***
Ранним утром вместо солнца у резиденции Хокаге горели керосиновым светом фонари. Темнота за долгую ночь стала привычной, утренний холод безуспешно бился о многослойные одежды и утеплённый хаори, обдавая лицо постылой бодростью. Мадара чувствовал напряжение в заспанных глазах и боль, словно роговицу царапал зернистый песок. Он чеканил шаг, пропуская мимо редких прохожих, и думая только об одном: к чёрту кого бы то ни было, кто приехал к ним из Кайдана. Ни посланец столицы, ни грядущее обмусоливание минувшей стачки — его ничего со вчерашнего вечера не интересовало так, как старейшина его клана и сплетённая им паутина, в которую посчастливилось так неосторожно вляпаться. Вдобавок ко всему свиток Ятагарасу но дзюцу, который мирно и беспечно покоился на полках стеллажей в архиве. Боги знают, сколько раз этой ночью он порывался уничтожить его. Останавливало лишь отсутствие в том смысла. Сжечь один свиток мало. К Ятагарасу, как и любой другой технике, можно дойти по промежуточным наработкам, коих в архиве столько же, сколько подвальной тьмы. Здесь либо сжигать всё, либо ничего. У резиденции уже собралось достаточно народа. Лошади вытаптывали на площадке снежную кашу, выпускали из широких ноздрей столпы пара, а их всадники ещё не успели вылезти из сёдел. Где-то за мельканием лошадиных шей Мадара усмотрел белый мех ворота Тобирамы, Хашираму и опиравшегося на трость Исиду. Последний почувствовал на себе пристальный взгляд со стороны и посмотрел на Мадару беглым равнодушным взглядом, словно на что-то незначительное и маловажное. Ямамото Хогэн по старой доброй традиции бушевал в чистой преисподней ярости устами своего молодого и юного, но тем не менее серьёзного и внушающего некоторые почтительные чувства племянника Абэ. К слову, ярость Хогэна в этом мире ничего не стоила, потому как и по молодости своей даймё был малодушным честолюбивым огрызком своей великой семьи, а в старости, кроме неуклонно растущей деменции, ничем похвастаться не мог. Никто уже не внимал его злобе и проклятьям: проклинал он только, схоронившись за спинами сильных мира сего, или чужими губами. Чего и остерегались, так это перекрытого денежного жалованья. Абэ говорил резко, чётко, по делу, с расплывающейся миражом ноткой укоризны. На его обритом лице, которое почему-то выглядело чересчур правильно и мужественно, прочно села та серьёзность, которая выдавала истинно самурайский дух. Мадара всматривался в непроницаемое лицо Абэ в надежде усмотреть хоть что-то, что прировняло бы его к «простым смертным»: амбициозность, корысть, жажду, в конце концов, подвинуть эту горбатую рухлядь, что зовётся Хогэном, и занять не совсем законный престол Кайдана, но в ужасе разочарования видел лишь искреннюю рабскую преданность самурая. Абэ сказал, что его господин и по совместительству дядя намерен искать истоки сражения в Дожде. Абэ сказал, а Мадара не мог сдержать смешка, чем даже приостановил речь посланника и заслужить его разборчивый взгляд к своей персоне: — Я что-то не так сказал? — в вопросе гарью чувствовалась готовность защищать честь господина, отчего Мадаре стало ещё смешнее. Было бы что защищать… Как и было бы чем строить догадки полоумному Хогэну. В Мадару тут же вперилось куча взглядов, среди которых самый выразительный принадлежал Хашираме, что ни разу не удивляло. В памяти Сенджу — и старшего, и младшего — всё ещё жили отголоски «переговоров» Мадары и посланника Скрытого Камня года два назад. Если, конечно, ползания у ног Учиха бедного Ооноки можно назвать переговорами. Мадара вдруг ясно ощутил, что и Хаширама, и Тобирама вспомнили это маленькое происшествие, подумав, что сейчас может произойти что-то из рук вон. Будучи большим охотником до музицирования на тонких нервах этих двоих он вновь усмехнулся, соскользнув взглядом на ещё больше насторожившегося Абэ, и, источая змеиную лукавость, произнёс: — Всегда поражался тонкому складу ума вашего дяди. Пусть правит, сколько