Цикл "Охотники и руны": Призрачный хронометр

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Чонин с сомнением смотрит на потухшего Минки и поджимает губы, качая головой. Но никуда не уходит, сидит, будто привязанный и так же смотрит в стену, по которой ползут будто ожившие тени. В Минки медленно, но верно растёт желание запустить руну в огонь камина, чтобы избавиться навсегда и не вспоминать. Но именно она спасала Сана и он собирается её вернуть, когда Сан вернёт человеческий облик.        — Знал бы, что потеряю тёплый бок оборотня у себя в постели, не пустил бы вас к себе, — бросает Чонин и опускает голову, глядя на скрещенные руки.        — Мог и выгнать, — бурчит Минки, но Чонин внезапно усмехается, и никакого драконьего золота во взгляде, обычный тёплый карий оттенок, без насмешки и злости. Обычный парень, если не знать, что древний.        — Я шучу, — Чонин успокаивающе хлопает по бедру Минки. — Не думал просто, что Чан так привяжется. У меня никогда не было волков, обходил их стороной, как и они меня. Чуяли великого змея и, поджав хвосты, делали ноги. Не в чем их винить, у драконов тот ещё характер, да и репутация так себе. Кроме того, что считается, что мы вымерли.        — Но вы же существуете, — тихо говорит Минки, поджимая губы. он и сам не до конца верит в то, что подобные древним существа есть на самом деле, а не выдуманы жадными до сказок людьми. — Как и многие другие, о ком мы лишь слышали из сказок. Скажи мне кто при поступлении в Академию, с кем я встречусь, никогда не поверил бы.        — Я бы сам не поверил, — тепло улыбается Чонин, опуская глаза на цветные полосатые носки и смешно шевеля пальцами. — О кицунэ даже мы лишь слышали, да в сказках читали. А теперь я смогу сыну рассказать, что они существуют, не поверит же.        — Сыну? — Минки смотрит недоумённо и даже шокировано, забыв обо всех невзгодах и перипетиях.        — А ты думал, как мы не вымерли, чудила, — смеётся Чонин и треплет Минки по волосам так по-отечески, что у Минки ком в горле.        Ведь сидящий рядом дракон выглядит не старше его, а может быть, даже младше. И это та самая необычайная сложность, с которой предстоит сжиться и принять как факт. Именно этот нюанс не даёт Минки покоя с момента знакомства с древними и близкими к древним существам. Они едва ли не вечно молоды, а люди недолговечны. И это не то, чего хочется им с Саном. Но то, что их ждёт.        — За всю долгую жизнь мы можем произвести на свет не больше двух драконов, — продолжает Чонин, и Минки выныривает из своих мыслей, ловя в прямом смысле ладонью отвисшую челюсть. — Но хоть тут природа способствует, когда где-то рождается мальчик, зачинают девочку, и наоборот. Так что популяция держится, да и общаемся между собой, не теряемся.        Минки пытается переварить полученную информацию и со стуком смыкает зубы, глядя прямо перед собой. Конечно, о том, что существуют другие драконы, он догадывался, иначе и с этим бы не встретился. Но то, что драконов достаточно много, а уж тем более они где-то существуют, в голове как-то не укладывается.        — А вот как будет с твоим лисом… — с сомнением произносит Чонин. И Минки в который раз думает, какое ему чудо досталось, что даже древние зачаровано смотрели на него каждый раз. — Он же единственный…но всё может оказаться и иначе, никто не знает… Ты сможешь его отпустить, если потребуется?        Минки не находится, что ответить. Если бы он был готов отпустить, не искал бы его по всему городу, как самоубийца, подставляясь то под зубы вампиров, то под зубы обезумевшего кицунэ. И не ревновал бы как дурак к Чану, рядом с которым Сан светился ровным лисьим огнём, а не вспыхивал багряным светом, словно ему грозит опасность ото всех, кроме волка.        Ему хочется верить, что если и есть где-то кицунэ-девушка, с которой Сан захочет создать пару ради продолжения рода, Минки не придётся его отпускать, просто потому что его кости будут покоиться на кладбище рядом с отцом. Потому что он не готов отпустить. Пока ещё не готов. Эгоистично и неправильно, но он любит Сана настолько, что ему больно от того, насколько сильно он его любит. Даже несмотря на то, что любовь мужчин обществом и не признаётся.        