Цикл "Охотники и руны": Призрачный хронометр

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Минки открывает глаза, но кроме кромешной темноты не видит ничего. Звуков нет. Есть лишь ватная тишина, какая бывает после контузии. Он протирает глаза и рывком поднимается, всё же хватаясь за стену, потому что ведёт. У стены возится Чонин, отряхиваясь от кирпичных осколков, помогает подняться Хонджуну, из-под пальцев которого сочится кровь из рассечённой скулы.        Звуки возвращаются все разом, наваливаются, душат и заглушают даже мысли. И кто знает, что было лучше: пульсирующая тишина или же этот шквал разносортных звуков, щедро посыпанный визгом шестерёнок будто спятившего часового механизма. Минки оглядывается, но Сана нигде нет.        — Где Сан?        — Меня больше интересует, где мой волк, — шипит Чонин, и Минки спешно выбегает в коридор, суёт ноги в ботинки, не шнуруя, вылетает на улицу, оглядываясь.        Снега навалило ещё больше, чем было, когда Минки пришёл к Чонину в дом. В снегу чётко виднеются отпечатки двух пар босых ног, которые слишком быстро заваливает снегом, и они устремляются вперёд. Минки замедляется, волнами накатывает слабость и хочется выблевать все внутренности, чтобы ненадолго пришло облегчение.        — Если твой кицунэ уведёт моего волка, я не выкую больше ни одно клинка, — бросает Чонин, а Хонджун тихо цыкает языком и придерживает Минки за рукав.        — Страшное дело — если дракон не куёт. Тогда он становится агрессивным и начинает пожирать людей. Молись, чтобы у него заслонки не сорвало.        Минки растеряно кивает и замирает, глядя на вышедшего из снежного вихря Чана, в руках которого Сан кажется почему-то таким хрупким и маленьким, что у Минки усиливается тошнота и слабость. Он молча взглядом прослеживает молчаливого Чана, следующего за ним мрачного Чонина, напряжённого Хонджуна, и будто на автомате разворачивается и идёт в дом следом за всеми. Он с трудом разувается, придерживаясь рукой за стену, и мечтает, чтобы звон в голове с поселившимся там кисельным желе исчез поскорее. Невозможно же ни думать, ни понимать, ни оценивать реальность.        Чан кладёт Сана на футон, на котором спал Минки, Чонин с Хонджуном присаживаются рядом на колени и что-то тихо обсуждают. Минки держится за стену, и смотрит на них, боясь подойти. Словно от того, что он приблизится, снова случится что-то неожиданное и неприятное.        — Кто ранен? — вскидывается Чан, принюхиваясь. Мир медленно расплывается перед глазами, и Минки падает там, где стоял.        — Чан, держи его за плечи. Хонджун, а ты — ноги. Чёрт.        — Что происходит? — сипло спрашивает Минки, пытаясь вырваться из железной хватки, не совсем понимая, что к чему.        — Взрывом энергии в тебя заговорённый замок впаяло. Спокойнее, охотник, иначе в горло вцеплюсь, — рычит Чонин, задирая свитер и чертыхаясь. — Так что лежи, не рыпайся, нужно извлечь, пока тебя насквозь не проплавил. Утешать не буду, будет больно.        Больно — не то слово. Минки кажется, что Чонин делает лишь больнее тем, что касается его живота. Минки силится терпеть, но боль оглушающая, ослепляющая, и когда его непроизвольно буквально складывает пополам, он видит то, что желал бы никогда не видеть — в кожу будто вплавлен гигантским паяльником оплывший в контурах замок, и погружается глубже, расползаясь тёмными каплями по телу.        Он старается дышать, потому что необходимо хватать ртом огненный воздух, чтобы лёгкие не разрывало болью, но всё кажется тщетным, потому что боль лишь ширится и растёт. Со лба Чонина срываются капли пота, и он зло встряхивает головой, закусив губу. Минки выкручивает, но оборотень с саламандрой держат очень крепко. В воздухе пахнет солью и медью, он тягучий, густой и болезненно горячий.        