Основатель

      Следующей ночью небо заволокло тучами, вдали слышались раскаты приближающейся грозы. Воздух густел перед ливнем, вбирал в себя плотную водяную взвесь. Войти в замок по такой погоде легче лёгкого, но уйти надо до дождя — Нура не знала, как поведёт себя разложенное на туман тело во время ливня, а момент для экспериментов был неудачным. В чёрном коридоре, где все сёдзи были распахнуты настежь, недвижимо стоял чёрный силуэт.       После пропажи принцессы Мидзуки этот дом не единожды перевернули верх дном: кругом валялись вещи, больше похожие в таком положении на хлам. Шлейф суеты и додзэновского «Найдите её! Найдите что-нибудь, что приведёт к ней!» всё ещё витал в тишине ночного плотного воздуха. Нура ясно его слышала.       Вобрав в себя всю решимость, она наконец-то вошла в комнату Юкатэя. Её встретили холодный матрас, испачканные чьими-то подошвами простыни, игрушки, школьные свитки, кисти для каллиграфии и множество белых листов. Нура задержалась на одном из них. Там была нарисованная им бабочка. Наклонившись, она взяла лист в руки.       — Я всё пытаюсь вспомнить ту самую, — сказал сгорбленный над столом мальчишка с чернилами на носу и щеке.       — Какую ту самую?       — Ну, ту, которую ты впервые тогда сделала… из чайника, помнишь?       Его голос эхом застрял в её голове. На лист откуда ни возьмись плюхнулась капля и разбилась в дребезги. Прикосновение руки к влажным ресницам подсказало, откуда вода. Пустота наполнила её до краёв.       Всё её присутствие в доме было молчаливым и бесцельным. Стоя на террасе, она поняла, что искала хоть какое-то утешение, но взамен получила опустошение. Безмолвие заполнило её, как густой туман заполняет бесконечно водную гладь, так что видно только тёмные воды по близости и молочную воздушную взвесь. По ощущениям она стояла в эпицентре густоты. Слева, справа, сверху — всюду белая неизвестность. Есть ли там что-нибудь, нет?       Нура открыла глаза, и в них отразился бледный лунный диск, прорезавшийся сквозь кучные дождевые облака. Одиночество прорезало грудь. Пальцы крепче сжали лист бумаги, точно страшась, что он улетит с первым же порывом ветра. Поцеловав чернильную бабочку, она сложила листок и убрала во внутренний карман.       Вновь взгляд устремился к небесам. Ветер ударил по щеке. Закрыв глаза, Нура нахмурилась.       То ощущение, будто она ходит по ровным водам в клубах густого пустынного тумана, изменилось. Доселе спокойные воды стали волноваться, повинуясь неведомому магнетизму. Приливы, отливы… Волны плескались из стороны в сторону, шум воды становился громче, свирепей. Воды вскипали, вздымались высоко над головой и стеной рушились вниз… И вновь внутри заиграл хаос, вновь по жилам растеклись два противоположных начала: жизнь и смерть. В тот ночной час её коснулось проклятье и измазало сердце дёгтем.       Всё было ошибкой, все неверно. Веря в лучшее, она ошибалась. Как и оставляя в живых тех, кто был достоин отмщения. Она закрыла глаза и прислушалась к сердцу: оно гоняло штормовую кровь, в его полостях бушевал океан. Хаос внутри походил на ритуальную песню перед священным таинством. Внутри неё вдруг ясно прозвучал незнакомый обряд. У него был свой ритм, его мелодия распаляла мерцающие угли угасающей души. И вдруг то, что гасло, начало возгораться вновь.       В глазах всё внезапно поплыло, Нура взялась за ограду и тяжело задышала. Бросало то в жар, то в холод, по спине стекали капли солёного пота, на лбу блестела испарина. Перевязанные запястья гудели и жгли, повязка пропиталась светлой жидкостью, сочащейся из ран. Свобода никогда не даётся просто. Незаживающие раны стёртых запястий горели, молили об исцелении, но их мольбы перебивали шторм и буря, рождённые в груди. Нура взглянула на выплывшую из-за туч луну. Безумные глаза в страхе и трепете зарделись на серебряный диск. И вдруг с той же ясностью, с которой минуту назад её тело готово было свалиться в слабости, её дух окостенел и пророс вторым позвоночником, не дающим согнуться или упасть. Он сделан не из кости, скорее, из стали. И даже если мышцы обессилят, этот хребет не даст телу рухнуть, покуда на землю не прольётся справедливость.       