***
От бессознательной тьмы Карай пробудил железный скрипящий грохот. Девушка широко распахнула глаза, что тут же отозвалось головной кратковременной болью, и с ужасом осознала, что вновь лежит на все том же сером холодном бетонном полу тюремной камеры. Куноичи, приняв сидячее положение, стала с усердием разводить руки в стороны, словно это могло помочь ей разорвать стальную цепь, ныне сковывающую ее запястья. Только осознав, что это пустая трата сил, Карай поняла, что сзади нее кто-то стоит — никто иной, как Шреддер. Его присутствие она ощущала каждой клеточкой тела, подсознательно чувствуя сильнейшую злость по отношению к этому человеку. Она устала быть заложницей его планов. Что еще он от нее хочет? Почему просто не может принять, что все кончено? Карай никогда вновь не ступит на эту тропу. И никогда не примет Шреддера как отца. — Карай, — обратился он к ней без капли ненависти, презрения или еще чего-то подобного в голосе — кажется, она слышала лишь сожаление. Показное, наигранное сожаление. Как и все то, что Шреддер создал вокруг себя. Он столько лет лгал ей. И точно также он лгал Мэй. И, сев вполоборота, чтобы, помимо того, как взглянуть в глаза Шреддера, взглянуть и на Мэй. Куноичи стояла поодаль от Ороку Саки и сверлила Карай мрачным взглядом. Она тоже стала фигурой на шахматном поле в игре Шреддера. Теперь, после слов Тигриного Когтя, дочь Сплинтера не считала поступки подруги осознанным выбором. — Я хочу, чтобы ты поняла, — сказал Шреддер, снимая скрывающую нижнюю половину лица часть шлема Куро Кабуто, словно демонстрируя этим, что говорит искренне. Но Карай не верила в это. То ли оттого, что злилась и ненавидела, то ли оттого, что знала, насколько хорош Шреддер в манипуляциях. — Все, что я сделал, было для защиты нашей чести, — дочь Сплинтера промолчала. Она попросту устала слушать все это. Удивительно, что не устал даже сам Ороку Саки. Каково это: вечно быть актером в бесконечном спектакле? — Почему ты делаешь мне больно? — Она делает больно? Теперь это было не только утомляющим, но и даже в некоторой степени забавным. Как удобно и как просто — переводить стрелки на других. — Тебе нечего сказать, дочь? — с раздражением произнес Шреддер, не получивший от Карай ничего, кроме молчания. Девушка вздрогнула от накатившего волной гнева и крепко сжала кулаки в сильнейшей злобе, какую когда-либо испытывала. Неужели Шреддер окончательно съехал с катушек? Определенно, он никогда не устанет играть в этом спектакле. Потому что именно в это превратилась его жизнь. И роль, которую ей отвели, Карай совершенно не нравилась. Она поднялась на ноги, помрачнев от гнева, и с ненавистью и ядом, которыми сочились ее голос, воскликнула: — Я не твоя дочь! — от этих слов лицо Шреддера исказилось в неясных эмоциях. — И никогда не приму тебя как отца! Ты просто трусливый лжец, который будет вечно прятаться за маской и сгорать от ненависти. Просто признай: все, что ты делаешь, ты делаешь из зависти к Сплинтеру, — очевидно, слова девушки били в самое сердце Ороку Саки. Мэй, стоящая поодаль, заметно напряглась. Каждое слово Карай было точным описанием ее собственных поступков. И осознавать собственную слабость настолько раздражало, что она хотела прямо сейчас наброситься на Карай и заткнуть ее. — Даже сейчас ты боишься отпустить меня, потому что понимаешь, что я — последнее, что у тебя осталось, — она ядовито ухмыльнулась, не в силах сдерживаться. Шреддер помрачнел и вновь спрятал лицо под шлемом Куро Кабуто. — Я думал, что мы сможем договориться по-хорошему, — злобно процедил Ороку Саки, сжав кулаки. — Но видимо, мне придется поступать с тобой, как положено, — с этими многозначными, туманными словами он покинул темницы, в то время как Мэй, о которой он, должно быть, позабыл, осталась стоять напротив камеры Карай, сверля ее презрительным взглядом. Когда дочь Сплинтера поняла, что Шреддер ушел, оставив девушек наедине, она скептически произнесла: — Почему ты помогла мне? — Мэй вздрогнула в неожиданности — она знала, что рано или поздно Карай спросит об этом, но все равно ни за что не хотела отвечать. Под каким углом не посмотри, а Мэй делала все исключительно из-за собственной слабости. Девушка посмотрела на дочь Сплинтера с вопросительностью: попросту растерялась, не найдясь с достойным ответом. — Тебя могли поймать, — объяснила Карай. — Тебя могли наказать. — Думаешь, я не осознавала риски? — выпалила Мэй неожиданно даже для самой себя. Она не хотела, чтобы этот вопрос перекочевал дальше ее собственных мыслей, но в последнее время ей становилось все труднее и труднее сохранять самообладание. Девочка внутри нее оживала. «Конечно, — подумала про себя Карай, — осознавала». Пусть Мэй и показывала себя как природного импровизатора с неискоренимой ненавистью к планам, она была очень расчетлива. Ей