Уверенные, тяжёлые шаги и скрип шестерёнок заглушают все звуки. Минки на мгновение теряет связь с реальностью. Шаги он слышит впервые. И кажется, что он может разобрать, что подошвы прилипают к деревянным половицам, пропитанным кровью. И кровавые разводы принимают форму чужих следов, а некто будто прислушивается, и Минки задерживает дыхание, боясь, что выдаст себя и других, подставляя, предавая своим предательски хриплым дыханием и стоном рвущимся из груди.        — Дыши, черти тебя задери! — шипит Чонин и отвешивает Минки пощёчину, немного приводя в себя. — Да чтоб тебя… Чан, держи лиса!        Минки поворачивает голову через силу, словно вместо позвоночника один песок и пепел. Сан не успевает подскочить к Минки — его обнимает Чан, удерживая на месте и не позволяя сделать больше ни шага. Сан сверкает глазами через плечо Чана, и Минки отчётливо видит маску. Белую, с красными вертикальными полосами по глазам. Словно отдельно существующую от лица, будто две реальности, что накладываются друг на друга.        Сан вцепляется в толстовку Чана, и та трещит под его пальцами, но Чан не сдвигается с места. Чонин зло фыркает, Хонджун смещается и держит Минки за плечи, пока Чонин забирается на его бёдра, фиксируя и не позволяя шевелиться. Боль на мгновения заглушает всё, и Минки буквально слепнет, выгибаясь в чужих руках. Но холодные руки Хонджуна немного остужают ощущение плавящейся кожи.        — Нельзя допустить, чтобы он снял маску.        — И что ты мне предлагаешь?! — Чонин обжигает прикосновениями и словами. Ещё немного — и воспламенится. Минки даже не знает, на чём они оба держатся. Хотя Чонин, может быть, на ярости. А вот он сам — на добром слове. — Я один его не удержу. Я не могу допустить, чтобы он погиб от моего замка, понимаешь?! Я должен спасти хоть его.        — Все мы теряли, Чонин. И у всех из нас своё кладбище, — тихо говорит Хонджун. — Но если маска спадёт, я не знаю, что произойдёт, такого ещё никогда не было. А она вот-вот рассыплется.        Минки вглядывается в лицо Сана и понимает, что Хонджун прав — маска похожа на криво застывшую глину, которая идёт трещинами, словно старая штукатурка, что давно не обновляли, вот-вот обсыплется, являя нутро. Маска трещит по швам, идёт длинными продольными трещинами, часть отваливается, и на Минки смотрит правый глаз Сана из двух реальностей — привычный, мягко-карий с тенью синего лисьего пламени и безумный кроваво-красный.        — Чан, сделай что-нибудь, — в голосе Чонина столько боли и мольбы, что заглушает боль Минки на секунды. — Отвлеки.        И Чан отвлекает, хотя толстовка на спине расплывается дырами от вцепившихся в неё пальцев, а под ней расцветают иссиня-чёрные синяки с кое-где разорванной бледной кожей. Минки больно. За Чана, за Сана, за Чонина, даже за себя. Но то, что делает Чан отвлекает. Действительно задерживает Сана и разрушение маски.        Мир словно трещит по швам. Разлетается осколками. Минки видит фантомную кровь, что красиво растекается в чистой воде, багряными каплями растворяясь и превращая прозрачную воду в мутную. Вновь слышит чьи-то шаги. И на него вместо жара накатывает холод, потому что он глохнет и слепнет. Не слышит и не видит ничего, ощущая лишь боль. Острую и бесконечную. Внутри него всё скручивается в клубок и обрастает чем-то тягучим, не имеющим названия.        Тело слабеет, цепенеет, звуки превращаются в пронзительный комариный звон, сознание отключается. Минки смутно чувствует жжение во всём теле, а в животе будто взрывается сверхновая. Маска с лица Сана сходит хлопьями рассохшегося дерева, и Хонджун матерится сквозь зубы. Чонин спешит разобраться с зачарованным замком, который будто уже стал частью тела Минки. А Чан оседает к ногам кицунэ. Мир сжимается до размеров суженных от боли зрачков, и Минки окончательно отключается, слыша краем уха многоголосый крик, которого не существует.        — Минки…        Собственное имя оседает медным привкусом на языке, застывает комом в горле. Доверительно-больное, неправильное имя из нужных уст. Минки с трудом разлепляет ресницы и видит не темноту, не чужой потолок и не пустоту. Он видит испуганный взгляд Сана, тёплый, удерживающий его в сознании. Дрожь и боль словно не его, где-то есть, существуют, но Сан затмевает собой всё.        Потолок нависает тяжёлым монолитом, тело ломит и саднит, но взгляд Сана словно маяк. Держит Минки в сознании, не позволяет снова отключиться. Столько боли и безнадёжности, столько вины и невысказанного, что сердце пропускает удар, и на Минки вновь обрушиваются звуки. Призрачный хронометр слишком громко тикает в повисшей тишине, и мир словно застывает, когда Сан утыкается губами ему в шею и сдавлено дышит, путаясь пальцами в волосах.        — Обещай быть рядом, — тихо просит Сан. — Только это держало всё время. Если бы не ты, я бы потерялся.        — Обещаю, — шепчет Минки, хотя не уверен даже в следующей минуте, не то, что в будущем дне. Но Сан целует как в последний раз, и нет сил сопротивляться. И с губ так и не срываются обидные слова, которые вполне могли бы родиться, если бы не то чувство безмерной благодарности мирозданию, что вернуло Сана.        — Я бы не рекомендовал его так тискать, иначе он скопытится до истечения человеческого срока, — слышится ехидное замечание Хёнджина, и Минки распахивает глаза.        — Как остальные?        — Живы и относительно целы, — понуро отвечает Сан, утыкаясь носом в шею и делая протяжные жадные вдохи-выдохи, будто до этого и не дышал. — Я уже сотню раз извинился, но, видимо, мало.        — Мало, — согласно шипит Чонин, кривя губы, отчего лицо заостряется ещё больше, чем обычно. — Ещё не один десяток лет пройдёт, прежде чем я прощу тебя, лис.        — А я простил, — тихо говорит Чан и ободряюще улыбается Сану и Минки.        — Да ты вообще святой, — фыркает Чонин, но позволяет Чану себя обнимать со спины, прикрывает глаза и тень улыбки появляется на его лице. Замотанные бинтами кисти он держит напряжённо и осторожно перед собой, избегая касаний. Чонин тут же прищуривает глаза на попытку Минки сесть: — А ты лежи, ждём целителя, зелья только боль заглушают.        Минки облизывает пересохшие губы и откидывается обратно на футон. Сан слабый совсем, исхудавший, но сидит рядом, клещами не оторвать, заговорёнными оберегами не отогнать. Боль копошится где-то на грани сознания, но она какая-то игрушечная, ненастоящая. Минки избегает смотреть на свой живот, на котором держит руки Хонджун, охлаждая и явно удерживая бинты. Хёнджин периодически что-то капает из флакончика, и у Минки разноцветные пятна перед глазами от накатывающей эйфории.        — Красивая сова.        — Какая сова? — сипло спрашивает Сан и оглядывается, возвращается взглядом к Минки и губами касается пылающего лба.        — За окном в гостиной. В стекло бьётся.        Сознание Минки уплывает, он держится из последних сил, но его так манит узнать, чьи шаги он слышит, пусть это и будет последним его знанием. Держит в сознании только Сан, который стискивает его пальцы до хруста, не позволяя отключиться. Сан недоверчиво щурится на Минки, но Чан возвращается с замершей в его руках совой, и все подозрительно косятся то на птицу, то на Минки.        — Не хотел бы вас пугать, но сова принадлежит одному из министерских, — осмотрев птицу, выдаёт Хонджун. — Это птица Чон Юнхо.        — Минки, не закрывай глаза, — просит Сан и хлопает Минки по щекам, но реальность плывёт, как Минки не пытается удержать глаза открытыми. — Чёрт, где Чимин?!        Хванун ведёт кончиком носа по его шее, слизывая капли тёплой крови, сочащиеся из прокушенной кожи. Вампиры любят кровь, а познавшие укус вампира, готовы отдавать её литрами для повторения того экстаза, который пронзает тело, пока вампир играет со своим донором, сладкая истома сохраняется в теле до суток, а потом хочется ещё. Ни один наркотик не сможет дать того сладкого ощущения, которое дарит поцелуй вампира.        