Сила внутри не требовала преклонения. Она не стремилась к господству, не подчиняла, пресекая неповиновение. Она предлагала себя, словно выточенный меч, лезвие которого несёт смерть и разрушения…       Смерть и разрушения…       В застывшем взгляде отразилась тьма, проглотившая белый лунный диск.       Сзади треснула половица. Нура резко обернулась: в трёх сантиметрах от её груди расположилось остриё катаны. Вглядевшись в лицо своей угрозы, она облегчённо вздохнула:       — Канда… — произнесла она спокойно и вгляделась за его спину: — Один?       — Где принцесса? — он, как и та неведомая сила, тоже не требовал, хотя мог бы. Канда разборчиво вглядывался лицо, спрятанное за подхваченными ветром длинными прядями. Её высохшие губы надломлено и потерянно улыбнулись. — Что ты…       — Пока что ничего, — её губы вновь подёрнулись. — Я отпущу её, как только найду Юкатэя.       В нахмуренном лице Канды проскользнула обречённость.       — Это ребёнок, Нура, — она старательно подбирал рычаги. — Она не должна отвечать за грехи своего отца.       — А Юкатэй за чьи грехи отвечал?       Этот разговор мог длиться вечно и вечно упираться в один и тот же тупик. Нура придвинулась ближе. Остриё катаны поцарапало грудину. У неё на примете тоже нашёлся рычаг. Канда окинул её взглядом разоблачённого шарлатана, но порядочности ради ещё немного подержал клинок, прежде чем опустить. Угол её губ довольно потянулся вверх.       — Мы поможем друг другу, — сказала она, и улыбку сдул ветер. — Я верну принцессу, отдам её тебе. Будешь купаться в золоте до конца своих дней. Только скажи, куда увозят детей.       Генерал судорожно выдохнул. За голову Нуры он получит гору золота, за живую принцессу — сотню таких гор.       — Сложный выбор, — согласилась Нура, завидев расчёт в его лице.       Губы Канды растянулись, с них посыпался давно осевший цинизм.       — Есть ещё один выбор, — пристальный взгляд Нуры вдруг приобрёл болезненный лихорадочный блеск. Прогремел гром, уже совсем близко. Ей вспомнился Путь Канды и его личный Бог, чьими принципами он старательно выстраивал всю свою жизнь. — Додзэн даст тебе много денег, но я дам ещё больше.       Канда не стал сдерживать насмешку, что соскочила вниз к половицам.       — За твоей головой гонится вся страна и, вероятно, Коноха. Что ты можешь мне дать?       Нура выпрямилась. Её взгляд затвердел:       — Запоминай эти ночи. Они последние для династии Накамура. Скоро от Додзэна и его потомков ничего не останется.       Его взгляд старательно испытывал её на прочность, но после затянувшейся тишины Канда резко выдохнул:       — Ты спятила…       — Скорее всего, — Нура пожала плечами. — Смысл быть в уме, если вокруг безумие?       Взгляд Нуры, потерянный и пропащий, пропадал всё больше и не спешил находиться. Она и сама пропадала. Утекала, как вода сквозь пальцы.       — Когда отцу приказали совершить сеппуку, моя мама обезумела от горя и умоляла о том же. Ей отказали. Тогда она спрыгнула со скал и разбилась о камни… Она сделала большое одолжение своему господину и всему миру, потому что безумие даёт свободу, а ярость — силу. Им всем очень повезло, что она направила и то, и другое на себя. Но я так делать не буду.       Взгляд чёрных блестящих глаз устремился к Канде. Откуда ни возьмись из-за спины он почувствовал чьё-то присутствие и не успел повернуться, как сзади к его шеи приставили клинок.       — Где Инин? — вновь спросила она, но уже над ухом. Силуэт спереди распался на маленьких бабочек.       