной фигуры синие сполохи, и улыбается. Он так скучал, словно не видел несколько лет, а не недель. Он подхватывает Сана за пояс и поднимает. Сан упирается ладонями в его плечи, и на щеках прорисовываются ямочки, когда губы складываются в улыбку. Касаясь губами смуглой кожи на шее, прослеживая биение тока жизни под кожей, Минки упивается смехом Сана, обхватившего его ногами за пояс и позволяющего себя кружить. Он раскидывает руки смотрит в бархатную тьму небес. А Минки наслаждается теплом и тяжестью гибкого сильного тела и такой родной улыбкой, по которой скучал. Он с восторгом впитывает то, как на обнажённой коже пляшут отзвуки пламени, как Сан запрокидывает голову и смеётся в его руках. Он ощущает себя живым и переполненным эмоциями прямо сейчас, когда в его руках смеётся воплощение пламени и, не обжигая, мерцает синими всполохами лисьего огня. Зарываясь в волосы Сана пальцами, Минки прикрывает глаза, словно боясь спугнуть почти забытое чувство тепла, окутавшее его с ног до головы. Сан гладит его лицо, наверняка, хитро улыбаясь и строя коварные планы, жмётся к нему гибким языком пламени, такой родной и нужный сердцу. Он не замечает, как что-то меняется. И приходит в себя лишь когда Сан возится в его руках, молчаливо требуя опустить на землю, и Минки неохотно размыкает руки, лишаясь тепла, но всё равно любуясь гибким, как лоза, и текучим, как жидкое пламя, Саном, стоящим рядом с ним и склонившим голову к плечу. Сан вертит в руках один из своих кукри и смотрит на Минки. Внезапно странно, жадно, болезненно. В уголках глаз затаились слёзы и боль. Минки хотел бы стереть их губами, но Сан ускользает от прикосновений. И лишь вложив Минки в пальцы любимый клинок, сжимая поверх свои, смотрит неотрывно. — Убей меня. — Что ты такое говоришь? — сорвавшимся голосом спрашивает Минки, но от решительности во взгляде Сана становится нехорошо. Он слишком хорошо знает этот взгляд. — Если ты любишь меня, пожалуйста, не мешкай. — Сан… — Я больше не в силах сдерживать демоническую сущность. Она всегда была частью меня, но малой, каплей в море… а теперь… теперь я могу навредить людям, которые мне дороги. И я уже навредил. Больше не хочу. Я не хочу подчиняться тьме внутри меня, но она стала сильнее и разрослась. — Сан…я не могу… — Если ты любишь меня, то сделай это. — Сан, это низко и подло так говорить и просить тебя убить собственными руками. Я не могу. Понимаешь? Не могу, ведь я… Сан… пожалуйста, не надо. Мы найдём выход. — Минки, посмотри на меня. Посмотри и помоги мне. Сущность не даст мне покончить с собой. Но мне можешь помочь ты. Только тебе я доверяю, как никому больше. Прошу тебя, Минки. Минки качает головой, неверяще глядя на Сана, пытается разжать пальцы, но Сан держит крепко, не позволяя выронить клинок. И подходит всё ближе, по маленькому шажочку, по сантиметру приближаясь к острию. И смотрит только в глаза. Не мигая, умоляюще, но без страха. Сан обнимает его за шею, прижимается губами, ловя сиплое дыхание Минки, и целует. Минки лишь рвано дышит, давясь слезами и удерживая Сана в руках. Его голова запрокидывается, Минки целует острую линию челюсти и вжимается лбом в шею, губами касаясь замолчавшей навсегда яремной вены. А потом кричит. Кричит и вскидывается, но почти сразу же отключается, ощущая на руках остывающую кровь своего личного кицунэ. Минки сдавленно рыдает, даже очутившись в другом зыбком сне. Перед глазами открытые пустые глаза Сана, устремлённые в небо, рукоять кукри, торчащая из сердца, и пугающая улыбка освободившегося от непосильной ноши.Закат окрасил небо в красный цвет Ночь опускается над холмами Прошло время, когда мне светило солнце Темнота сгущается вокруг меня
