Презренная

— Скажи мне правду… Сплинтер — мой отец, да? — Да. Хамато Йоши — твой настоящий отец. Карай медленно открыла глаза и с трудом приняла сидячее положение. Твердый пол холодной камеры в подвале здания Клана Фут определенно не был лучшим местом для сна. Отсутствие хоть какого-то матраса или одеяла вынуждало ее терпеть холод и болезненный дискомфорт во всем теле. И нисколько подобная обстановка не способствовала улучшению ее состояния: боль в горле и синяки на шее — последствия крепкой хватки Мэй — по прежнему не оставили ее, причиняя дополнительные неудобства. Особенно это чувствовалось после сна — каждый раз Карай просыпалась с болью в спине и в горле. Так же было и сейчас. И в данный момент куноичи больше всего хотела воды, чтобы хоть как-то загасить это раздражающее чувство. Но нет — она не скажет никому об этом. Пусть не думают, что ее можно сломить железной клеткой. Но, по факту, это было так. Нахождение в тюрьме — пожалуй, худшее, что она испытывала за свою свою жизнь. Тишина и безделье давили на нее, и Карай казалось, что рано или поздно она сойдет с ума. Ей оставалось только ждать, когда черепахи придут за ней. Если придут. Несмотря на открывшуюся правду, куноичи все еще не чувствовала хоть малейшей связи с ними. То ли виной было воспитание Шреддера, последствия влияния которого она не могла сбросить всего за день, то ли так ее настроило агрессивно-недоверительное отношение к ее персоне Рафаэля. Пусть Леонардо и искренне верил ей, Карай сомневалась, что-то же самое можно было сказать об остальных. А еще ее злил и огорчал тот факт, что теперь ей приходится полагаться на кого-то, помимо себя. Сейчас она меж двух огней — Шреддером и Сплинтером, — и обе стороны властны над ее судьбой. От безвыходность Карай хотелось выть. Но, рано или поздно, ее тревожным мыслям и попытками придумать хоть какой-то план, пришел конец. Скрип двери вернул ее в реальность, и Карай тут же отвернулась в противоположную от решетки в сторону, демонстрируя гордость и пренебрежение. Она знала — должно быть, Шреддер вновь пришел поговорить с ней и попытаться образумить. Но это не был Шреддер, и определенно не был Тигриный Коготь. Это была Мэй. Карай сглотнула подступивший к горлу ком, что тут же отдалось болью. А ведь она пыталась убить дочь Сплинтера… И раньше бы Карай не простила бы подобное ни за что. Даже, пожалуй, ответила бы в равной мере. Но ввиду последних событий ей пришлось пересмотреть свои взгляды. Мэй — точно такая же жертва лжи Шреддера, как и она. Девушка поставила поставила перед камерой Карай поднос — это было слышно по звуку, — и развернулась для того, чтобы уйти. В этот момент куноичи не выдержала и, подскочив на ноги, припала к решетке, окликнув подругу. — Я знаю, ты злишься на меня, — начала Карай, как только Мэй обернулась на нее и посмотрела мрачным, презрительным взглядом, — но пойми… я не могла поступить иначе, — брови той изломились в гневе. «И снова, — думала про себя Мэй, — и снова ты повторяешь это». — Спустя столько лет грязной лжи, которую всем нам рассказывал Шреддер, я узнала правду. Правду о том, что Сплинтер — мой настоящий отец! — Карай замолчала, ожидая хоть какой-то реакции от Мэй — но та лишь надменно прищурилась. Тяжело вздохнув, куноичи продолжила уже более пониженным голосом: — Я знаю, ты можешь не верить моим словам, но… — Я верю тебе, Карай! — выпалила Мэй, чем ввела подругу в приятное удивление — неужели и до нее дошло, как на самом деле все обстоит. И, в то же мгновение, надеждам, которые дочь Сплинтера успела выстроить, было суждено рухнуть: — Я давно это знаю! Карай замерла в искреннем недоумении. Неужели со всех сторон ее окружала одна лишь ложь. Девушке было трудно подобрать слова, которыми можно было бы передать все те чувства, что в ней роились, и все, что она смогла, это пролепетать: «Откуда.?» — Рафаэль сказал мне, — все, что говорила Мэй, не переставало удивлять Карай. Она была слепа слишком долго, и никто не мог раскрыть ей глаза на истинное положение дел. Никто, кроме Мэй. — Если ты все знала… — произнесла Карай, чувствуя себя обманутой пуще прежнего, — почему не сказала мне? Почему продолжала лгать и убеждать меня в обратном? Этот вопрос ввел Мэй в ступор. Она знала ответ — но озвучивать его не хотела. Потому что он был главным свидетельством того, что за столько лет она так и не поборола свои изъяны. Шреддер предупреждал ее о последствиях слабости. И вот они — прямо под носом. Но Мэй больше не могла держать все это в себе. — Потому что ты моя сестра, и я люблю тебя! — куноичи чувствовала, как предательские слезы наливаются на глаза. Она проигрывает вновь и вновь, вновь и вновь. — Я не хотела, чтобы ты ушла. Я уже потеряла все, что имела, и ты — единственная кто у меня осталась! Лицо Карай выражало искреннее сожаление. Она не могла более смотреть в глаза Мэй — и, нахмурившись, отвела взгляд. Когда-то давно они поклялись друг другу, что даже когда потеряют последнее, что они только могли иметь, — все равно останутся вместе. И Карай предала их клятву. — Но теперь это неважно, — мрачно произнесла Мэй и удалилась из подвала, оставляя Карай одну, наедине со своими мыслями, надеждами и сожалениями.