Если бы Канда не знал, чем всё закончится, он, может быть, был чуть говорливей: свой язык он редко заплетал в узел, как теперь. Но в его голове уже давно выстроился сюжет, что оглушал своим драматизмом.       — Я всё равно узнаю, — почти прошептала на ухо Нура. — Додзэн мне сам всё расскажет.       — Так зачем тебе я? — вздохнул Канда и поднял брови. Он заметил, что её пальцы, до этого вонзавшиеся мёртвой хваткой в его плечо, вдруг дали слабину.       — Не хочу тебя убивать, — чуть погодя произнесла она. — А если мы будем на одной стороне, то не придётся.       И тогда он точно понял, что она безумна. Выбор между сумасшедшей и даймё вгонял его в оцепенение, как перед стратегической картой, где на линии огня встречались мышь и слон. Многие считали, что Додзэн в этой партии весит не меньше трёх тонн, но после исчезновения из самого охраняемого места принцессы, Канда так уже сомневался.       — В западной провинции Дождя, не знаю, где точно, есть военное поселение Дадзай. Они проводили там испытания с биджу. Инина никто не видел в замке, после исчезновения Юкатэя. Думаю, он ещё там.       — Здорово, — за коротким одобрением почему-то оружие не сдвинулось с места. — Подумай, Канда. Империя Додзэна вот-вот рухнет, я дам тебе её остатки, если мы будем на одной стороне.       Алчный огонёк блеснул в зрачках генерала.       — Ты всё ещё держишь катану на моей шее, — напомнил он. — Не по-товарищески.       Нура после секундной паузы развеяла клинок.       — Думай, — напоследок произнесла она. Канда резко оглянулся и обнаружил пустоту. Никого не было позади. Осталось только послевкусие её отравленного предложения.       Той же ночью в окно Додзэна постучали. Пятеро солдат и старый Даймё переглянулись: стук на третьем этаже был непривычен. Додзэн посмотрел на командующего. Тот кивнул, приказывая открыть ставни и окно одному из подчиненных. Самурай, держа оружие наготове, выполнил безмолвный приказ. С улицы в комнату вошёл холодный воздух. В грузном небе блеснул разряд. «Никаких чертовых туманов», — подумал Додзэн про себя с облегчением. Громыхнуло, а затем воздухе устоялась подозрительная тишина. На мгновение сверху показалась рука, забросившая в комнату что-то тёмное, что глухо ударилось о пол.       — Отойдите! — проревел командующий и подбежал к даймё, закрывая его собой. — Всем отойти! Выведите даймё из комнаты!       Додзэн щурился на упавший предмет и отчего-то не разделял всеобщей паники. Его старческие глаза улавливали в предмете знакомые черты.       — Погодите, — сипло отмахнулся он, — и сделал шаг вперёд.       — Господин, если это не взорвалось сейчас, оно может…       — Отставить! — раздраженно вскрикнул даймё и подошёл ближе. — Поднимите, — приказал он, не в силах опуститься сам. Колени бы не дали ему потом подняться.       Поглядывая с опаской, самураи нашли среди себя крайнего и отправили его исполнять приказ. Опустившись вниз, солдат удивленно поднял предмет, что оказался всего лишь тряпичной куклой с фарфоровым лицом. Он недоуменно передал куклу даймё.       — Узнали? — Нура спустилась на тонкую оконную раму. Катаны хором звякнули и тут же устремились на гостью. Она подняла руки — жест, приукрашенный издёвкой. — Попрошу вернуть. Химе и так одиноко, это её единственное развлечение, — продолжала забавляться Нура.       — Где она?! — рявкнул Додзэн. — Твои дни сочтены, Нура. Видят Боги, рано или поздно, я поймаю тебя и тогда…       — И что тогда? — Нура не то просила, не то требовала продолжения. Собственная участь в сладких фантазиях Додзэна развлекала её. — Пока я была в Конохе, я лишилась всех ногтей на руках, скрывая ваши тайны, Додзэн. Меня жгли и топили. Ломали кости, затем лечили, чтобы снова сломать. Печать Инина скрыла от них мою память, но мой язык никуда не делся. А я продолжала молчать, — её голос надломлено дрогнул — так тело вспоминало боль. — Знаешь почему?       Губы Додзэна подёрнулись в презрении.       — Потому что таков Путь самурая, коим ты когда-то была.       За силуэтом на окне вновь полыхнула молния. Нура сдавленно усмехнулась.       — К чёрту Путь, — ядовитая горечь растеклась в её словах. Гром сотряс пространство, словно вставил что-то своё в довесок. — Я делала это, потому что ты дал мне своё слово, помнишь? Что бы ни случилось со мной… Ты клялся, что Юкатэй будет под покровительством дворца.       Ветер за окном крепчал, развивая длинные волосы. Додзэн взглянул на неё и увидел твёрдость, с которой, возможно, ни разу в жизни не встречался. И столь же глубокое страдание, что поселилось в обращённых к нему глазах.       — Можешь поймать и пытать меня. Можешь замучить до смерти, — продолжала Нура, хмуря брови. — Но ты никогда не узнаешь, где она, пока я не найду Юкатэя.       Губы Додзэна в задумчивости сжались. Перед ним предстала совершенно безрадостная картина, в которой не было иного исхода, кроме как плачевного. И кто из них больше всех прольёт слёз — тот ещё вопрос. Он бросил взгляд за плечо Нуры, вспомнив, что с крыши наблюдают его люди и готовятся к захвату, но что толку? Если она так отчаянно хранила его тайны, как же она будет хранить свои? Прихлопнуть муху и перекопать каждый метр своих земель в надежде найти дочь? Или оставить в живых и по следам отыскать пропажу? Как высоки риски, как смертоносны эти игры.       — Зачем ты пришла? — спросил Додзэн, теряясь в догадках.       — Мне от вас кое-что нужно.       — Как ты смеешь… — в дайме клокотала бессильная злоба.       — Если откажете мне — я не обижусь. В этот раз я принесла её куклу, но в следующий раз я приду с маленьким белым мизинцем. Я пойму, если вы откажите и тогда, поэтому я приду в третий раз и таким образом мы соберём маленькую химе по частям прямо в ваших покоях.       Жилы на шее Додзэна взбухли, челюсти сжались так сильно, что голова затряслась. Нура видела, как самый могущественный человек осознает свою беспомощность, как трясутся его руки, которые жаждут придушить её здесь и сейчас.       — Прикажи твоим людям выйти.       Додзэн колебался. Гордость оглушающе трещала под тяжестью угрозы любимой дочери.       — Выйти всем, — оторвал он от сердца слова.       Нура довольно смягчила губы.       — Юкатэй в Дадзае.       — Не утруждайся, я это знаю, — отмахнулась Нура с видом небрежности.       — И что ты тогда от меня хочешь?!       Нура спустилась с рамы на пол.       — Зажигай свет, Додзэн, доставай карты. Дадзай не отмечен ни на одной.       В секундном пересечении взглядов Нура уловила ничем не прикрытое презрение. Это заставило её хохотнуть: хохот больше не от смеха, сколько от опьяняющей власти над некогда всевластным.       — Можешь написать пару строк принцессе. Обещаю, что в следующий раз я приду с ответным письмом. Письма ведь лучше пальцев, да?       Губа Додзэна задралась вверх. Он заранее представлял, как на Нуре производят все самые страшные казни на свете.       Нура не гнала бы так лошадь, если бы не знала, что Додзэн вдогонку ей послал свои отряды: убить её не так просто, а в крепости, казалось, шансы становились больше. Она бы не стегала кобылу и не смотрела в плачущее ливнем небо, если бы не знала о выпущенной птице, что с вестью неслась туда же, чтобы предупредить Дадзай о надвигающемся шторме. По разбитому бездорожью, сквозь чёрные голые леса её встречало место, которое ей уготовил Додзэн могилой. Ему никто не сказал, что земля уже давно её не принимает.       Стены на болотистой равнине издалека обозначили крепость, не указанную ни на одной из карт. Здесь, вдали от чужих глаз и ушей происходили свои чудовищные таинства. Дождь продолжал отбивать марш, но не так остервенело, как прежде: выжатые свинцовые облака гнались за зарёй на восток. Холодный ветер продувал намокшие одежды. Стояло раннее утро. Не сбавляя скорости, Нура неслась ко входу в крепость, скрыв лицо за маской Хэнге: почему-то в дождь вода от неё отрекалась. Чем-то, тяжелее капли, ей всегда удавалось орудовать с трудом. Может быть, в иной раз это остановило бы её, но не теперь. Смерть в стенах крепости ни разу не страшила заведённое сердце.       