Минки дёргается, когда слышит тихие шаги. Когда хочет, Сан ходит так, что его слышат. И это точно его шаги, шорох каждого отпечатался на подкорке. Потому что так Сан ходит дома, чтобы не пугать своим внезапным появлением, чтобы не случилось очередной короткой схватки, когда переработавший Минки хватал Сана, как врага, напарываясь на достойный ответ. Сан убирает пряди волос с его лица и осторожно дует на горящую кожу, в то время, как Минки застывает, не ожидая такого и не зная, как реагировать. Сан мягко касается губами ожогов. Всего на доли секунды, почти неощутимо, нежно и осторожно, и кожа мимолётно стынет от прикосновений, облегчая боль. Подсознательно хочется оттолкнуть, но руки прижимают к себе против воли лишь сильнее, приглаживают ещё жестковатые волосы. Он продолжает обнимать, слушая горький шёпот на грани сознания. Ему почти плевать, когда в его руках возится счастье. Кажется, что это в последний раз, и он сжимает пальцы сильнее, но они смыкаются на пустоте. Минки отчаянно цепляется за растворяющегося в его объятиях Сана, но тот ускользает, просачивается сквозь пальцы, теряется среди вечности, которую в муку перемалывает время. Остаётся лишь стынь и полное отчаяние. Внутри умерло почти всё. Не существует больше ничего, только пепел. Серый пепел, оседающий на коже жирной копотью. Минки медленно открывает глаза, хотя и не понимает, зачем ему это всё. Глаза горят огнём, не видно толком ничего из-за опухших век, и Минки вовсе не уверен, что даже удалось их открыть. Он ощупывает лицо и с удивлением обнаруживает на глазах бинты, остро пахнущие, оставляющие запах на пальцах от малейшего прикосновения. Медленно возвращается слух. Мягкий голос Сана уплывает, как и его образ, остаётся лишь невнятный шорох, который не спешит складываться в слова и предложения. Минки вытягивает руку, слепо ощупывая пространство перед собой, и недоумённо замирает, когда пальцы отведённой в сторону руки натыкаются на металл. Много времени не нужно, чтобы понять, что это не просто элемент декора. Минки определённо находится в клетке. Провозившись с бинтами, он убирает их от лица, но в узкие щёлочки обожжённых глаз видно всё равно плохо и мало. Свет приглушённый, можно сказать, что почти мрачно. Где-то справа слышен звук раздуваемого мехами огня, а слева какое-то копошение, и Минки поворачивается в ту сторону. Но глаза жжёт, набегают слёзы в тщетной попытке смазать воспалённые веки и смыть фантомный песок, но лишь мешают смотреть и без того почти слепым глазам. Минки смахивает влагу с глаз, шипя от боли в воспалённых веках. Всматривается в дальний угол и тяжело сглатывает, когда понимает, кто там. В такой же клетке, но со сдерживающими амулетами на решётке бьётся пойманной птицей покрытый багровым сиянием кицунэ. Он тянется к нему, но не хватает длины руки, чтобы дотронуться хотя бы прутьев решётки. Минки словно одержимый продолжает тянуться, напрягает жилы, но даже вскользь не мажет по кованой клетке. Ему кажется жизненно необходимым коснуться Сана, чтобы убедиться, что он не снится. Тяжёлое детство оставшегося без родителей Сана, раны прошлого, принесшие много боли и страданий, потерю отца и отвернувшуюся семью — всё они разделили пополам. И даже спустя время вновь разделили на двоих радость объединения семьи. Они друг на друге учились многому, интуитивно подбирая ключик друг к другу. Так почему же Сан ничего не сказал? Минки вновь накрывает волной сомнений и упрёков в свою сторону. Он просто слепой глупец, а Сан, видимо, разлюбил его, если не спешил делиться своими тревогами. Но Минки всё равно хочется спасти его, поступить так, как поступают герои, которые не убивают врагов без нужды. Он натянуто улыбается и массирует виски. Ему бы коснуться Сана, заглянуть в глаза и задать вопрос, зная, что Сан ответит прямо и не слукавит, если задать правильный вопрос. Потому что