***

Мэй тяжело вздохнула, собираясь с мыслями, и с гордо поднятой головой и выражающим уверенность взглядом распахнула двери тронного зала, входя внутрь. Твердой походкой, сопровождающейся стуком небольшого каблука ботинка, она прошла вперед и остановилась перед ведущей к трону лидера Клана Фут лестницей. Ороку Саки окинул ее вопросительным взглядом и повелительно произнес: — Что ты хочешь, Мэй? — определенно, он был не в духе — совсем нет. По-настоящему злой от предательства Карай, он заражал этим негативным настроением всех, кто его окружал. — Учитель Шреддер, — девушка опустилась на одно колено, а ее голос был серьезен и холоден, как сталь, — я бы хотела обсудить с вами некоторые вопросы… — девушка замялась, сомневаясь в своих словах, но показывать свою неуверенность не собиралась, и потому твердо продолжила: –…которые касаются Карай. — Все, что можно было обсудить, если чужое мнение вообще, конечно, требовалось, — прокомментировал он как бы между прочим, выражая явное пренебрежение ко вмешательству со стороны, — я уже обсудил с Тигриным Когтем, — Мэй вздрогнула от заявления Ороку Саки и подняла подняла голову, смотря на него с непониманием — где-то на дне карих глаз плескалась медленно рапаляющаяся в ней злость. Шреддер не мог не заметить, как явно девушка выражала свое недоумение, граничащее с недовольством, и потому решил без церемоний и всех прочих излишеств поставить ее перед фактом: — Он — моя правая рука. — Тигриный Коготь?.. — пролепетала Мэй, чувствуя, как последняя ниточка внутри грозится оборваться. — Но… Но Вы сказали, что это место принадлежит мне! — безнадежно воскликнула куноичи. — Вы… — Если бы ты потрудилась слушать меня внимательнее, — резко оборвал Шреддер — его громкий, злобный, но одновременно с этим холодный, даже, можно сказать, каменный, голос заставил Мэй в страхе потупить взгляд, — ты бы поняла, что я на самом деле имел ввиду. Это место принадлежит Тигриному Когтю и никому-либо еще, — все старания, всю работу над собой, на алтарь жертв которых Мэй принесла слишком много, он теперь втаптывал в землю. — Я думал, что он мертв, но вот — он вернулся, — медленно протянул Шреддер, словно хотел упиться болью девушки, — и снова занял свое место. — Я… — Мэй подняла глаза на Шреддера и произнесла то, что так отчаянно не хотела принимать. То, чего всегда пыталась избежать. — Я была просто заменой? — Можешь считать и так. Мэй была искренне раздосадована. Вскочив на ноги, она бросила на Шреддера злобный и одновременно с этим отчаянный взгляд и с некоторой усмешкой, которая не отразилась на ее лице, произнесла: — Не могу поверить… Ороку Саки вопросительно изогнул бровь, чего не было видно за сталью Куро Кабуто, и выжидающе замолчал — ему на самом деле было интересно, что она собирается сказать. Мэй внутренне страшилась произносить все, что произнесла через несколько секунд, но больше она не могла держать это в себе. — После того, как Тигриный Коготь Вас опозорил, — совершенно серьезным, лишенным каких-либо эмоций, помимо переплетающейся с гневом мрачности, начала Мэй, — и после того, как Карай Вас предала, Вы все еще держите их рядом с собой! — ее голос предательски надломился и сорвался на эмоциональное восклицание. — Я столько всего сделала для Клана Фут, для Вас! И что в итоге?! — Мэй презрительно прищурила глаза и набрала побольше воздуха, чтобы сказать самые важные слова. — Но Вы… — Довольно! — воскликнул Ороку Саки, ударив кулаком по каменному подлокотнику. Мэй быстро поумерила свой пыл, вздрогнув от страха. — Служить на пользу клану — твой долг, — и вновь он повторяет это. — Не забывай также и о том, что ты здесь сейчас по моей воле. Я подобрал тебя после того, как ты лишилась всего, — и как и всегда, надавил на больное. Пламя, разгоревшееся на сердце, тут же погасло, рассыпаясь в пепел. — Так будь благодарна за то, что имеешь. Мэй виновато потупила взгляд и покорно пролепетала: — Да, учитель. — Свободна, — злобно процедил Шреддер, окидывая девушку пренебрежительным взглядом. Мэй не сказала ни слова — мрачно понурив голову, она развернулась, удаляясь из тронного зала.

***

Мэй вошла — нет, практически влетела — в свою комнату и громко захлопнула дверь, вкладывая в это движение всю свою силу и ярость. Загнанно дыша, она тем самым пыталась успокоить льющийся град слез, но все бестолку — ныне она не была властна над собственными эмоциями. Девушка почувствовала острую потребность выплеснуть переполняющий ее гнев и, быстрой походкой оказавшись около комода, одним взмахом руки сбросила все, что на нем стояло. Предметы с грохотом упали на пол, некоторые из них сломались и разбились. Уперевшись руками о поверхность комода, Мэй посмотрела в висящее над ним пыльное, местами несколько поцарапанное зеркало. Красные, слегка опухшие от слез глаза, синяки под ними, бледная кожа, несколько растрепанные блондинистые, и оттого ломкие и сухие — осветление всегда идет во вред — волосы… Вот она — виновница всех ее неудач. Губы Мэй задрожали от усердного сдерживания рвущихся наружу всхлипов. Девушка помрачнела и, сорвавшись на рык, ударила кулаком по зеркалу — в месте удара образовалась приличная вмятина, от которой витиеватой паутиной расходились трещины. На руке появилось множество мелких кровоточащих порезов — весьма болезненно. Но Мэй плевать. Как правило, физическая боль помогала ей справляться с болью моральной, но теперь она не чувствовала облегчения. Только пустоту — отнюдь не приятную. Словно об ее душу затушили сигарету и прожгли дыру. Мэй так делала однажды, и теперь в ее локтевом сгибе левой руки красуются несколько маленьких круглых шрамов. Тяжело дыша, девушка съехала на пол, резко присев, и поджала ноги к груди, утыкаясь лицом в колени, после чего все же позволяя себе неконтролируемо рыдать: не сдерживая даже всхлипов. Очень давно она не чувствовала себя так паршиво.