Прискакав к вратам, она спешилась с лошади и отыскала на бедре тубу со свитком, который тут же вручила часовым. Матёрый самурай развернул его и первое, что вычленили наученные глаза, — это печать и подпись Додзэна. Эти символы здесь знали все, без них любое приближение к стенам равнялось государственной измене и каралось так, что один страдал, а сто других знали, в какую сторону блуждать не стоит. Зрачки бегло прошлись по тексту.       — Инин-сан в казарме на окраине, — наконец-то пробасил самурай и вернул свиток. — Двухэтажное здание. Оно тут одно такое, не спутаешь.       Она не дёрнулась с места. Сворачивая свиток в трубу, Нура подумала, что идти к Инину рано. Непонятно, заслуживает ли он милосердия. А если не заслуживает, то сколько ненависти необходимо обрушить на него, чтобы он искупил свой грех.       — Додзэн-сама хочет, чтобы в Намихару привезли ребёнка из крепости, — сказала она, не забыв помянуть имя, открывавшее все двери.       Самурай на вратах, очевидно, не знал о том, что случилось. Скорее всего, новости пересекали бездорожье и топи с запозданием.       — Живых детей здесь нет, — гаркнул самурай, очевидно, недовольный своими отчётами на месте, которое их не предполагало. — Об этом лучше спрашивать Инина-сан.       Её вклиненный в стражника взгляд вдруг ослеп. Его слова разорвались у уха, оставив после себя контузию и отрешение. Самообладание едва ли остановило сходящий с неё оползень. Она пару раз сконфуженно моргнула, а затем спросила:       — Где тогда неживые?       Стражник вгляделся в её стремительно бледнеющее лицо. В утративших ясность мутных глазах обитала потерянность, которую она как могла запирала на все возможные замки.       — В десяти минутах на север… Там ров у рощи.       Не успел мужчина завершить, как Нура вскочила на лошадь и погнала её в заданном направлении.       Стражники переглянулись. В глазах обоих промелькнуло сомнение… Не обременённые высоким умом, даже они почувствовали подвох, но додзэновские подпись и печати сбивали с толку, поэтому, хмыкнув, они остались стоять в безмолвии.       Ещё не был виден овраг, но тошнотворный сладкий запах защипал ноздри. Нура притянула ближе к носу ворот плаща и спешилась. Влажный холод воздуха лип к лицу. По мокрым стволам голых деревьев Нура шла вперёд. Запах густел, Нура двигалась всё быстрее, пока деревья вдруг не расступились, ограждая собой ров, что уже мало на ров походил. Лишь запах и свежий тонкий слой присыпанной земли выдавали, что Нура пришла на то самое место…       Её широко распахнутые глаза буравили землю — мокрая, она вплетала свой аромат в вонь, стоящую здесь. Нура в нерешительности сделала шаг вперёд. Почва поддалась и вдавилась глубже, под мягкой насыпью подошва ощутила что-то твёрдое и упругое. И ей хотелось бы верить в прорезывающиеся наружу древесные корни, но горло высохло, когда в рыхлой почве она разглядела выпачканные детские пальцы.       Нура огляделась кругом. Сколько их здесь лежит? Стопы кололо, онемевшие руки затряслись. Сердце разгоняло кровь, заставляло чаще дышать. И чем чаще Нура вдыхала, тем яснее чувствовала запах разложения. Она медленно опустилась на колени, и начала копать. Пальцы гребли чёрную влажную почву сначала осторожно, страшась своих находок, затем, когда на плечи опустилась тяжёлая неизбежность, смелее, глубже, резче. Долго рыть не пришлось. Почти сразу же пальцы прошлись по чему-то округлому и мягкому. Нура убрала землю, и открывшаяся в её недрах распухшая синяя голова заставила её в ужасе отскочить назад. Выставленная назад для упора ладонь ощутила что-то упругое. Сердце билось прямо в ушах, пульсировало в ладони, что случайно легла на чьё-то бедро. Не чувствуя себя, она оглянулась и увидела, что тонкий слой земли накрыл маленького человека. Она подползла к нему на коленях и стала смахивать чернозёмное покрывало с головы. За грязью угадывалось мальчишеское лицо. По телу Нуры прокатился заряд, она вдруг ощутила падение: пока тело сидело на земле, душа сорвалась в пропасть. Она стирала мокрую почву с его лица, но лишь размазывала грязь. Когда отрицать очевидное было невозможно, Нура замерла. Брови выгнулись, рот перекосило от боли.       