полные боли и непонимания глаза Сана, медленно наполнившиеся узнаванием и страхом, говорят о многом., но правильно ли расшифровывает для себя увиденное Минки? Вспоминая сорванный с шеи Сана кулон, Минки не понимает, откуда он. Исцеляющая руна, которую передал Хёнджин через Феликса, после излечения легла на дно массивной шкатулки из дуба, в который ударила молния — в надёжное хранилище Сана, куда он складывает особые ценности. Там же лежит дурацкое кольцо от банки с кока-колой, которую Минки, шутя, надел Сану на палец ещё в Академии. А этот символ чем-то напоминает Руну Запрета, которую он стирал в Сумерках, но это точно не она. А всех рун он не знает, книг с ними даже в запретном отделе не найти. Лишь сшитые вместе разномастные листки с разными почерками разных людей из разных времён. Он наверняка не видел ничего подобного, и сейчас бы не помешало посещение Запретного Отдела библиотеки или разговора со старшими. Тот же Химчан знает очень много рун, которые почему-то не используют постоянно, несмотря на явную пользу. Словно их никогда не существовало. Да и начальство руны воспринимает как и таро — на уровне бабкиных сказок и шарлатанства. Но Минки не раз видел, как они работают, хотя всегда есть и обратный эффект, но руны помогают во многих случаях гораздо больше, чем вредят. Укладывать в постель генерирующего энергию Сана — малая плата за то, что руна помогла ему выздороветь в достаточно сжатые сроки, хотя после яда мантикоры гибли даже драконы. Минки прислушивается, но слышит лишь слабую пульсацию от соседней клетки, тиканье призрачного хронометра и собственное тяжёлое дыхание. Никаких звуков. Это давит. Он бы сделал шаг навстречу Сану, сокращая расстояние между ними до минимума, чтобы либо коснуться, либо пасть от его руки. Но только не сидеть без действия. Смесь ощущений выворачивает его наизнанку, и единственное, что его держит от окончательного сумасшествия — мысль о той нити, что протянулась между ними с Саном, визуальным подтверждением их нерушимой связи. И даже если он не нужен, он научится жить по-другому, лишь бы Сан был жив. А сейчас он не знает, долго ли он протянет, если до сих пор пребывает в демоническом облике, который предельно выматывает. Время тянется густой карамелью, Минки ощупывает пространство вокруг клетки, вытягивая руки и пытаясь понять, где он находится, или добраться до Сана, но клетки стоят относительно далеко, и даже если Сан обратится человеком и вытянет руки, они коснутся друг друга кончиками пальцев в лучшем случае. Минки прислоняется спиной к решётке и подтягивает колени к груди, опуская на них сомкнутые в замок руки. Думается не слишком хорошо и продуктивно, скорее даже совсем не думается. Мысли словно взбитые с молоком ягоды — перемешаны, не отделить, не собрать обратно. Кроме мыслей о Сане в голове пульсирует лишь одна: почему Чонин с Чаном на них напали? Неужели они как сознательные граждане решились выслужиться перед Трибуналом? Минки щурит подслеповатые от ожога глаза, но не уверен, что они в застенках Лабиринта. Скорее, они где-то в подвале жилого дома. Но разглядеть все коммуникации не выходит, и Минки бросает это бесполезное дело, зато начинает заново ощупывать клетку на предмет слабых звеньев. В карманах пусто, но даже если бы что-то и было, прутья решётки толщиной в два пальца всё равно не перепилить. И уж тем более не сломать. В сон клонит неимоверно, и Минки поддаётся обнимающей тело дрёме. Ведь орать и рваться из клетки бессмысленно, это он понимает с тяжёлым сердцем. Но силы ему потребуются чуть позже, когда похитители придут за ними и захотят вытащить из клетки, и он засыпает в той позе, как и сидел. — Очнулся? — Я выгрызу твоё горло, когда освобожусь, — рычит Минки, узнав голос Чана. Ответом ему служит мягкий