***

Девочка сжалась калачиком в дальнем углу комнаты, тихо всхлипывая, уткнувшись носом в колени. В нескольких метрах напротив нее лежит женщина — ее мать. Бездыханное, холодное тело в луже остывшей крови, пропитавшей некогда белую, только постиранную простынь. «Мама спит, — убеждала себя девочка, — сейчас встанет солнце, и мамочка тоже проснется». Но она ведь не глупенькая, ей уже восемь лет. Она знает смерть. Три года назад она потеряла папу. Теперь она, пусть и усердно отказывалась это принимать, потеряла маму. Скоро ли она отправится следом?.. Кажется, смерть следует за семьей Мидзуно по пятам. Мэй было искренне страшно, но куда сильнее было ее эмоциональное истощение — слишком большое потрясение для ребенка. И так, она, во все также сидячем положении, заснула в темном углу материнской спальни. Воздух здесь был пропитан кровью, болью и смертью; и сны девочке снились соответствующие. Хотя, не сказать даже, что это были сны — скорее, застывшие перед глазами картины этой страшной ночи. — Эй, — голос доносился откуда-то издалека, словно сквозь толщу воды, — проснись, — кто-то легонько встряхнул ее за плечо. Мэй что-то сонно пробормотала и медленно открыла опухшие от слез глаза. Ощущения в веках были просто ужасными. Девочка не сразу поняла, что перед ней стоит совершенно незнакомый ей человек. А когда осознала, что этого мужчину она не знает, то с криком, полным искреннего ужаса, подскочила и ударила ему кулаком в живот. Слабовато — впрочем, что может сделать взрослому мужчине восьмилетка? И тем не менее, такой реакции от нее он определенно не ожидал. Девочка быстро пронеслась мимо него и уже почти выскочила из комнаты, когда тот схватил ее за руку и задержал на месте. — Шустрая, — подметил мужчина. Мэй застыла от страха, который выдавали ее блестящие карие глаза и надломленные брови. — Тише, — утешительно произнес он. — Тебе не нужно меня бояться. — Кто вы? — несмело спросила девочка, по-прежнему перепуганная до ужаса. — Я отведу тебя в безопасное место, — взяв ее за руку, он направился к выходу из дома. Мэй поплелась следом, не смея сопротивляться. Она все сердцем боялась, что ее настигнет та же судьба, что и маму. На улице уже начинало светать. Небо медленно заплывало янтарным светом восходящего солнца. Девочка поежилась — в простой пижаме, в которой ее без промедлений вывели из дому, было достаточно холодно. Но она не сказала ни слова, находясь в потрясении от произошедшего. Мэй молча села на заднее сиденье черной машины, и, когда пришедший за ней мужчина сел за руль, они тронулись с места, поехав в неизвестном девочке направлении. Пустым, лишенным проблеска мысли взглядом, она смотрела в окно. Мимо мелькали дома и улицы, на которых уже проходило немало людей. В конце концов, Токио — большой город. А они, как известно, никогда не спят. Время пролетело незаметно, и в какой-то момент они оказались около мрачного старого здания, напоминающего скорее огромный по своей территории частный дом. — Где мы? — спросила Мэй, уже успев немного привыкнуть к компании безымянного человека. — Возможно, — мужчина вытащил ключи и приготовился открывать машину, положив руку на ручку двери, — ты помнишь старого… — замялся, подбирая подходящее слово, — приятеля своего отца, — девочка задумчиво нахмурилась. — Лидера Клана Фут, мастера Шреддера. Мэй утвердительно кивнула, показывая свою осведомленность. Мужчина открыл дверь машины и вышел из нее, после чего выпустил девочку и направился в сторону железных, местами заржавевших ворот. Люди, одетые в костюмы ниндзя, открыли их, позволив прибывшим пройти. Территория дома оказалась довольно большой и очень красивой: густой сад, полный деревьев, ровные, чистые дорожки, разбросанные местами лавочки и беседки, аккуратные клумбы, постриженный газон. Разглядывать всю эту красоту Мэй долго не могла: они поднялись на крыльцо, и мужчина открыл большую железную дверь, пропуская девочку внутрь. Тут же она оказалась в длинном коридоре с совершенно пустыми, ничем не украшенными стенами, ведущим куда-то вперед. По бокам также были ответвления в другие коридоры, где были различные комнаты; но ей же нужно было идти вперед. Мэй вышла на лестницу, ведущую наверх. Девочка замерла на месте, понимая, что она поспешила и не знает, куда идти теперь. Через несколько секунд появился сопровождающий ее мужчина, продолжающий идти куда-то в неизвестное ей место. Мэй молча последовала за ним, и вскоре они оказались перед задвинутыми дверями, за которыми, судя по желтоватому оттенку на белой ткани, горел свет. Мужчина раздвинул двери и прошел вперед, кивнув девочке, чтобы та не стояла на месте, как вкопанная, и пошла вперед. — Я привел ее, учитель Шреддер, — доложил мужчина сидящему в отвернутом к окну кресле человеку. Шреддер надел железный шлем, который до того держал на коленях, и развернулся к пришедшим в его кабинет. — Здравствуй, Мэй, — сказал он холодным, лишенным