Но он так привязался и прикипел душой, что кажется, что Сан врос в него, пустил корни и опутал его сердце, даже сам того не осознавая. И даже сейчас, когда ситуация вырвалась из-под контроля, он рвётся решить многое, ищет пути. Но кажется, что если Сан попросит, он отпустит. Может быть, только кажется. Потому он меняет тему, не отвечая на поставленный вопрос.        — А Чан знает о том, что у тебя есть жена?        — Жены у меня нет, — Чонин становится серьёзным и снова смотрит в стену, играя желваками, — у меня есть только сын и недавно родилась дочь. Детей у нас их воспитывают женщины, которые живут общиной, девочки остаются при ней, а мальчики покидают её по достижению восемнадцатилетия. И лишь на время спаривания мы возвращаемся в общину, где девушка выбирает себе парня на месяц, а потом мы уезжаем. Так что я сам по себе, но иногда встречаюсь с сыном.        — И тебя пускают в общину?        — Нет, он давно уже вырос, кхм, ему уже около двухсот, — вздыхает Чонин, ероша волосы и качая головой.        Выглядит при этом растерявшим всю былую уверенность и хищность, которая всегда бросается в глаза. Может, потому и обходят его оборотни стороной. Обычный парень, как они все…. да только все они необычные. И волшебных существ, конечно, не настолько всемогущих, как в сказках, вокруг такое множество, что кругом голова.        — Чан не знает ещё… — помолчав, всё же говорит Чонин. — Я слишком многое скрываю от него, оберегая, — Чонин усмехается невесело и складывает из пальцев фигуру, которая похожа на летящего дракона, оживает тенью на стене. — И забываю, что волки живут обычную жизнь, и он уже давно взрослый, как и вы все. А я всё не могу привыкнуть разному течению жизней. Нас убить непросто, а вот вас… вы как бабочки, живёте мало, но ярко, — Чонин хватается за горло и с трудом сглатывает. — Что я несу… прости меня, Минки. Не знаю, почему решил всё вывалить на тебя, когда у тебя своих проблем по горло. Правильно говорят: драконы что стар, что млад, в голове ветер и приключения. Ещё раз прости. Мне нужно поспать, совсем крыша ехать начала.        Чонин ушёл уже давно, а Минки всё вертит в руках деревянный кулон с руной и ощущает какое-то стылое умиротворение. Вот зачем Сан носил кулон — чтобы не рвалась наружу его сущность, которая по непонятным причинам пыталась взять верх, вот почему он был растерян и не помнил Минки. У руны было обратное действие сдерживанию эмоций и проявлений сил, которое подтирало воспоминания. Особенно болезненные.        И Минки для Сана оказался именно таким воспоминанием. Почти не больно, а вот пусто — становится в одно мгновение, и Минки падает на постель, не выпуская кулона с руной из пальцев, словно стылые искорки онемения отнимут всю боль, заберут и перечеркнут. Но всё же откладывает руну в рюкзак и тяжело вздыхает, зарываясь пальцами в волосы.        Он сидит ещё некоторое время, глядя перед собой, а потом переодевается и выходит из дома, взяв гостевой ключ из ключницы и заперев дверь, как следует. Он бредёт по заснеженным улицам, пытаясь сбежать от неприятных мыслей, которые всё равно копошатся в его голове, не давая нормально вздохнуть. Он даже к тиканью привык, а к мысли, что может не справиться, привыкнуть не выходит. Голова будто раскалывается на несколько неравных кусков, оседая тошнотой на языке.        В себя Минки приходит уже внутри госпиталя со стаканчиком кофе в окоченевших пальцах и колдующим над раскалывающейся головой Тэном. С залом ожидания связано слишком много воспоминаний, но Минки продолжает сидеть в одном из кресел, глядя перед собой, позволяя целителю вытаскивать боль кончиками пальцев.        — Полегче?        — Да, спасибо.        — Что среди ночи заставило выйти в метель? — Тэн садится рядом и смотрит с интересом, склоняя голову к плечу, словно любопытная птица.        — Метель? — Минки всматривается в окно напротив и приоткрывает рот. На улице метёт так, что близких фонарей не видно, лишь неясный свет, которым подсвечены кружащиеся хлопья снега. Он не заметил метели в отличие от его одежды. Пальто промокло в тепле и влажной тяжестью лежит на плечах, с ботинок натекли лужицы на кафельный пол. Запоздало приходит понимание, как горит и покалывает кожу лица. — Я не знаю.        — Что забыл в столь поздний или ранний час охотник в госпитале? — слышится насмешливый голос, и Минки поднимает глаза от ботинок на Юкхея.        Тэн долгим взглядом смеривает Юкхея с перебинтованной головой, опирающегося на штатив капельницы и едва стоящего на ногах, долгим тяжёлым взглядом, но целитель отходит от Минки, похлопав по плечу. Юкхей же будто уменьшается, когда Минки поднимается с кресла и сужает и без того узкие глаза, за которые над ним насмехались в детстве. Конечно, не всем глазищами такими сверкать, как этому наглому оборотню.        — У тебя проблемы, оборотень? Мало досталось? Я не знаю, кто это был, но я… — Минки не успевает договорить, как его перебивает Юкхей, играя желваками и кусая нижнюю губу, но всё равно смотрит в глаза, не отводя взгляда.        — Спасибо.        — Что? — непонимающе спрашивает Минки, в одно мгновение теряя весь запал, который очень трудно сдержать, когда рядом этот несносный волк.        — Спасибо, что не бросили меня там, — глухо говорит Юкхей, собираясь с силами. — Тэн всё рассказал, — Минки напрягается, но Юкхей явно не в курсе, каким способом они выбрались из отделения. Ему и не нужно знать, и Минки сделает всё, чтобы о Феликсе знали поменьше. — Я сначала думал, что это вы меня и оглушили, но тогда вы бы не стали помогать. Но… Вы могли оставить меня в камере. Но не оставили. Почему?        — Потому что ты тоже охотник, хоть и из министерских. К тому же если напали и на тебя, значит, у нас общий враг. Но где Минсок и Юнхо?        — Вы не видели их? — внезапно бледнеет Юкхей, и Минки едва успевает подхватить пошатнувшегося оборотня под локоть. — Мы расстались с ними у допросной, а потом я очнулся в госпитале. Чёрт, что происходит? Как остальные? Не видел их в госпитале.        — В относительном порядке, — врёт Минки, не желая углубляться в подробности. Ему хочется верить, что Минхо и Ёнгуку лучше. Потому лишь только наступит утро, он займётся этим вопросом. — Но если бы вы позвали целителей, а не заперли их в камере, было бы лучше. Сам как?        — Неплохо, у целителей волшебные пальцы. Ты прости, что мы так грубо, на нас давили сверху, мы собирались звать целителей, но что-то пошло не так… и всё указывало на вас.        — А сейчас? — Минки глушит в себе желание уточнить, когда они успели перейти на «ты» и вообще. Но усталость и поселившаяся в сердце пустота наваливаются, давят, не хочется разводить лишние склоки.        — Если бы на вас лежала вина, вы бы не помогли, — пожимает плечами Юкхей. — Вызвали бы целителей и сбежали бы, подчистив документы о вашем задержании. Но вы этого не делали, кто-то отозвал их свыше, и я хотел бы знать, кто это сделал. Но если у тебя появится какая-то информация о Юнхо, сообщи, пожалуйста. Я волнуюсь, а отпускать меня ещё не намерены, — Юкхей тяжело опирается на штатив капельницы и прикрывает глаза, а на лице отражается гримаса боли. — Тебе бы поспать, охотник, едва на ногах стоишь.        Минки лишь кивает, допивая залпом остывший кофе и глядя в спину удаляющемуся оборотню. Сна нет ни в одном глазу, только усталость, безмерная, всеобъемлющая, словно он несёт ответственность за всё вокруг. Выбросив стаканчик в специальный бак, он выходит из здания госпиталя, но его останавливает Тэн.        — Как вы все?        — Держимся. Как Ёнгук с Минхо? Я замотался и ни разу не спросил, как они, и теперь мерзко.        — Их явно ранило нечто схожее, да только Ёнгука зацепило что-то помощнее и опаснее, — Тэн разводит руками в стороны, и у Минки озноб по спине. — Минхо очнулся, с ним его ребята, потому не скучает и потихоньку даже вставать начал, а Ёнгук же ещё не пришёл в себя. Я бы не хотел каркать, но… Я с таким сталкиваюсь впервые.        — Если бы у нас была кровь феникса, было бы легче, — тихо говорит Минки, щуря глаза на снежную стену, которая начинается сразу же за широким защищённым с трёх сторон козырьком входа.        — Что ты слышал о крови феникса? — спрашивает Тэн и кутается в пуховик, накидывая капюшон на голову, который ползёт и закрывает половину лица.        — Отец так мать с того света вытащил, когда она была беременная мной, — Минки хлопает по карманам и натягивает перчатки, а потом и шарф поправляет, чтобы не так задувало. — Никто не знает, что это было. Отец подозревал, что это какая-то нежить постаралась в отместку, но доказательств не было, а мать спасать надо было. Он её очень любил.        Минки вздыхает тяжело и с грустью. Всё же случилось чудо, что вопреки всему память об отце вернулась, хотя первые месяцы после Сумерек он не узнавал его лицо на фото и не ощущал ничего, когда читал дневник. Потом всё изменилось. И он уверен, что дело было в волшебном Сане, который был с ним всё время рядом. Как талисман, застывший в сердце верой и надеждой в лучшее.        — Отец где-то раздобыл три капли крови, влил матери в рот, и она в себя пришла, — продолжает Минки, а Тэн смотрит на него пристально, и хоть из-под капюшона не видно, Минки чувствует его взгляд. — А спустя несколько дней родился я. Конечно, он сам мне не рассказывал, но в дневнике есть записи. Мать отмалчивалась, ей всё кажется чертовщиной и она закрывает глаза, отрицая всё, что касается нечисти и нежити. А я когда на службу поступил, запросил записи из роддома… всё подтвердилось. Так что уверен, нам бы помогла та самая волшебная кровь. Да только где найти?        — Да уж… редкость, — кивает Тэн и прячет руки в рукава пуховика. — Говорят, что фениксы рождаются раз в половину тысячелетия. И вряд ли они готовы разбрасываться драгоценной жидкостью направо и налево. Минки, иди домой. Отоспись хоть чуть-чуть, ты же с ног валишься.        — Что вы заладили все? — фыркает Минки.        — Тебя не смущает, что все говорят одно и то же? — ехидно отзывает Тэн. — Может, и впрямь нужно поспать? Хватит винить себя во всех бедах. Или это у всех охотников такая фишка? Минхо только в себя пришёл, тоже сначала извиняться принялся. Совсем шальные вы, как я погляжу. Иди спать, правда. От валящегося с ног охотника дела мало.        Тэн сверкает улыбкой из-под капюшона и входит в помещение больницы. А Минки ещё некоторое время стоит, глядя на пургу, наконец ощущая озноб от влажной одежды, передёргивает плечами и выходит под снег и хлещущий наотмашь ветер. Поднятые воротник пальто и шарф не защищают от непогоды, но Минки хотя бы что-то чувствует, кроме гнетущей пустоты.        Он некоторое время идёт вдоль трассы, надеясь поймать попутку, но в конце концов садится в автобус, следующий в депо, а сжалившийся водитель ещё и подкручивает обогрев, чтобы не попадающий от холода проездной картой в прорезь автомата Минки наконец оплатил поездку. Куда направляется автобус, Минки понимает запоздало, заторможено глядя на знакомые пейзажи и прося остановить на следующей остановке.        Минки плетётся в квартиру и долго настраивает терморегулятор, добиваясь сносной температуры, развешивает одежду, а потом долго стоит в душе, отмокая и согреваясь. Впервые после длительного перерыва идёт в спальню и некоторое время смотрит на постель, выбирая сторону Сана и зарываясь в его подушку с глухим стоном, когда улавливает родной аромат.        Его буквально выкручивает, когда вспоминается разговор с Чонином, и он из всех сил гонит мысли, желая просто заснуть и выспаться. Хоть немного. Он же по природе соня, и Сан часто подтрунивает над ним, а иногда щекочет торчащие из-под одеяла пятки или тыкает пальцев в щёку, ожидая, когда Минки возмутится, чтоб щёлкнуть по носу и скатиться с него со смехом.        Не всегда удачно, впрочем. Иногда Минки успевает схватить Сана в охапку и привалить своим телом, и тогда Сан начинает ёрзать и возмущённо фырчать что-то «страшно обидное», но до нелепости весёлое, потому что сдавленным сиплым голосом «увалень» или «медведь» звучат смешно, а в глазах в противовес слов всегда счастливые искры. И этого Минки не хватает просто зверски.        