смешок, отчего кровь закипает мгновенно. Он тянет руки сквозь прутья решётки, но хватает пустоту. — Зря бинты снял, — говорит Чонин. Минки щурится, чтобы рассмотреть дракона. Он не понимает, что от него хотят и зачем он здесь вообще. На стакан воды, протянутый Чаном, смотрит с подозрением, но всё же отпивает крохотный глоток, а потом залпом опорожняет стакан. А потом и ещё четыре, словно это позволит потушить пожар внутри и поможет обрести невиданную силу. — Вот же ж… кольца так ярко отпечатались… — недовольно шепчет Чонин. — Я хотел попросить прощения за то, что сделал. Это был единственный способ тебя остановить. — Зачем? — Минки, — говорит Чан, а Минки буквально перекашивает, он сжимает прутья решётки и вжимается в неё лицом, чтобы видеть лицо оборотня. Тот выглядит виноватым, но в то же время уверенным в себе, хотя Минки и не слишком уверен, потому что картинка плывёт и покрывается плотным налётом слепоты. — Ты же понимаешь, что ты бы так и остался в том парке, не подоспей мы вовремя? Минки не удосуживается ответить. У него в голове бедлам, всё смешалось в кашу и не собирается рассортировываться по полочкам. В принципе, Чан прав, как бы это ни было горько признавать. Оба раза, когда Сан на него нападал, он чётко понимал, кто перед ним. И лишь дважды, не узнавая его, не стремился причинить вреда. — Моя мама таких называла дураки дурацкие и права была, — вспыхнув золотом глаз, добавляет Чонин. — Дай, я мазь на глаза нанесу. Особой покорности внутри нет, но Минки прикрывает глаза, позволяя холодной мази лечь на обожжённое лицо. Остро пахнущая мазь реально облегчает жжение и боль, расползается прохладой по коже. Чонин вздыхает каждый раз, когда касается ожогов, а Минки прислушивается к звуку призрачных часов, которые хоть и тихо, но тикают без сбоев. — Прятался со своей проблемой, словно у тебя друзей нет. А если бы мы не успели? Да, мы не думали и даже предположить не могли, что Сан — кицунэ, ну так что с того?! Мы не помогли бы разве? Если ты не забыл, то я дракон, — со смешком продолжает Чонин, словно разговор и не прерывался. — Вот только об этом знают далеко не все. А прознай в Министерстве, что у них вот прямо сейчас под носом есть дракон, ты думаешь, я бы разговаривал с тобой? Древние слишком ценны, чтобы бездумно ими жертвовать своим же сородичам. Слишком велик соблазн, чтобы не обратить их в оружие. Сейчас такие как мы рождаются раз в пятидесятилетие…ты думал об этом? Минки молчит, кусая губы. Не думал, если признаться честно. Но и доверять своего кицунэ кому бы то ни было страшно. Потому что о драконах он слышал не раз, а о кицунэ лишь в сказках читал. Да и кто верил-то? Даже в голосе Чонина звучит благоговение. А он ни много ни мало дракон, а не простой оборотень или вампир. Он тоже наследие древних, которое люди веками истребляли, боясь их силы и власти. — Не понимаю, почему ты не попросил помощи… — задумчиво говорит Чан. — Ты же знаешь, что мы бы помогли. — И не побоялись бы предстать перед Трибуналом? — не выдержав, фыркает Минки. — Да вы бы продали нас с потрохами. Как и сейчас собираетесь. Иначе зачем всё это? — Дурак ты, Минки, — говорит Чан. — Ты сделал неправильные выводы. Клетки из заговоренной стали, из них наружу заключённый не вырвется, но и никакой датчик не сработает. Понимаешь? Минки вовсе не уверен, что понимает. В голове понамешалось всякого: болезненного, страшного, пугающего и непонятного, что единственное, чего он хочет — коснуться Сана, обнять, зарываясь носом в волосы и никогда не знать ничего, связанного с охотой. Но, увы, так не будет. — Клетка защищает его и сдерживает одновременно. Минки, ты слышишь? — мягко спрашивает Чан, а Минки готов его покромсать на части и за его мягкость, и за Сана, и за клетку. — Слышу. Только не