Плакало небо, роняя редкие капли дождя. И Нура тоже заплакала.       Она вынесла изо рва и, положив на мокрую траву, нависла над ним, не в силах разогнуться и выпустить его из объятий. Не сопротивлялся и не хорохорился. Сразу обмяк в руках, что даже после смерти были "его". Горячие слёзы стекались по щекам, сжатые челюсти не выпускали наружу вой, что станет сигналом для падальщиков. Частое рваное дыхание, ноздри больше не различали гниения. Она захлёбывалась острой болью, затем боль сменилась скорбью, а после они обе пропали, оставив место ярости.       Сердце разгоняло кровь, и та билась о стенки сосудов. Звуки стихии хаоса звучали в ней. Звуки жизни и смерти.       В какой-то момент слёзы иссякли и у неё, и у неба. Скрюченная над Юкатэем, Нура сквозь писк в ушах слышала разлитую в пространстве тишину. Дождь иссяк. Весь воздух напитан влагой. Нура медленно разогнулась, поднялась на ноги и обернулась в сторону чащи, что скрывала стены Дадзая. Она вдыхала смерть, пропитывая ею лёгкие, и готовилась выдохнуть её в стенах крепости.       То было раннее утро, больше похожее на ночь. Туман обрушился на крепость точно из ниоткуда.       Когда Канда подступал к крепости, он чуял, что это утро напрасно тешит его серым небом и чёрными стволами мокрых деревьев. Напрасно птицы стараются больше молчать и издают какой-то писк изредка, словно случайно. И крепость смотрит своими непреступными стенами тоже напрасно. Если в его груди вибрировала тревога, то всё вычурное спокойствие и тишина вокруг были ни к чему.       Морось неприятно врезалась в лицо. Приближаясь к полуоткрытым вратам, Канда стёр влагу с лица и глаз. Он думал, что полуоткрытые врата в секретной крепости без стоящих часовых ему могли лишь померещиться, но видение не рассеялось, когда он потёр веки. На подходе он спешился и дал команду отряду приготовиться. Самураи загремели доспехами и достали оружие.       Тихая крепость в это утро молчала могильной тишиной. В стенах её лежали люди, грязь мешалась с кровью. Канда с осторожностью пробирался вперёд через разбросанные трупы, поглядывая по сторонам. Шёл туда, куда указывала ему она. Впереди рядом с горящим факелом лежало тело, которому повезло меньше всех в крепости. Могла бы не утруждать себя метками вроде пламени, Канда всё равно узнал лежащую на животе отрубленную голову. Длинные пшеничные, пусть и не мало испачканные, волосы не могли принадлежать кому-нибудь ещё, кроме Инина Яманака. Канда подошёл и навис на ним, приподняв брови. Он не знал, чем впечатлён этим утром больше. Пожалуй, его впечатления начались ещё ночью. Опустившись на корточки, Канда взглянул в широко распахнутые глаза Инина. Рот его тоже был открыт. Маска ужаса, не иначе. Канда даже догадался, что перед смертью его так сильно испугало. Ко лбу Инина было прибито гвоздём послание, наспех написанное угловатым размашистым почерком: «Принеси её Додзэну». Канда глубоко вздохнул, задумчиво прикусив изнутри щёку. Не этой головы от него ждал Додзэн.       — Ёкай… — сипло прошептал кто-то из самураев, подошедших сзади. — Как думаете, она сначала отрезала голову или прибила гвоздь?       Канда поднялся и задумчиво взглянул на самурая.       — Спросишь, когда она явится в следующий раз в замок.       И одна мысль о том нагоняла на всех беспокойство.