каких-либо эмоций голосом. Его настрой, к тому же, мешала определить скрывающая лицо маска. Девочка замерла на месте, растерянно забегав глазами по комнате. — Неужели ты не помнишь меня? — Мэй неуверенно покачала головой в отрицании. Пользуясь временными молчанием Шреддера, девочка, потупив взгляд, несмело спросила: — Почему я здесь? — Твоя мать мертва, — без церемоний заявил Шреддер, совершенно не заботясь о том, что такими словами он мог неслабо ударить по и без того разрушенному эмоциональному состоянию ребенка. — И я, как старый друг твоей семьи, решил взять тебя под свое крыло, — эти слова принесли Мэй некоторое успокоение. По крайней мере, у нее будет защита. — Отныне ты — член Клана Фут, и будешь обучаться боевым искусствам, после чего, я надеюсь, станешь опытной куноичи, — Мэй, говоря по правде, не особо понимала, о чем речь, но утвердительно кивала на каждое слово Шреддера. Тот разжег в ней огонь надежды. надежды на то, что дальше все будет лучше. Лидер Клана Фут перевел взгляд на все это время сопровождавшего Мэй мужчину и скомандовал: — Выдели для нее комнату, — он кивнул и направился на выход — девочка, не отставая, проследовала за ним. Около минуты они шли в полном молчании, пока Мэй не задала столь интересующий ее вопрос: — Как Вас зовут? — Эиджи Сато, — холодно ответил мужчина. Девочка немного вытянула шею вперед, всматриваясь в его лицо и словно пытаясь прочитать его умело скрытые эмоции. — А я Мэй, — сказала девочка, а затем с определенной долей грусти добавила: — Мидзуно, — фамилия, что она носит, будет вечно напоминать ей о мертвой семье. Впрочем, не сказать, что она была бы рада избавиться от фамилии — в конце концов, хотя бы трепетное отношение к ней, сформировавшееся в Японии, не давало девочке и допустить мысли о подобном. Ее семья, ее род — гордость. Кем бы и где бы они ни были. — Это я уже знаю, — с долей усмешки отозвался Эиджи. Наконец они подошли к двери, открыв которую, мужчина представил Мэй ее комнату. — Располагайся, — девочка вошла, и он закрыл за ней дверь, оставляя в одиночестве. О каком расположении вообще могла идти речь? У нее при себе не осталось никаких вещей. Только маленький, сплетенный из фиолетовых бусин браслет — подарок матери, который она практически никогда не снимала. Мэй прошагала к незаправленной постели и покосилась на нее с явной растерянностью. Говоря по правде, заправлять постельное белье она никогда не умела, и не представляла, как с этим справится. Впрочем, разве сейчас подобные мелочи могли стать поводом для беспокойства? Девочка устало завалилась на кровать и уже через несколько минут погрузилась в сон. Спала она довольно долго. По пробуждению ее встречал рассвет — уже другого дня, насколько могла догадаться девочка. Мэй сонно протерла глаза и приняла сидячее положение, оглядываясь по сторонам. И все же, это был не сон. На прикроватной тумбочке уже лежала приготовленная для нее чистая одежда: серая кофта, черные спортивные штаны и яркие, желтые носки. Взяв все это добро в руке, Мэй первым делом подумала о том, откуда оно взялось здесь, но тут же пришла к выводу, что одежду, должно быть, здесь выдают всем. Сейчас ее интересовал другой вопрос: где находилась ванная? И ответ нашелся также быстро — на глаза бросилась белая дверь, за которой и скрывалась та самая ванная. Девочка зашла внутрь и закрылась, чувствуя определенное облегчение. Словно в этом маленьком, тесном помещении она была в безопасности, вдали от всего мира — что весьма странно, ведь она с детства боялась замкнутых пространств. Воспоминания обо всем произошедшем вновь овладели ею, раз за разом возвращая к страшным, кровавым картинам. Мэй зажмурилась, ожидая слез, но те не пошли — похоже, все, что только можно было, она уже выплакала, свернувшись калачиком в углу родительской спальни. В доме, в который она никогда уже не вернется. О, как же ей хотелось верить, что все случившееся — лишь дурной сон; кошмар, от которого она не может пробудиться. Девочка проковыляла к умывальнику, включила воду, почистила зубы, умылась, переоделась, а затем уселась на краю ванной, не зная, что делать дальше. И все же, слезы скатились по ее щекам. Мэй всхлипнула и утерла нос. Возможно, ей нужно было… отвлечься. Да, отвлечься. В этом ей обычно помогало чтение. И девочка покинула свою комнату в поисках библиотеки. Как оказалось, здание Клана Фут не было таким пустым и безлюдным, как показалось Мэй на первый взгляд. Шреддер и Эиджи были не единственными его обитателями: то и дело она натыкалась в коридорах на разных, незнакомых ей людей, некоторые из которых были одеты в черные костюмы ниндзя. Но, в любом случае, большую часть своего времени девочка проводила в библиотеке, перечитав далеко не одну книгу всего за какую-то неделю. Ее новым увлечением стали рассказы из японской мифологии. Эти истории о духах и богах вызывали в ней искренний восторг. И именно они