Засосав кожу в месте над укусом, Хванун шумно выдыхает, а Минки выгибается, вжимаясь в бёдра Хвануна своими. Вспышка удовольствия пронзает тело, а Хванун с улыбкой ведёт носом по его скуле, замирает у губ, и неспешно обводит контур губ. Минки дышит тяжело, приоткрыв губы и хватая ртом раскалённый воздух. До боли хочется, чтобы Хванун слизнул капельки крови из прокушенных губ.        И Хванун, словно услышав, проводит кончиком языка по краю раскрытого рта Минки. Но полноценного поцелуя Минки так и не получает, хоть всё равно безбожно податлив под напором вампира. Он вжимается в него с каким-то отчаяньем, жадно выпрашивая ласку и хаотично гладя чужую напряжённую спину. Совершенно незнакомую спину. На краю сознания вспыхивает сравнение с Саном, и Минки ошалело отнимает пальцы от прохладной кожи. Хванун смотрит хитро и немного ехидно, медленно расплываясь в улыбке, а потом подёргивается дымкой и исчезает.        — Что значит «рана, помноженная на ломку»?! Кто он?! ЧОНИН! Убери руки, Чан, я хочу поговорить с ним.        — Сан, успокойся, — тихо шепчет Минки. — Всё нормально.        — Нормально?! — Сан гремит и бушует, и у Минки даже получается открыть на некоторое время глаза, чтобы увидеть румянец на скулах и праведный гнев в глазах. Чан стоит у стены и кусает губы, он улыбается очнувшемуся Минки и возвращает на лицо серьёзное выражение лица, когда мимо ураганом проносится разъярённый Сан. — Тебя едва вытащили. А всё из-за этого дракона. Ещё и строит из себя обиженное достоинство и извинений ему мало, да его на мелкие тряпочки порвать мало. А ты чем вообще думал?!        — Я думал о тебе. Угомонись.        — Минки… — Сан садится на край постели и трогает щёку Минки дрожащими пальцами. — Ты же понимаешь, что эта связь навсегда? Я не стою того, чтобы ты такое сделал.        — Дурак ты, — устало улыбается Минки. — Ты стоишь гораздо большего. Я долго был в отключке?        — Четыре дня.        — Сколько?!        — А ты думаешь, почему я бушую, дракон прячется, а верный волк следует за мной по пятам? — Сан криво усмехается и трёт лицо ладонями. — Пока ты в отключке валялся, а я не знал, каким богам молиться, Чимин с Тэном над тобой колдовали. Даже Феликс пришёл, хотя Хёнджин и возмущался и пытался его уложить. Он так ослаб после портала, что сквозь кожу пятнистый мех оборотня просвечивает, — Сан прижимается щекой к ладони Минки и поджимает дрожащие губы. — Ты так меня напугал. А эти только сегодня изволили поделиться всем, что произошло.        — И правильно сделали, эй, — Минки улыбается от щелчка по носу и воинственно суженых глаз. — Что с совой?        — Да что… с драконом чуть не подрались, — хмыкает Сан. — Не хотел со мной Чана отпускать, словно я съем его волка.        — Ну, — тянет Минки, — не без причины. Я его понимаю.        — Понимает он, — фыркает Сан, но руку Минки не отпускает, — все вы понимаете, а ты, волк, не хмыкай, не то покусаю. Так, а ты что ржёшь?!        — Я соскучился по тебе, — не в силах успокоиться, смеётся Минки, взглядом оглаживая Сана, словно не видел его несколько лет.        — И я соскучился, — улыбается Сан и смешно морщит нос, но в одно мгновение становится серьёзным. — Мы нашли Минсока и Юнхо. Живы, хотя и сильно потрёпаны. Но не знают, кто и зачем их похитил. В себя пришли только вчера, до этого в каком-то состоянии каталепсии пребывали. И да… Ёнгук тоже очнулся.        — Слава богам, — выдыхает Минки и тянет Сана за руку на себя, целуя в возмущённо приоткрытый рот.        — Ты что себе позволяешь, люди смотрят, — тихо шипит Сан, но из объятий не вырывается, лишь жадно облизывается и вновь тянется за поцелуем.        — Какие люди? Мы в комнате одни, — Минки обхватывает лицо Сана ладонями и большими пальцами гладит острые скулы, а потом обводит контур губ. — Я рад, что ты вернулся.        — И я. Прости меня за всё.        — Сан… не за что тебя прощать. Иди ко мне.        