понимаю, почему вы помогаете. И почему в клетке я? Чан тяжело вздыхает, и Минки хмыкает: не думал он, что так легко именно этого волка вывести из себя. Ведь казался таким хладнокровным, таким спокойным и уравновешенным. Правду всё же говорят: все оборотни — горячей крови, тронь — вспыхнут, в горло вцепятся, а потом уж спрашивать будут. Такой бы гораздо лучше подошёл Сану, чем он. От этой мысли Минки перекашивает и он ударяется лбом о прутья решётки, пытаясь ни о чём не думать. Но мысль о том, что он подвёл Сана не даёт покоя. что был бы с ним кто-то более чуткий, заметил бы и помог бы вовремя, не то, что он. — Мы помогаем потому что Сан — древний, — словно малому ребёнку поясняет Чонин, — потому что вы наши друзья… а ты в клетке потому что буйный. Когда тебя осмотрит целитель, и мы убедимся, что всё в порядке, выпустим. — А клетки у вас как раз на случай гостей заготовлены, как я посмотрю. — Не язви. Ситуации бывают разные. Клетка сдержит и древнего, и демона. Проверяли уже, — с нервным смешком говорит Чонин и наносит ещё один слой мази на глаза Минки. — Надеюсь, ещё раз не придётся. А от тебя прёт агрессией, словно с подселенцем явился. Но это мы проверим чуть позже, когда приедет Феликс. — Он-то тут зачем? — тянет Минки, качая головой. Опять начинается сбор всех возможных союзников, когда свою проблему он хотел бы решить сам. — Затем, что нам нужны его зелья и его намётанный глаз, не зря он Страж Врат, хотя и юный совсем. — А ты, вроде, взрослый, — хмыкает Минки и пробует раскрыть глаза, но опухшие веки не поддаются, оставляя его в темноте, наполненной яркими всполохами пламени. — Мне триста лет, малыш, — смеётся Чонин, а Минки с Чаном одновременно громко выдыхают. И Минки немного льстит, что Чан тоже в шоке и явно не знал об этой малости. — Чан, не смотри на меня так. Я потом всё объясню. И не надо фыркать, Минки, ведёте себя, как подростки. — Вы вечны? — Нет, — голос Чонина не дрожит, но Минки уверен, что слышит печаль. — Драконы живут триста лет, а потом начинают стареть и дряхлеть, как обычные люди. Редко кто до четырёхсот дотягивает, а учитывая, что на нас охотятся, и если мы не покоряемся, уничтожают, то… — Ты никогда об этом не говорил, — хрипло говорит Чан. В голосе звучит не столько обида, сколько бесконечное беспокойство и желание уберечь. — Мне ещё много предстоит тебе рассказать, — качает головой Чонин, отводя глаза. А Минки в который раз за сутки чувствует себя третьим лишним. — О, Тэн, ты пришёл так быстро. Спасибо! Минки встряхивает головой, когда звук часов начинает множиться, заполоняя всё вокруг и вытесняя все звуки. Он молча терпит прохладные руки целителя на своём лице и старается не сильно морщиться от боли в обожжённых веках и настойчиво долбящегося в мозг спешащих куда-то шестерёнок и едва поспевающих за ними стрелок призрачного хронометра. Он максимально напрягается и ему удаётся вычленить звук часов, принадлежащих Чану, выстукивающих сумасшедшим ритмом горячей крови оборотня, он слышит скачущее биение времени Сана, без которого ощущает себя пустым, с трудом различает неспешный бег времени Чонина, который будто двоится. Минки встряхивает головой и открывает глаза. Видно не в пример лучше, хотя отёк с век полностью не ушёл. — От души ты его, — тихо говорит Тэн Чонину, а потом поворачивается к Минки, и вновь протягивает руки к нему, касаясь висков. — Расслабься, Минки, я никогда не выдам древних, — Тэн замолкает, хмурясь, а потом оборачивается на звук открывшейся двери. — Феликс, и ты здесь. Ты случайно не захватил исцеляющих зелий? У нас тут дракон немного перестарался. А это… — Хёнджин, — представляется Хёнджин и протягивает Тэну руку. Минки щурится от накатившего звука спятившего часового механизма каждого из присутствующих, слившегося