уже правил, а потом ещё столько же. «Это верный путь сгинуть вашему семейству», — досказали его глаза. Сердце Хаширамы уже успело устроить настоящую свистопляску, а на лбу проступила испарина. Мадара удовлетворённо затих и не подавал признаков своего присутствия до конца заседания. У оккупации Саноса самураями были свои нюансы. Прежде всего, надо держать в уме, что Страна Дождя за последние сто пятьдесят лет ни разу не вела самостоятельных внешних войн, только изредка шаталась от внутренних склок. Не смотря на это, все сто пятьдесят лет она не брезговала выступать на чьей-либо стороне конфликта за золотую монету. Так и получилось, что врагов у Дождя не было, партнёров — полсвета. Случай с Саносом осложнялся тем, что в миссии участвовали лишь солдаты Дождя. Собственно, за этим Абэ и приехал в Коноху. Пока он собирался вести официальные переговоры с даймё Дождя, нужен кто-то, кто исподволь найдёт следы заказчика. Солнце уже поднялось высоко, но свет всё ещё был тусклым. После переговоров Мадара остался в зале переговоров наедине с Тобирамой. Они оба молчали. Разговаривать без посредника было сложно, поэтому они делали вид, что сидят здесь в совершенном одиночестве. Распахнутые сёдзи впустили в духоту зала свежесть и энергию Хаширамы, прежде чем пустить самого Хашираму. Широкие одежды еле поспевали, когда тот бодрым шагом проследовал к своему прежнему месту и сел посреди двух очагов ощутимого напряжения: — Абэ-сан хочет выдвигаться сегодня вечером, — делая вид, что волн взаимной неприязни в этой комнате не существует, объявил Хаширама. — Ему необходима наша поддержка. Усевшись, Хаширама не смог определить, на кого посмотреть в первую очередь. Он занял выжидательную позицию, пока кто-нибудь решиться высказаться, пропустив многообещающую тень задумчивости на лице Мадары. — Надо собрать отряд, — высказав совершенно очевидную идею, Тобирама принялся мысленно перебирать варианты. — Человек пять… — Лишнее, — бесцеремонно перебил Мадара. — Никакого отряда. Секундное молчаливое замешательство оборвал Хаширама: — Даймё и весь его двор ждёт от нас поддержки. — Он её получит. Я поеду. Один. Рот Хаширамы приоткрылся в готовности оспаривать решение, но мозг ещё не придумал как. Быстрее сработали извилины Тобирамы. Скрестив руки на груди, он окатил Мадару однозначным взглядом и так же однозначно произнёс: — Нет. — Тебя никто не спрашивал, — быстро подхватил Мадара. Готовность сцепиться с Тобирамой по любому поводу была отработана годами. — Я против, — Сенджу перевёл требовательные глаза на старшего брата. Тот всё ещё не знал, чем нападать и обороняться. — Мне ка… — Ты неуравновешен, — Тобирама резко перебил зачатки рассудительной речи Хаширамы и обращался теперь полностью и целиком к сидящему напротив Мадаре. — Неадекватен. У тебя отсутствуют малейшие дипломатические способности и при этом катастрофически раздуто самомнение. — Включай мозг, недоносок… — Мадара! На гортанный окрик Хаширамы Учиха даже бровью не повёл. Прицеленным взглядом он прободал Тобираму насквозь. Грозный голос только приостановил бурную речь, но не внёс в неё никаких поправок: — Им не нужны дипломаты. Им нужны шиноби. Знаешь, когда самурай просит помощи у шиноби? Когда ему нужна информация. Добытая любыми способами и особенно теми, на которые он сам не решится. Последние слова Мадара произносил сквозь зубы — даже не произносил, а в злобной надменности выплёвывал. Верхняя губа Тобирамы презрительно подёрнулась вверх, но долгое вдумчивое молчание выдавало уязвлённое согласие. Полное обезоруживающее согласие, если бы не одно но: — С чего такое рвение? — Тобирама картинно поджал губы, якобы не знал ответа. Шестерёнки его мнительности усиленно закрутились. — Хочешь, угадаю? Плевать ты хотел на Хогэна, на самураев, на договор, который нас связывает. Плевал ты на грядущую войну. Плевал ты на всё в этой жизни, кроме своих интересов. Ты поедешь туда не ради страны. Не ради Конохи. — Если