Сан забирается ему в постель и тяжело выдыхает, складывая голову на плечо, но не обнимая привычно. И Минки вспоминает о событиях прошедших дней, осторожно поднимая край чужой футболки, которая на нём и глядя на туго забинтованный живот. Боли нет, но ощущение неправильности никуда не делось. Словно замок остался внутри, хотя в таком случае, он бы не выжил.        Все вопросы отходят на задний план, не хочется ничего, только обнимать тёплого Сана и колыхаться на волнах расслабляющего действия зелья, не думая ни о метели за окном, ни о расколотых масках, ни о нападениях непонятных существ. Минки перебирает волосы Сана и медленно отключается, проваливаясь в сладкую дрёму, полную тепла и уюта, о которых он так давно мечтал.        Наутро Минки готов перебраться домой, и Чонин совершенно не против. Он лишь щурит глаза из угла комнаты и треплет край бинта на одной из забинтованных кистей, глядя на них с Саном. Даже не просит отменить просьбу, которую так неосмотрительно бросил Минки, просто молчит и кусает губы, глядя, как Сан помогает Минки обуться, чтобы не потревожить рану. Чан тоже стоит молча, опустив глаза, и у Минки от напряжения, сквозящего в комнате, мурашки по коже.        — Спасибо за помощь и приют. Буду должен.        — Будешь, охотник, будешь, — всё же выдавливает из себя Чонин. И Минки словно ощущает груз всех лет, свалившийся на задумчивого и непривычно мрачного Чонина. — Удачной охоты.        — Спасибо. Лёгкого молота и горячей печи, мастер.        Они с Саном выходят во вьюгу, больно секущую по лицу после тепла и уюта дома, но им всё нипочём, и даже на пустой остановке, пока дожидаются автобуса, Сан касается губами подбородка Минки, запускает руки под пальто и осторожно прижимается всем телом. Горячий, словно печка, согревающий собой и одним только фактом своего существования.        Закупившись в магазине, они входят в выстуженную за дни отсутствия квартиру, и окунаются в круговерть обычных дел, приводя в порядок жилище и разогревая готовую еду в микроволновке. Сан придирчиво меняет повязку и тщательно смазывает безобразного вида рану, пока Минки стоически глотает мерзкое на вкус зелье и старается не смотреть, хотя глаза будто сами собой скользят вниз. За неполных два дня Минки успевает превратиться в довольный жизнью студень, который лишний раз из кровати не хочет выбираться.        Ещё бы Хванун не снился и Сана удалось бы уломать на ночь любви, было бы вообще отлично. Но кто знает, не откроется ли рана, а Сан уж точно не намерен рисковать в отличие от Минки, которому всё мало и хочется большего, словно он снова оказался в Академии и сходит с ума от желания. Но Сан непоколебим, а к вечеру второго дня и вовсе звонят из министерства.        — Сон Минки? Это Ким Ёнджо, ваше отстранение завершилось, с завтрашнего дня можете приступать к вашим непосредственным обязанностям. Все ваши сотрудники оправданы и восстановлены в званиях.        — Тебе тоже позвонили? — не столько спрашивает, сколько утверждает Сан, зачёсывая ладонью волосы назад, и как-то растерянно улыбается. — Я соскучился по нашей работе.        — Я тоже, Сан, я хотел тебе отдать твою руну. Я понимаю, почему ты воспользовался ею, но пожалуйста, будь осторожен, — Минки вкладывает в руку Сану руну и утыкается лбом Сану в макушку.        Войти в здание оказывается не так легко, как казалось утром. Словно прошло несколько лет, а не дней. Сан настороженно оглядывается, но потихоньку расслабляется в отличие от Минки. Временно исполняющим обязанности начальника отдела ставят Минсока, потому что Ёнгук хоть и пришёл в себя, ещё не оправился после произошедшего. Трое оборотней так и не объявились, что вызывает вопросы.        Юнхо и Юкхей вызывают лишь глухое раздражение, которое быстро сходит на нет, когда Минки понимает, что вся агрессия куда-то ушла вместе с подозрениями, под которыми находился каждый человек в отделе под командованием Ёнгука. И парни оказались не такими уж неприятными и мерзкими, которыми казались в самом начале. Хотя внутреннее напряжение и осталось, оно ни в какое сравнение не идёт с тем, что было.        