помогали ей погружаться в удивительный мир фантазий и забывать о насущных проблемах. Но все это, конечно, не можно избавить ее от боли утраты. Мэй старалась абстрагироваться от мыслей о матери: отпустить прошлое и забыть о нем. И хотя она понимала, что это нереально, но лишь мысль о том, что она может позабыть боль, внушала спокойствие. Иногда она пересекалась в библиотеке с Эиджи, который разделял ее интерес к чтению. Мэй почему-то доселе казалось, что взрослым не нужно читать — они и так все знают. Но этот человек заставил пересмотреть ее некоторые свои взгляды. И также он заставлял ее на время забыть о своей боли и негативе. Девочка любила задавать Эиджи вопросы, а он, кажется, в той же степени любил отвечать на них. «Ты очень смышленая для своего возраста», — часто говорил он. А Мэй было лестно слышать подобное. Одним, особенно жарким днем, когда в библиотеке было слишком душно для того, чтобы находиться там достаточно продолжительное время, Мэй выбралась на улицу. До этого момента здание она не покидала, словно подсознательно испытывая страх перед тем, какой вред может нанести ей внешний мир. И все же, девочка скоро нашла это глупым, склонившись к тому, что ей скорее необходимо было одиночество, чтобы привести в порядок мысли и дать себе оправиться от случившегося. Найдя укромное местечко под сакурой около фонтана, она спиной откинулась к стволу дерева, и открыла полюбившуюся ей книжку, вновь зачитываясь до полного погружения. Что, впрочем, продлилось относительно недолго — сосредоточение Мэй было прервано шумом, доносящимся из неизвестного источника, а после — нависшей над ней девочкой, что по всей видимости была нарушительницей ее покоя. — Привет, — бодро поприветствовала она, а затем представилась: — Меня зовут Карай. А ты… — она замялась, что-то припоминая, — Мэй, да? — Да, — сухо отозвалась девочка даже не подняв на нее глаз. Карай такое недружелюбие, определенно, не понравилось, но она решила не отступать и все-таки разговорить девочку. В конце концов, на территории отцовского дома, где она проводила большую часть своего времени, лишь изредка выходя за пределы большого каменного забора, ей очень не хватало общения со сверстниками. — Отец рассказывал мне о тебе, — сказала Карай спустя десяток секунд ненапряженного, как ни странно, молчания. Мэй лишь нахмурилась и проигнорировала ее слова, продолжая попытки погрузиться в текст. — О чем эта книга? — А ты что-ли читать не умеешь? — огрызнулась девочка. Карай напряглась в размышлениях, в то время как Мэй ее присутствие совершенно не волновало: она решила просто сделать вид, что дочери Шреддера здесь нет — она ее не видит и не знает. — Я знаю, что ты расстроена, — Карай присела рядом с Мэй, и та посмотрела на нее с искренней вопросительностью, — но я прекрасно понимаю тебя. У меня тоже нет мамы, — Мидзуно посмотрела на девочку с искренним сочувствием. — Ее убил один человек, — произнесла Карай уже с долей гнева, — Хамато Йоши. Но, — она быстро переключилась на прежнюю бодрую интонацию, — не нужно постоянно думать об этом. Ты должна двигаться дальше, — слишком мудро для ребенка, однако детство Карай кончилось вместе с тем, как умерла ее мать. Мэй растерялась, не зная, что ответить ей. — Пойдем, — сказала дочь Шреддера, взяв девочку за руку и поднимая ее с земли, — я хочу тебе что-то показать. Карай, продолжая держать Мэй за руку, провела ее, кажется, через весь, причем достаточно большой и густой сад, как на взгляд девочки. Впрочем, Мидзуно никогда не была в гостях у лидера древнего и могущественного клана, и ее дом был, мягко говоря, поскромнее величественного особняка Шреддера. Девочки оказались около большого пруда с маленьким, высотой не больше, чем в полметра, водопадом. Вода в нем была кристально-чистой, блестящей под белыми лучами солнца, и без затруднений можно было увидеть заросшее различными водными растениями дно. В пруду плавали несколько уточек, крякая о чем-то своем, птичьем. Мэй была в искреннем восторге. — Давай покормим уток, — тут же предложила девочка, смотря на пернатых, грациозных птиц. Карай достала из кармана предусмотрительно приготовленный хлеб — она в любом случае собиралась сюда идти, даже в одиночестве — и дала один ломтик Мэй. Девочки стали открывать маленькие кусочки и бросать их в воду — утки же отзывались громким кряканьем и тут же хватали полученное лакомство. Карай и Мэй стали проводить очень много времени вместе, регулярно приходя к пруду и подкармливая его утиных обитателей, каждому из которых Мидзуно дала имя, соответствующее названию какого-либо цветка. Дочь Шреддера не совсем понимала, как девочка различает совершенно идентичных птиц, да и Мэй, по правде говоря, тоже не особо осознавала, по какому принципу это делает. Очень скоро девочки крепко сблизились и могли с уверенность назвать друг друга лучшими подругами. Их дружба была светла и чиста, полна любви и понимания.