и так, то вам же лучше, — пожал плечами Мадара. — Если уж я настолько эгоист, каким ты меня считаешь, значит, работая на себя, я буду работать максимально чисто. — Чисто — это не про тебя. — Просто засунь своё мнение в… — Прекратите! — взревел Хаширама ещё грознее и громче, чем в прошлый раз. — Почему всё всегда сводится к одному? — он болезненно потёр виски — ужасно разболелась голова. На его лбу разметилось линиями напряжение, сковавшее всё лицо в выстраданной гримасе. — Каждый раз одно и то же… Хаширама сомкнул веки, а потом устремил отрешённый взгляд на другую сторону пустынной комнаты. Понимая, что последнее слово вынужден произнести именно он, Хаширама вслушивался в тишину, воцарившуюся после его отчаянного вопля, и не торопился положить молчанию конец — безмолвие не выстреливало в голову болью. В конце концов, он посмотрел на Мадару стеклянными глазами, постепенно вбирая во взгляд осмысленность: — Езжай. Не заставляя ожидать, Тобирама громко цокнул, хотя и этого ему показалось мало: — Ты возьмёшь ответственность за него? — Тобирама хотел бы услышать в собственном вопросе насмешку, но тон выкроило звенящее разочарование. — Просто… — слова брата и особенно то, как они были сказаны, вновь подкосили шаткую гармонию в душе Хаширамы. Он вновь закрыл глаза, прислушиваясь к себе. — Ты не доверяешь Мадаре, но не я. Не хочешь верить ему, поверь мне. Тобирама знал, что на это ответить. У него насчёт Мадары и доверия к нему в мыслях накопилось столько материала, что на бумаге получилась бы целая научно-аналитическая работа. — Я отпускаю тебя, — Хаширама посмотрел измотанными глазами на Мадару, — но не одного. Обречённый вздох Учиха вышел даже громче цоканья Тобирамы: — Как насчёт компромисса? — перешёл из обороны в наступление Мадара. — Допустим, команда из моих клонов. — И слушать не хочу. Работать в команде было сродни каторге: мучительно, бессмысленно и в некотором роде даже противоестественно, но Хаширама был непоколебим. Грубые препирания двух близких людей срезали с него всю нерешительность. Местами лезвие задевало плоть души, заставляя её кровоточить, но эта незримая кровь лишь прибавляла ему непреклонности. Мадара уже предвидел, как за стенами дома и вдали от сторонних глаз братья ещё успеют раз сто переругаться.***
Будь Мадара чуть менее зол и чуть более настроен на сотрудничество с Абэ и его самураями, он бы не косился на знамёна Ямамото с тем ярким отвращением, которое освещало сумерки лучше фонарей. — Лицо попроще, — шепнул стоящий рядом Хаширама. — Ты сам на это подписался. — Избавь меня от этого дерьма, — сквозь зубы взмолился Мадара. — От Абэ? — От твоих нравоучений. Хаширама резко выдохнул, точно хотел что-то сказать, но слова застряли где-то в трахее. Он повернулся к Мадаре, но тот уже облачился в свой игольчатый панцирь, не позволяя никому и ничему приближаться — привычная броня. Теперь уже любые слова, тем более нравоучения, вызовут одно утробное рычание и ничего больше. — Я серьёзно, Мадара. Это важно, — руки Учиха сильнее сжали узду мирно стоящей кобылы. — Как друга тебя прошу… Лицо Мадары скривилось надменной издёвкой, а затем он наперебой ответил: — Не проси. Приказывай. Как Хокаге подчинённому. — Тебе не надоело? — Это последнее моё развлечение. Так что будь добр… То, как из людей, понимавших друг друга с полуслова, они стали людьми, который точно говорят на разных языках, искренне ужасало Хашираму, как внезапно разверзнутая бездна под ногами. Почти двадцать лет назад река и пустынный берег связали их скорбью и единодушием, теперь же друг обернулся высасывающим душу ёкаем, от которого ежедневно раскалывалась голова. Злобный мятежный демон метался и свирепел, отдалялся и пугал. И сколько бы ближе ни хотел быть Хаширама, делая шаг навстречу, он видел обращённый к себе волчий оскал. Этот оскал падал вглубь его души, как брошенный в реку камень. — Мито нашла на спине Сакуры печать, — Хаширама резко сменил