Официальные извинения и надбавка за доставленные неудобства многим поубавила нервозности. А Минки тем временем присматривается к парням из соседнего отдела, с которыми вышло познакомиться ближе из-за не самых приятных обстоятельств. Минхо ещё бледен, но уже успел выговорить особо ретивому Уёну и напомнить, что они с Джисоном напарники, и если Уёну так не терпится заполучить в напарники Ёсана, то нужен официальный запрос и одобрение начальства, а пока пусть не крутит носом, потому что Джисон отличный парень.        Минхо подмигивает Минки и уходит из кабинета для совещаний, оставив пышущего жаром Уёна злиться в суматохе и толчее. Но Ёсан, положив руку Уёну на плечо, успокаивает одним своим присутствием, и Уён, тяжело вздохнув, идёт к Джисону, примирительно протягивая руку. Когда те успели поспорить, непонятно, но, возможно, эта история куда длиннее, чем думает Минки.        Работа кипит, и выезд следует за выездом. У Минки жжение под кожей и периодически накатывающая слабость, но он пьёт из флакончика зелье Феликса и вновь рвётся в бой. Хотя в какой-то момент и кажется, что пляшущий с двумя кукри Сан не нуждается ни в напарнике, ни в помощи. В нём столько ярости, что на десятерых хватит, и кто знает, что вообще произойдёт в следующий момент. Минки не удивится, если завидев Сана, демоны бросятся наутёк.        — Ты так смотришь, что мне неловко, — хмыкает Сан. — Что-то не так?        — Всё так. Я просто соскучился.        Минки слышит звук движущихся шестерёнок, слышит давно. И если раньше он мерещился только во сне, потом не затихал, раздражая и отвлекая. А теперь он прислушивается к нему, чтобы знать, что с Саном, которого сейчас нет в поле зрения, всё в порядке. Потому что он уверен, он слышит в тиканье жизнь Сана.        И если хоть на мгновение звук спешащих секунд и минут заглушается, Минки вскакивает с бешено грохочущим сердцем и оглядывается. Пульсирующий комок в горле душит, помогая сдержать крик, и Минки вслушивается, чтобы наконец расслабленно выдохнуть — всё в порядке. Часы не остановились.        Минки частенько зависает, просто глядя на Сана и слушая биение времени. Сан и сам по себе завораживает смесью опасности и очарования, но после ранения в его глазах появилось нечто ещё. Пристальный взгляд с ощутимым вызовом в какое-то мгновение кажется совершенно чёрным, словно смоляная вязкая масса, затягивающим, подчиняющим. Словно яд мантикоры изменил в нём что-то, заклеймив чёрным сетчатым поцелуем его губы и оставив навеки в его сердце тьму.        Имя Сана слетает с его потрескавшихся губ всё чаще и чаще, словно заклинание, которое может успокоить и облегчить поселившуюся навечно вместе с тиканьем головную боль. Минки прикладывает руку в груди и, кажется, ощущает его имя, выведенное алыми буквами на сердце.        Иногда звуки утрачивают суть, и Минки растерянно смотрит на собеседника, прося повторить. Словно звук за звуком сказанных слов медленно теряют смысл, тускнеют и испаряются, как неглубокие лужи после слепого дождя, оставив на губах пепельный вкус недосказанности и некоторого разочарования.        Всё, что у него есть — это Сан, тиканье и оружие в руках. Это и спасает от моментов, когда он не слышит ничего вокруг, ориентируясь лишь интуитивно и прислушиваясь к множащемуся призрачному хронометру, среди которого он отчётливо слышит шум шестерёнок родной жизни.        А после боя он зарывается пальцами в волосы Сана и прижимается к нему губами, чтобы ощутить биение жизни всем своим естеством. Сан жмётся теснее, с тихим стоном откидывает голову, позволяя целовать нерассосавшуюся тёмную паутинку, и комкает потрескивающую в пальцах ткань. И тогда сердцебиение под ладонями сливается со стрёкотом шестерёнок, а Минки ощущает сильную связь с древним, по воле судьбы оказавшимся в кольце его рук.