***

— Довольно неплохо, — поправив круглые, большие очки заметил учитель каллиграфии, — но очень коряво. Карай, — девочка подняла на него несколько расстроенный, хмурый взгляд, — уже который год мы боремся с этим… — он устало вздохнул, а затем, сложив руки за спиной, начал расхаживать туда сюда. — Люди, умеющие красиво писать иероглифы, всегда были уважаемы в Японии. Владение каллиграфией уже само по себе говорит об уме и образованности человека. Ты должна больше внимания уделять этому, Карай. — Хорошо, — девочка кивнула и перевела взгляд на Мэй, к которой сейчас подошел учитель. Развернув к себе исписанный иероглифами лист, он стал внимательно разглядывать каждый штрих, то и дело поправляя очки, а затем восхищенно воскликнул: — Вот! — он поднял лист и показал все написанное на нем Карай. — Настоящий образец искусства каллиграфии! Очень похвально, Мэй, — его слова вызвали на лице девочки самодовольную, гордую улыбку. В гуманитарных предметах, таких как история, литература, языки и каллиграфия (да и, впрочем, во всех остальных тоже) ее талантов было не отбавлять. Мэй была смышленым и любознательным ребенком, который схватывал все налету. Все учителя возлагали на нее большие надежды, как и Шреддер: он рассчитывал, что девочка со столь острым умом станет мастером боевых искусств уже на первых этапах обучения. Однако все складывалось совсем иначе. Мэй смогла освоить лишь азы, а дальше все пошло комом. Да, она была быстрой и ловкой, но ей не хватало знаний. Отточить свои навыки боя она никак не могла. Мэй во всем проигрывала, она была далека от простого «хорошо». Что уж говорить об «идеально»… И со временем отношения Шреддера, которое поначалу ознаменовалось, как положительное, стало ухудшаться. Мэй была разочарованием для Ороку Саки, и за это получала жестокие наказания. Ни один учитель не относится к ней с должным уважением. Она была нелюбимой — и здесь не нужно было гадать. Карай всячески пыталась поддержать подругу, которая после очередной лекции от недовольного преподавателя закрывалась в комнате и тихенько плакала. Каждое оскорбление, каждый крик — все это было ножевым ударом по ее самооценке. И никакие слова не могли избавить ее от медленно скапливающейся ненависти к себе. Пожалуй, был лишь один человек, не считая, разумеется, Карай, который не демонстрировал к ней презрения. Эиджи. С первого дня он демонстрировал по отношению к Мэй исключительно теплое, отчасти, можно было сказать, отцовское отношение, чем и завоевал сердце девочки. Он стал для нее другом. Старшим братом. Настоящим учителем. И, узнав о проблемах, с которыми Мэй борется, именно он предложил их решение. Эиджи предложил девочке тайное индивидуальное обучение уникальной технике дим-мак, или как ее порой называли — «технике смертельного касания». Не многим под силу ею овладеть, и лишь человек с гибким умом и наблюдательностью способен стать настоящим мастером. Мэй искренне не верила в себя, считала, что вряд ли добьется чего-то, но ей захотелось, чтобы вечные упреки в ее сторону прекратились. Она хотела показать, что чего-то стоит. И согласилась. Обучение под надзором Эиджи давалось ей гораздо лучше, нежели под надзором Шреддера. Возможно, все дело было в их близости, а, возможно, в том, что Сато не срывался на крик и угрозы каждый раз, когда Мэй не могла чего-то выполнить. Он использовал другой подход — подбадривающий и направляющий. Не подавляющий. Мэй искренне любила эти тренировки, но всему хорошему было суждено кончаться. На одной из тренировок, когда Мэй успешно отразила удар, нанесенный Эиджи, и нанесла ответный, мужчина, несмотря на всю свою силу и контрастирующую с нею неопытность Мэй, не смог устоять на ногах. Его охватила резкая волна слабости, разлившаяся по всему телу. Эиджи упал на колени, едва не провалившись в обморочное состояние, а затем почувствовал, как из носа вытекло что-то теплое, с металлическим привкусом — то была алая струйка крови. Мужчина схватился за нос, поскольку кровотечение было очень сильным, но встать не смог — ему помешала резкая головная боль и последующая за ней очередная волна слабости. Мэй испуганно вздрогнула и подбежала к Эиджи, присаживаясь рядом с ним на корточки: — Что с Вами? — с искренним беспокойством спросила девочка. — Ничего, — отмахнулся Эиджи, — бывает иногда, — Мэй выпрямилась и протянула ему руку — тот взглянул на ладонь девочки с искренним удивлением и, поколебавшись, все же взялся за нее вставая. — Лучше бы Вам сходить к врачу, — из искренних побуждений порекомендовала, обеспокоенно нахмурившись. — Что правда, то правда, — согласился Эиджи, все еще держась за нос, из которого шла кровь. — Времени правда совсем нет, — Мэй укоризненно поджала губы. — Ладно, — мужчина поковылял к двери. — На сегодня занятие окончено. Мидзуно проводила его печальным, наполненным жалости взглядом, а затем отправилась в свою комнату. Был глубокий вечер, и две тренировки подряд не слабо ее вымотали.

***

Когда начавшийся приступ не прошел раньше обычного и прилично затянулся, Эиджи впервые всерьез задумался о своем здоровье. Матушка всегда ругала его за это, мол, с таким халатным отношением к своему организму он помрет от простуды в двадцать пять. Но ему, благо, уже двадцать восемь, и предрекаемый период смерти он пережил. И все же, тут было не до шуток. Эиджи приехал в больницу на следующий день, когда его немного отпустило. Врачами ему было назначено множество обследований, по результатам которых ему поставили неутешительный диагноз — опухоль головного мозга. Причем в довольно запущенной форме. Поразительно было то, что симптомы скрывались столь продолжительное время. И все же, лечение врачи не рекомендовали: был риск, что так они сделают только хуже. «Вам осталось жить не больше трех лет», — слова врача стали для него безапелляционным приговором. Эиджи был вынужден сообщить Шреддеру обо всем. В том числе и об обстоятельствах, которые подтолкнули его к посещению врача — лжецом Сато был далеко не самым лучшим, а Ороку Саки раскрывал даже самых искусных врунов. Конечно, своеволие Эиджи несколько разозлило Шреддера, но, в то же время, он одобрил обучение Мэй. «Может хоть тогда с нее будет какой-то толк», — презрительно заметил Шреддер. А потом он много говорил с Эиджи о семье Мидзуно, и о девочке в том числе. Обсуждение было активным, моментами громким, но их продолжительная болтовня не могла не привлечь Мэй, которая в это время проходила мимо кабинета Шреддера. Она решила подслушать. Эиджи всегда говорил ей, что хитрость и изворотливость может помочь во многих ситуациях. «Чем больше у человека знаний, тем больше у него власти», — говорил он, когда восхвалял острый ум Мэй. Мидзуно припала к двери и стала внимательно вслушиваться в разговоры. –…поэтому не вздумай привязываться к ней, Эиджи, — проговорил Шреддер. Дело касалось Сато — это подогрело интерес девочки. — Она и без того слаба. Думаешь, она спокойно перенесет еще одну смерть? — Мэй нахмурилась, не понимая сути этих слов. — Я понимаю, мастер Шреддер, — утвердительно отозвался Сато. Разговоры за дверь стали несколько потише. Мэй слышала лишь отрывки фраз: «болезнь», «смерть», «опухоль»… За стеной раздались шаги. Девочка вздрогнула и тут же отошла от двери, направившись дальше по коридору, делая вид, словно она просто проходила мимо. — Мэй, — тихо окликнул ее Эиджи после того, как закрыл за собой дверь. Девочка напряженно закусила внутреннюю сторону губы и обернулась на него. Лицо Сато не выражало привычной бодрости — оно было хмурым и серьезным. — Я знаю, что ты только что стояла за дверью. Мидзуно виновато потупила взгляд и тем самым признала свою оплошность. — Что значит, — девочка была не уверена, что ей стоило говорить об этом, но уследить за языком не успела, — «еще одна смерть»? О чем говорил учитель Шреддер? — Эиджи замер от столь неожиданного вопроса. Он не хотел говорить об этом. Не сейчас. — Пожалуйста, — сказала Мэй, заметив, как мужчина задумчиво отвел взгляд, — не ври мне. «Какая проницательная особа», — подумал Эиджи и вымученно улыбнулся. — Я болен, Мэй, — без утайки озвучил он. — Мне осталось жить не больше трех лет.