И зима, эта стылая зима кается бесконечной и отвратительной, несмотря на заснеженные улицы. А всё потому что не с кем любить этот снег, не с кем после работы кидать друг в друга смешки и топить в сугробах, не с кем пытаться устоять на ногах, съезжая с ледяной горки. Он мучительно зависим и привязан, и от этого избавляться совсем не хочется.        Это неправильно, так не должно быть, но Сан ему замещал целый мир, даже когда был несносным и влипал в передряги, когда наоборот отчитывал Минки за то, что он влез куда не просили и схлопотал. Они прошли вместе не так много, как может казаться в рамках жизни, но колоссально много, если разбираться в жизни охотника. Ведь охотники долго не живут.        Опасность на каждом шагу, и лишь простые люди часто списывают это на враки и суеверия, даже когда воочию сталкиваются с проявлениями нечисти и нежити, предпочитают закрывать глаза и не верить. Человеческую природу не изменить, так проще жить, не так страшно, не так волнительно делать что-то и верить в лучшее.        Куда сложнее в него верить, зная, что в камере под отделением таится обезумевший вампир или одичавший оборотень, куда страшнее выходить в ночь, зная, сколько демонов таится за каждым деревом и в каждой тени, сколько странных и неведомых существ готовы кинуться в любой момент, наслаждаясь безнаказанностью.        Иногда Минки кажется, что их система прогнила. Иногда чудится, что они не наводят порядок. Но каждый раз, когда на улице на одного безумца становится меньше, один демон распыляется в воздухе, а нежить и нечисть с воем бегут от амулетов и оберегов, на эти самые мгновение становится легче. И приходит понимание, что их работа непростая и в этом плане.        Ведь сколько ни уничтожай, сколько ни задерживай, всё равно хоть кто-то и хоть что-то скажет, ехидно напомнив о каком-нибудь вопиющем случае. Но так же Минки в курсе, что часть преступлений лежит на самих людях, которые подстраивают всё под нападения демонов или нечисти, чтобы выйти сухими из воды. Люди ничуть не лучше — это признавать сложно и больно.        Не все существа агрессивны, даже если опасны. Примеров тому в последнее время всё больше. Те же Хёнджин с Хонджуном, Сонхва с Чонином, Хванун и Сан, вот ещё альв появился, и тут вообще одни вопросы. Все принадлежат к не самым дружелюбным видам, но ведут себя чаще по-человечески, чем люди. А Сан… если бы своими глазами Минки не видел девятихвостого лиса, никогда и ни за что бы не поверил, что его улыбчивый напарник может быть древним и опасным лисом.        Всё не так просто, как казалось раньше, всё не так, как их учили и к чему готовили. Многое встало с ног на голову, путая и сбивая. Нет плохих априори, есть выбор каждого разумного существа. Те же Сонхва с Хвануном вполне могли пить кровь, убивая направо и налево, но нет, они блюдут контракт.        Тот же Хёнджин… Минки не до конца верит, что он больше не инкуб, пусть датчики и молчат, как и все книги Запретного Отдела. Тот же Чонин, может быть кровожадным драконом, о которых слагали легенды, но выбрал стезю кузнеца и никого не трогает. От мыслей тесно, от них не скрыться. И Минки зарывается лицом в подушку, чтобы ни о чём не думать.        Ещё и в сны пробирается Хванун. Всё же пока не попробуешь, не узнаешь, и вот теперь Минки знакомится во всей красе с ощущениями, которые дарит «вампирский поцелуй». Это ещё не ломка, но желание оттянуть ворот свитера, открывая горло, чтобы прохладные губы коснулись шеи, слишком сильное. Просыпается Минки от звонка и некоторое время смотрит на экран телефона с непониманием, но всё же принимает вызов.        — Хонджун сделал маску, приезжай.        Минки едва успевает натянуть чёрный свитер с высоким горлом, прикрывающий небольшие пятнышки от «поцелуя вампира», спотыкаясь натягивает джинсы и попутно пытается почистить зубы, едва не падая прямо в коридоре, запутавшись в штанинах. Он знает, что его дождутся, иначе Чонин бы не звонил.        