русло разговора, пряча разочарование за официальным тоном. — Пока что не знаем, что она значит. Кагами сказал, что языки древние. Есть опасения, что её пропавшая память — это действие печати, а не амнезия. Хаширама достал спрятанный в широком рукаве свиток и протянул его Мадаре. Тот бегло взглянул на символы и, вопреки собственным ожиданиям, задержался на них. — Три нижних символа пропали. Предположительно после Саноса. — У демона было три хвоста, — в задумчивости подметил Мадара и взял свиток в руки. Увлечённость точила иглы на панцире и выставленные для устрашения клыки. — Видишь что-то знакомое? — Хаширама не составило труда разглядеть перемены в настроении и лице. — Может быть. Не уверен. — В любом случае присматривай за ней. Мадара недовольно фыркнул и протянул обратно свиток. Перспектива дозорного его не прельщала. Ему всё ещё претила мысль работы в команде, а тут ещё и такой сюрприз. — С тобой, кажется, хотят попрощаться, — Хаширама краем глаза заметил стоящих поодаль Наобу и Шинью. Мальчишка лет двенадцати, нахмуренный и не по годам суровый, первенец Изуны. Стоило присмотреться, чтобы найти маленькую Эри, что пряталась от сборища незнакомцев за бабушкин плащ. Если увлечённость точила шипы Мадары, то маленькая племянница срывала их напрочь. Она выскочила ему навстречу из своего прикрытия и тут же рухнула в его крепкие руки, вскружившие её над землёй. Под звонкий девичий смех демон вдруг приобрел человеческие черты. Не было игл, шипов и клыков. Мадара тепло поцеловал её лоб, взъерошил макушку Шинье, что лишь недовольно насупился, — в недовольстве они с Мадарой были, как две капли, похожи — и обмолвился парой слов с Наобой. Если что-то и держало Хашираму на плаву, так это вера в то, что тот самый Мадара, с которым его однажды свела судьба, всё ещё жив. Пусть за семью непробиваемыми стенами, но где-то там всё ещё существует человек, которого он назвал своим братом. Колонна строилась. Среди одинаково незнакомых ему лиц Мадара увидел своё бремя на ближайшие дни. Надежда, что Кагами и Сакура найдут, чем себя развлечь и не будут путаться под его ногами, хоть и казалась смутной, но всё же грела. — Передавай БиДи привет, — последние слова Хаширамы. Мадара вскочил на лошадь и коротко кивнул. Взгляд вновь промёрз до отчуждённости, Хаширама с горечью с этим мирился. Впереди послышался голос: громкий, командующий. Поводья хлыстнули лошадей, ноги приударили по сильным звериным бокам, заставляя их двинуться. Они поскакали. Чем дальше отъезжали от скрытой в листве деревни, тем шире Мадаре дышалось, тем дальше и быстрее хотелось умчаться от всего, что осталось за его спиной. Езда успокаивала по непонятному Мадаре механизму, тонкости которого он не стремился постигнуть. Они скакали через поля и леса, мимо молчаливых тёмных деревень, рек и озёр в кромешной тьме: луна затаилась за тучами и не испускала ни единого луча, будто не хотела марать свой свет в грязи. Ехали долго. Отпуская по ветру злость, раскрывая нутро для встречных потоков воздуха, что выметали скопившуюся звериную враждебность, Мадара впадал в полу-эйфорическое состояние от бескрайнего куска свободы, что он вырвал себе и всё никак не мог прожевать. Этот кусок огромен, как пролетающие мимо поля, как распластанное над головой небо, как космос над ним. Плащ и волосы развивались за спиной, стылый, но не ледяной воздух проникал за шиворот и дарил свежесть телу, а через него — разуму. Скорость выбивала из головы чьи-то раздражающие лица, жужжащие голоса, осуждающие взгляды и опостылевшие слова, что раньше были всем и теперь стремились стать ничем. Всё оставалось позади, и могилы с переваренными давным-давно мертвецами тоже. Всю прошлую ночь они его донимали и наконец замолчали. Прикрыв веки, Мадара подставил лицо струям воздуха. Пусть к Дождю был высечен в его памяти, как на карте. В первые годы основания деревни они с Хаширамой часто ездили туда: для переговоров с самим Дождём либо же