***

Эиджи продолжал тренировать Мэй даже несмотря на свою постепенно прогрессирующую болезнь. Он не хотел бросать девочку и не хотел лишний раз напоминать ей о том, что она вот-вот потеряет еще одного дорогого ей человека. Прежде, чем уйти под землю, он хотел помочь ей стать сильнее, чтобы избавить ее от боли, которую она каждый раз терпела из-за упреков и оскорблений ее учителей. Эиджи прекрасно видел, насколько Мэй была подавлена и неуверенна в себе из-за всего этого. И он считал, что лишь если она хоть в чем-то сможет превзойти их, ей станет проще. Ведь когда-то ему приходилось также. И воспоминания о былых неудачах давали ему еще одну мотивацию не опускаться до лишенного смысла отсчета последних дней своей жизни. Он хотел, чтобы его запомнили как человека сильного, который боролся до конца независимо от того, как с ним обошлась судьба. Но его силы были не вечны. В какой-то момент ему стало невыносимо плохо, и, проснувшись, Эиджи не смог встать с кровати. Настолько сильной была слабость. В тот день его забрали в больницу. Врачи сказали, он доживает свои последние дни. Мэй, едва узнав об этом, примчалась в больницу, чтобы разделить с Эиджи последние мгновения. Она не думала, что это наступит так скоро. Она не хотела этого. Она боялась проходить через все то же по второму кругу. И она боялась остаться без друга. Одна, в змеином гнезде под руководством Шреддера. Где она была презренной. Сидя у постели Эиджи, Мэй не знала, что ей сказать. Столько всего она планировала изложить, но слова предательски не складывались в предложения. «Где же все твое красноречие сейчас?» И поэтому Мэй молча глотала неконтролируемые слезы. Эиджи понимающе сжимал ее руку, и девочка не хотела отпускать ее. Даж не так. Она боялась отпускать. — Пообещай мне, что будешь сильной, — сказал Эиджи с вымученной улыбкой. — Пообещай, что будешь бороться несмотря ни на что, и выйдешь победительницей из любой битвы. — Обещаю.

***

Смерть пришла за Эиджи через три дня, о чем сразу же доложили Шреддеру — единственному человеку, чьи контакты имели у работников больницы. На похоронах Эиджи был одет в традиционное кимоно белого траурного цвета, как, впрочем, и все присутствующие. Тело покойного кремировали, а после — закопали прах на кладбище, воздвигнув на могиле относительно скромную — виной тому была скупость Шреддера — надгробную плиту. «Здесь покоится Эиджи Сато» — гласила надпись, высеченная на камне. Для Мэй похороны прошли незаметно. Все это казалось ей дурным, окутанным туманом сном. И хотя она понимала, что все это — реальность, и приняла тот факт, что бегство и отрицание не вернет ей Эиджи, как когда-то не вернуло отца и мать, мозг все равно воспринимал происходящее вокруг довольно странно. Словно Мэй была далека от всего этого. На похоронах она ни разу не заплакала: то ли потому, что слезы успели порядком надоесть ей за все эти годы, то ли потому, что не хотела показывать свое беспокойство по этому поводу. Она не хотела, чтобы все эти гнусные, презирающие ее люди видели ее слабость. Но выражение лица тем не менее выдавало ее боль. Вернувшись в комнату, она все же разрыдалась. Не сдерживая всхлипов и слез, не боясь осуждения посторонних. — Мэй… — дверь медленно открылась и в комнату заглянула Карай. Мидзуно подняла на подругу красные, опухшие глаза и громко всхлипнула. Дочь Шреддера сочувственно нахмурилась и зашла внутрь, закрыв за собой двери. Она села рядом с подругой и обняла ее одной рукой, прижимая к себе. — Я понимаю твою боль, — произнесла она, посмотрев в печальное лицо подруги — Мэй не поддерживала зрительный контакт и просто бездумно смотрела в пол. — Эиджи был тебе как брат, — и хотя это не было вопросом, Мидзуно утвердительно закивала, — но… у тебя все еще есть я. Твоя сестра, — Мэй подняла на Карай несколько удивленный взгляд. — Даже когда мы потеряем все, что у нас есть, я все равно буду рядом с тобой. А ты — рядом со мной. Мы всегда будем друг у друга, — взгляд Мидзуно выражал явные сомнения и некоторый страх. Карай мягко улыбнулась и произнесла: — Я клянусь тебе в этом.