Чонин стоит в дверях комнаты с клетками, с грустью глядя внутрь и кусая губы, возле кицунэ дежурит погружённый в свои мысли Чан, рядом, вглядываясь в лиса, сидит Хонджун. Его глаза сияют ещё сильнее, чем когда он увидел его впервые, подбирая варианты создания масок. Он толком так ничего и не сказал, лишь восхищённо вздыхал и прикидывал, как и что подойдёт.        Атмосфера напряжённая, почти гнетущая, и Минки тяжело выдыхает, входя в комнату и останавливаясь у стены. В руках Хонджуна маска, чем-то напоминающая маски ёкаев из анимэ, которого Минки в своё время посмотрел море, несмотря на подначки брата и доброе хмыканье отца. Но у маски не красивое улыбчивое лицо, под которым обычно таились особо опасные ёкаи, и не лицо лиса. Маска белая, с тонкими прорезями для глаз и рта, скорее напоминает деревянную маску древних людей из музея, чем современную поделку.        Минки ничего не комментирует, он ни черта не смыслит в масках для демонов, но на секунду ему становится обидно за Сана. По-глупому вот так. Потому что Сану можно было и более красивую маску создать, чем просто белую с красными росчерками поперёк разрезов для глаз. Её вообще будто ребёнок делал, но Минки молча стоит, глядя на Хонджуна, пока тот не поднимается.        — Ну что ж… попробуем.        Хонджун делает несколько шагов ближе к клетке, но замирает, потому что равномерно синий лисий огонь начинает идти багровыми всполохами. Чан напрягается, хоть и стоит молча, но Минки чудится едва слышное грозное рычание. Утробное, звериное, опасное. Хонджун растерянно оглядывается и протягивает маску Минки.        — Попробуй ты. Нужно просто прислонить маску к морде и подождать, когда она прирастёт.        Минки берёт из тонких пальцев Хонджуна неожиданно тяжёлую маску и сцепляет зубы от пронзившего тело электрического тока. Будто свело все мышцы разом, и тело слушается весьма слабо, но он подходит к клетке почти впритык и протягивает пальцы, осторожно касаясь кончика влажного носа настороженно смотрящего на него лиса. Но когда Минки, успокоившись, начинает подносить маску, кицунэ вспыхивает багровым, и Минки едва успевает убрать руку от щёлкнувших у пальцев зубов.        — Чан, попробуй ты, — бесконечно уставшим голосом говорит Чонин. Словно он принял какое-то решение, которое далось ему особенно тяжело, и смирился с ним. — Он к тебе привык.        Чан молча берёт из рук Минки маску и не морщится, когда по пальцам бежит сжиженное электричество. Садится на колени перед клеткой и осторожно гладит морду лиса одной рукой, поднося маску всё ближе второй. Лис горит ровным синим огнём, ни одной багровой вспышки не возникает даже тогда, когда Чан протискивает маску сквозь прутья решетки и подносит к морде, прижимая.        Лишь тогда лиса выгибает дугой и он начинает отступать назад, но Чан уже обхватил его за шею и держит, пока маска выпускает тонкие белые нити, опутывающие морду дрожащего кицунэ. Через несколько секунд маска будто исчезает, и Минки ошарашено смотрит, как по морде лиса поперёк глаз расползаются красные полосы, словно выведенные пальцем в краске, а потом исчезают и они.        — Получилось, — выдыхает Хонджун, и кажется, что до этого он вообще не дышал.        Минки ещё ничего не понимает, кроме того, что надетая на кицунэ маска исчезла, будто растворилась, впитавшись мех, и это, видимо, и значит, что получилось. Осталось только подождать, когда она свяжет силы кицунэ и даст возможность вернуть обратно человеческий облик.        В следующий момент лис начинает светиться настолько пронзительно синим с тонкими лучами искристо-голубого, что режет глаза. Свет будто ярится не только в комнате, но и внутри тела, создавая какое-то невероятное свечение, Минки щурится, прикрывая глаза ладонью, комната будто пульсирует от энергии, которая клубится вокруг Сана маленькими протуберанцами, а после этого следует яркая вспышка. Время сходит с ума, вибрируя сжатой до предела спиралью, которая с таким звоном распрямляется, что Минки глушит, а после отшвыривает, впечатывает со всего маху в стену, и он отключается.