с другими странами. Этот маленький и вечно пасмурный клочок земли гордо звал себя нейтральной территорией, привлекая враждующих парламентёров. Страны Огня и Земли после не сложившегося диалога Ооноки и Мадары проводили переговоры именно здесь: в стране с отвратительным климатом, уплатив при этом нехилый налог. — Почти приехали, — сказал Абэ привычным чеканным тоном и перевёл на Мадару косой взгляд. — Думаю, будет надёжней, если мы войдём в город первыми. А вы прибудете через день. Мадара оценил идею на пригодность и заметно нахмурился. — Вы должны понимать, что в Намихаре шиноби вызывают к себе подозрения, — пояснил Абэ и тут же получил быстрый, естественный, как вдох и выдох, ответ: — Ещё больше подозрений там вызывают те, кто, следуя пути самурая, нанимают шиноби, — Мадара невзначай пропустил колкий взгляд в сторону Абэ, затем вновь обратил его к разбитой дороге. — Именно, — без особого желания согласился Абэ. — Потому что все знают, зачем нанимают шиноби. Вы подозрительны в их глазах. На месте Накамуры Додзэна вы были бы первым, кому я не стал бы доверять. Смешок Мадары, у которого не было никаких иных целей, кроме подстрекательства, Абэ пропустил мимо ушей. — Они всё равно узнают, что я здесь. Узнают, что я не один. Тогда они справедливо поинтересуются у вас: почему наёмник вашего достопочтенного дяди скрывается и незаконно ошивается в столице? Если Хогэну-сама не хватает проблем, можем следовать вашему плану, Абэ-сан. Мадара закончил свою речь, как и начал: с раздражающей стылой вежливостью, подкреплённой возмутительным тоном нравоучений. Абэ на мгновение яростно вспыхнул и сцепил крепко зубы, чтобы не ляпнуть то, о чём вскоре придётся раскаиваться. Какое-то время он молчал, а мышцы лица его извелись в напряжении, делая линии жёстче и злее. Лошади переступали шаг за шагом. Мадара еле сдерживался, чтобы не расплыться в высокомерной ухмылке. Абэ долго и мучительно примирялся с правотой Мадары, его громоздким самомнением и чванливым тоном, где за личиной вежливости скрывалось голое пренебрежение. Он пришёл к выводу, что на всё это надо закрыть глаза. Здесь и сейчас нравственные веки должны быть сомкнуты ради общего дела, хотя иной раз в иных обстоятельствах Абэ был бы вынужден оголить катану. Ещё там, в Конохе, когда Мадара насмехался над господином Хогэном. Была бы издёвка произнесена на миллиметр откровенней — и Мадаре, и Абэ не случилось бы ехать плечо к плечу. — Что вы предлагаете? — наконец спросил Абэ, утрамбовывая плотнее пренебрежение и враждебность. Мадара решил, что для двух дней бедный Абэ был накалён достаточно. Его скучающие внутренние волки были достаточно позабавлены, да и невинные самурайские овцы всё ещё целы, потому он убрал из голоса кричащий вызов и провокацию: — Я поеду с вами. Я буду с вами. И буду говорить с Додзэном сам. — Исключено! — резко перебил Абэ. — Все переговоры Хогэн-сама доверил мне. — Вы говорите от лица Хогэна-сама? — переспросил Мадара. — Да. — Отлично. Тогда от своего лица переговоры буду вести я. — Не забывайтесь, Мадара-сан, — сквозь зубы процедил Абэ, — за переговоры вам никто платить не обещал. Вы были наняты как шиноби и должны исполнить то, ради чего наняты. — Всё, что требуется от меня как от шиноби, будет сделано. Но если вы вдруг забыли, Санос — это оскорбление чести моей семьи. Вы, кажется, должны понимать. Честь, семья и всё в этом духе… — последние слова выпорхнули из его рта быстро, резко, тяжело. Абэ посмотрел проницательным и спокойным взглядом на равнодушный профиль Учиха и попытался выглядеть в нём ключ к загадке. С чем-то слова его резонировали, обо что-то отбивались и отскакивали в прямо противоположную сторону. Несогласие внутри вопило, но так и не смогло выбраться сквозь поджатые губы. Абэ легко встряхнул головой и взял за правило говорить с Мадарой как можно реже. Так было надёжней. Они молча продолжили шествовать, пока вдали не стали показываться покатые крыши домов.