***

Печаль от потери Эиджи сильно сказалась на состоянии Мэй: причем не только со стороны психической, но и физической в том числе. Девочка невероятно скучала по нему и, каждый раз, как проходила мимо тренировочного зала, где он обучал ее, с трудом сдерживала слезы. Ее мысли были заняты страхом и застреванием — раз за разом Мидзуно думала о том, как потеряла столь дорогих ей людей, а потом с искренним ужасом гадала, сколько потеряет еще. Все это значительно выбило девочку из колеи. Концентрация на уроках, где она прежде блистала своим острым умом, снизилась, вызывая недовольство учителей. То же самое было и с тренировками — каждое движение стало даваться ей труднее обычного, что также не оставалось без негативной реакции. И вновь упреки и оскорбления, за ними — тоска по временам, когда у нее был Эиджи, и все это смыкалось в порочный круг. Карай занесла палку бо для удара — Мэй преградила ее атаку, подняв свое оружие над головой, а затем ударила дочь Шреддера коленом в живот, тем самым отталкивая от себя. Карай поморщилась от боли, однако тут же подбадривающе улыбнулась подруге. А затем занесла палку для нового удара — обманный маневр, и атака прилетает с другой стороны. Мэй упала на пол и болезненно простонала. Шреддер довольно хмыкнул, отмечая использованный дочерью прием. Карай выдвинула из палки лезвие и наставила его на Мэй, тем самым демонстрируя свою победу в этом раунде. Мидзуно по-настоящему разозлилась: во-первых, предвидя то, как Шреддер вновь будет читать ей поучительные нотации, которые она ненавидела всем своим сердцем, а во-вторых, расстраиваясь из-за бесстыдного приема Карай. Да, в бою все средства хороши, но Мэй взбесила такая выходка со стороны подруги. Девочка решила применить навыки, полученные от Эиджи, чтобы показать свое мастерство Ороку Саки. Подскочив на ноги, она отбросила в сторону палку бо — этот жест немало удивил Шреддера — и бросилась на Карай. Мэй удалось отнять у нее палку, что со стороны выглядело скорее нелепо, чем впечатляюще, а затем занесла руку для удара — Карай схватила подругу за запястье и ловким движением повалила на землю. Мэй болезненно прошипела. Шреддер наблюдал за всем происходящим с насмешкой, а затем поднялся — девочки тут же выпрямились, понимая, что на сегодня тренировка закончена. — Очень хорошо, Карай, — похвалил он свою дочь — девочка дернула уголком губ в ухмылке. После чего он перешел к Мэй, и его взгляд тут же помрачнел в очевидном недовольстве. — Что это ты сделала? — спросил он с долей насмешки. Мидзуно потупила взгляд. — Не представляю, на что ты рассчитывала Мэй, но это просто посмешище. Возьмись наконец за голову и покажи мне что-то, кроме позорных поражений, — Шреддер выдержал паузу, обведя взглядом порядком напрягшихся девочек, и покинул молча покинул тренировочный зал. Карай перевела несколько неловкий взгляд на Мэй — та шумно выдохнула, выражая злость, и стремительно направилась к выходу. В свою комнату Мидзуно вошла с громким хлопком двери, в который она вложила весь свой гнев и обиду. Она устала от ежедневных унижений. Устала быть презренной всеми, кто ее окружает. Девочка уселась за стол, уткнулась носом в сложенные на нем руки и заплакала. От ненависти к себе и всем, кто ее окружает. Через какое-то время она услышала, как дверь открылась, и, посчитав, что-то была Карай, раздражительно воскликнула, не поднимая головы: — Уйди! — Мэй, — голос Шреддера заставил девочку вздрогнуть и вскочить со стула, выпрямляясь по струнке. Осознание того, что она только что сказала лидеру Клана Фут отозвалось в ней настоящим страхом перед тем, какие у этого могут быть последствия. Но Шреддер не разозлился — точнее не продемонстрировал своей злости. — Я пришел поговорить с тобой, — его слова пусть и принесли определенное облегчение, но напряжение Мэй никуда не исчезло. — Возможно, ты так и не поняла, но когда я принял тебя в Клан Фут, я подарил тебе новую жизнь, — Мидзуно закусила внутреннюю сторону губы с непонимающих размышлениях. — Ты — куноичи из Клана Фут. У тебя есть большой потенциал, но твой острый ум, который может помочь тебе в его реализации, перебивают эмоции. Они как яд: медленно отравляют тебя и делают все слабее и слабее, — Мэй была в корне не согласна с тем, что он говорит, и потому потупила взгляд. — Обуздай их, и это пойдет тебе на пользу. Научись жертвовать, Мэй, — медленно, выделяя каждое слово с желанием достучаться до нее, — и убей в себе маленькую девочку. Мэй совершенно не нравилось то, что сказал ей Шреддер. Но со временем она стала все больше задумываться над его словами и сопоставлять факты. Тогда она обратила внимание на то, что происходит вокруг нее: Карай, всегда прилежная и сосредоточенная, способная отбросить принципы и чувства в необходимый момент, каждый раз на шаг впереди именно благодаря этим качествам. Она убила в себе девочку. И, помимо прочего, редко когда она вызывала недовольство со стороны окружающих. Да, учителя порой испытывали разочарование относительно ее, но никогда она не получала столь жесткие наказания, какие получала Мэй. Потому что она устранила в себе слабость и обладала властью. Будь Мэй на ее месте, все складывалось бы по-другому. Не было бы больше упреков и презрения. Не было бы насмешек и унижений. «Пообещай, что выйдешь победительницей из любой битвы». «Научись жертвовать».

***

Где-то в конце коридора скрипнула, а затем хлопнула дверь — металлический звук эхом разнесся по подземелью, забитому различными тюремными камерами. Раздались твердые, быстрые шаги, сопровождаемые стуком каблуков. Карай с полной уверенностью знала: то была Мэй. Куноичи развернулась лицом в сторону коридора и села в позе лотоса, ожидая появления девушки. Мэй подошла к ее камере с подносом в руках и, присев на корточки, поставила его перед решеткой, после чего замерла в ожидании, прожигая мрачным взглядом Карай. Дочь Сплинтера выгнула брови в вопросительности и потянулась за тарелкой с рисом. Подняв ее, куноичи увидела на подносе круглое, с острыми зубчиками лезвие, очень прочное на вид. Карай, поколебавшись, взяла предмет и подняла на Мэй вопросительный взгляд. — Ты знаешь, что нужно делать, — сухо произнесла Мэй, взяв в руку пустой поднос и выпрямившись в стоячее положение. Куноичи развернулась в направлении к выходу и, прежде чем уйти, с нескрываемым гневом в голосе отчеканила: — Никогда не возвращайся сюда.