в один единый неразделимый шум. Волшебные пальцы Тэна не справляются с выкручивающей виски болью, и реальность вновь плывёт и двоится, но Минки не отключается, лишь прокусывает губу, пытаясь сосредоточить плывущий взгляд на вошедших. — Знатно приложил, — говорит Феликс, и Минки в который раз удивляется зычности его низкого голоса. — Что с Саном? — Обратился и назад никак, — объясняет Чан. — У меня такое было лишь однажды, когда меня аконитом пытались отравить…однокурсники тогда узнали, кто я. Не знаю до сих пор, почему жив остался, но в волчьей шкуре ходил дня четыре. Но что с Саном, я не знаю. — Я тоже, — подтверждает Чонин, качая головой и глядя на всех по очереди, — это первый кицунэ на моей памяти, а прожил я… — Даже на моей памяти первый, — кивает Хёнджин, и у Минки волосы становятся дыбом. Кицунэ не просто древний — он почти реликт, раз никто из древних не пересекался с его сородичами. — Единственное, что я могу сказать, раньше от него исходило синее сияние, даже когда он этого не замечал, сейчас же оно багровое, и это… пугает. Молчание повисает надолго, в уши забивается умноженный на шесть звук шестерёнок призрачного хронометра, немного отвлекая и смазывая гнетущую тишину. Минки пытается понять, что к чему. Но кроме осознания уникальности его напарника ничего в голову не идёт. Словно не он мог анализировать ситуацию в любом состоянии. Но с тех пор, как он слышит тиканье, всё изменилось. — И что мы будем делать? — спрашивает Минки. — Для начала сварю для тебя зелье, — подаёт голос Феликс, копаясь в огромном коробе, в котором оказалось слишком много ящичков и отделений. — Потребуется твоя кровь. — Зачем зелье? — Проверить тебя на подселенца более безопасным способом, чем это делают в Лабиринте. Уверен, об этом в Академии вам не рассказывали. А теперь мне нужна тишина. — Что это у тебя? — всё-таки спрашивает Тэн, указывая пальцем на плечо Феликса. Минки напрягает глаза и замечает чёрный комочек, сидящий на Феликсе и перебирающий тонкими ножками по ткани свитера грубой вязки. Почти незаметный на фоне чёрного свитера. — Тшш, попросили же тишины. — фыркает Хёнджин и качает головой. — Ну, никакой выдержки. — Да ладно, я только огонь зажёг, — со смешком отзывается Феликс и ставит небольшой медный котёл на стойку, под которой бодро горит горелка. — Это мой маленький помощник Атам. — Я и не заметил. Любопытно, — Чонин подходит к Феликсу и протягивает руку, на которой лежит маленький шарик. Минки не уверен на сто процентов, но такими, вроде бы, кексы посыпают. Чёрнушка вздыбливает свою шерсть, становясь больше похожей на шар, но робко касается одной из лапок протянутой руки и берёт угощение. — Ты назвал его как ритуальный клинок. — Ему подходит, он у меня боевой, — смеётся Феликс, заправляя прядь волос за ухо. — А теперь мне, правда, потребуется тишина. — Идёмте, заварю нам всем чаю, — предлагает Чонин и идёт к двери, оглядываясь на клетки с виноватым видом. — Минки, после ритуала с нас плотный ужин. А пока… прости. — Я откажусь от чая, спасибо, — говорит Хёнджин и садится прямо на пол у кирпичной стены и застывает в таком положении, глядя только на Феликса. Остальные уходят. Хёнджин выглядит не таким болезненно серым, каким заполнился в больнице, но всё равно бледным, словно его кожу вымазали мелом. Что лишь сильнее подчёркивают чёрные волосы и словно подведённые глаза, зорко следящие за каждым движением Феликса. Взгляд влажный, блестящий, словно ничего более чарующего и в то же время заводящего Хёнджин в жизни не видел. Его можно понять, Минки уверен, что такими же глазами смотрит на Сана, когда тот занят любимым делом. Это, наверное, общая черта всех любящих — вот так смотреть на предмет своего обожания. И Минки на мгновение становится очень тепло, словно его крепко-крепко обняли, подарив надежду. Минки же без особого интереса наблюдает за манипулирующим с кучей баночек и склянок Феликсом. Лишь изредка бросает взгляд на застывшего Хёнджина. Который будто и не дышит, глядя на травника. Минки смотрит в основном на мечущегося в клетке лиса. Сан словно дикий зверь, заточённый после свободной жизни, ходит по клетке, не зная покоя и не отводя глаз с людей. Ощущать себя предателем — почти привычно, и Минки, не выдержав, прикрывает глаза. Но долго сидеть незрячим невообразимо тяжело, он снова смотрит на Сана, кусая и без того прокушенную губу и пытаясь взять под контроль всю бурю чувств, что кипят в нём. Он переводит взгляд на Феликса и спрашивает: — Что это? — Гриб — пальцы мертвеца, необходимый ингредиент, — вопреки запрету на разговор отвечает Феликс, разжимая пальцы, и гриб с тихим бульканьем падает в варево. — А это? — Минки кивает на продолговатый предмет, который больше похож на сигару, только подозрительного бежевого цвета с белыми полосками по краю. — Ты не хочешь этого знать, поверь, — хихикает от стены Хёнджин и прикладывает палец к губам. Минки покорно замолкает. То, что зелье готово, Минки понимает и сам. Яркая вспышка, шипение и голубой вьющийся дымок — всё как в сказках и мультфильмах. Только Феликс не хохочет злобно, а выглядит уставшим, словно он не просто бросал ингредиенты в кипящий котёл, а как минимум перекопал все клумбы и рассадил цветы вокруг своей лавки. Феликс осторожно наливает его в колбочку, и это выглядит как магия. Феликс сосредоточен, руки не дрожат, и ни капли светящейся неоном жидкости не проливается мимо. Он взбалтывает сосуд, и из светящегося голубого жидкость приобретает насыщенно синий с золотыми искрами цвет. Отставив в специальную подставку колбочку, Феликс наводит порядок, осторожно убирая баночки по местам, расставляя коробочки и колбочки в необходимые, только ему ведомые ниши, тем временем, как Хёнджин уходит с небольшим ухватом, в котором покоится котёл, а потом возвращается уже неся котёл в руках. Тем временем Феликс встряхивает колбочку ещё раз и протягивает Минки уже ядрёно-розовую жидкость с зелёными вспышками. Минки смотрит на него некоторое время и недоверчиво качает головой, но всё же берёт и выпивает залпом, как показал жестом Феликс.Я мечусь, словно раненный Но даже если я ранен, ничего не имею против
Сначала он не чувствует ничего, кроме чуть горчащего солёного вкуса на языке, но вскоре холодок разливается под кожей, поднимая волоски дыбом. А после Минки скручивает судорогой изнутри. Его бьёт будто током, выгибая тело без его воли в разных направлениях. В голове звенит и пульсирует, но Минки вцепляется в прутья решётки и смотрит только на Сана, не сводя глаз даже когда сознание почти покидает его. Его жжёт и жарит изнутри и в то же время морозит, тело то сгибается, то разгибается, совершенно не повинуясь его воле, и лишь пальцы и глаза покорно слушаются хозяина. Он старается дышать размеренно, ни черта не выходит, это не привычная боль от ран, это глубже. Словно червь, ползающий по костям и мускулам. Словно сотни, тысячи червей. Сан перестаёт бесноваться в клетке и зачарованно смотрит на него. В лисьих глазах отражается заинтересованность и непонимание. А в багрянце появляются синие всполохи. Их становится всё больше, пока ровное синее пламя лисьего огня не охватывает кицунэ, у которого взгляд меняется совершенно, и в них виден страх. Минки широко улыбается Сану, потому что это точно Сан, а не багровый кицунэ, готовый убивать. Минки растягивает непослушные губы в улыбке вопреки жрущему его изнутри зелью. Он знает, что-то, что между ними происходит, называется любовью, даже если это слишком сладко звучит для многих. На краю сознания он слышит голос Феликса: — Он чист.