попросту не нужны были долгие, муторные обсуждения — все выстраивалось в ее голове за считанные секунды. И Карай не знала, с какой стороны подобраться к Мэй. Каким-то образом ей не удавалось замечать этого раньше, но Мидзуно выстроила вокруг себя прочные, неприступные стены, за которыми — дочь Сплинтера была уверена — она спрятала свой внутренний свет. Пробиться к нему напрямую она не могла: Мэй бы попросту не поверила ее словам, и оградилась бы пуще прежнего. Но в то же время Карай не могла бросить подругу в неведении, уподобляясь Шреддеру. Ей нужно было раскрыть глаза Мэй на, пусть и горькую, правду. — Я все равно не понимаю… — протянула Карай спустя длительные секунды тяготящего молчания. — Своим поступком ты предала Шреддера, но ты все еще… — Неужели ты правда считаешь, я сделала это из любви к тебе? — с презрением напополам с негодованием и некоторой долей насмешки спросила Мэй, после чего прикусила язык и замолчала на несколько секунд. Кажется, она окончательно потеряла контроль над собой. И больше слова, что сходили с ее языка, не подчинялись ее рассудку. — Нет. Я просто хочу, чтобы ты исчезла и больше никогда не попадалась мне на глаза, — твердо, четко и холодно отчеканила Мэй. На губах Карай так и застыл немой вопрос, который она то ли не осмелилась, то ли не сумела озвучить. В любом случае, Мидзуно продолжила свой откровенный монолог раньше, чем дочь Сплинтера проронила хоть слово: — Все эти годы я была объектом насмешек и унижений, в то время как ты… — Мэй зажмурила глаза и тихо едко усмехнулась, — ты была любимицей. А я была презренной, — горькие бесшумные слезы скатились по ее щекам. Она не просто была. Она ею и осталась. Карай смотрела на подругу с искренним сочувствием и одновременно удивлением. Да, она собственными глазами видела, насколько плачевным было положение Мэй, как ужасна была ее репутация, но, в конце концов, все изменилось. Мэй стала сильным воином, фактически добилась звания правой руки Шреддера. Карай никогда бы не подумала, что она вынашивает эту боль в себе. — Даже сейчас, — мрачно протянула Мэй с долей хрипотцы в голосе, — ты нужна Шреддеру, — каждое ее слово сквозило гневом и завистью. — И я подумала, — тон ее голоса вдруг заиграл поднятыми, несколько безумными нотками, — если ты исчезнешь, исчезнут и все мои проблемы. Никто больше не будет тянуть меня вниз. А потом, — лицо Мэй исказилось в неясных, но определенно пугающих эмоциях, — я надену Куро Кабуто, — ее глаза горели одержимостью и страстью. — И больше никто не усомнится во мне, — припав к железным прутьями решетки и крепко сжав их руками, Мэй заглянула в глаза Карай своим сумасшедшим, не поддающимся какому-либо точному описанию взглядом, и отшатнулась назад, разворачиваясь по направлению к выходу. Все складывалось в паззл. Мэй была заложницей собственных страхов. Ею никогда не движили собственные амбиции и жажда достижений, нет, — ею двигал страх. Страх вновь быть осмеянной и униженной, страх упасть в глазах людей, страх показать слабость, за которую ее будут лишь презирать и ненавидеть. Страх, порожденный Шреддером. — Мэй, постой! — окликнула ее Карай. Мидзуно вздрогнула и, нахмурившись, развернулась к дочери Сплинтера, смотря на нее с демонстративным пренебрежением. Оно было всего лишь маской. — Я прошу тебя, не становись очередной марионеткой во власти Шреддера, — Мэй недоумевающе приподняла левую бровь. — Неужели ты не понимаешь: это он сделал нас такими! — Карай выдержала паузу, собираясь с мыслями. Пришло время озвучить Мэй горькую правду. Чем дольше она будет упиваться ядом лжи, тем плачевнее будут последствия. И тогда, возможно, противоядие уже не будет исцелением. — Ты как-то сказала мне, что мое прошлое — часть меня, и я не должна никому позволять манипулировать этим. Но что же делаешь ты? — слова Карай ввели Мэй в ступор, на сердце разгорелся огонь гнева. Пусть она и отдаленно понимала, что скажет дочь Сплинтера, все равно решила выслушать ее. — Думаешь Шреддер лгал только мне? — резко произнесла Карай и, глубоко выдохнув, сказала: — Он лгал и тебе, — Мэй сложила руки на груди и скептически изогнула брови. — И сейчас я не говорю о себе. Я говорю о тебе. О твоей матери. Мэй вздрогнула, ее лицо исказилось в гневе и возмущении. Быстрой походкой она подлетела к решетке, за которой находилась Карай, протянула вперед руку и резко схватила дочь Сплинтера за ворот кофты, притягивая ближе к себе и несколько приподнимая вверх. — Никогда не смей говорить о ней, — злобно процедила она. Презрительно фыркнув, она оттолкнула девушку обратно и бросила на нее злобный взор. — Слово предательницы никогда не будет расцениваться как правда, — с этими словами она покинула подземелье. Карай нахмурилась и ударила кулаком в стену. Ничего не вышло. И вряд ли получится после. Но, в конце концов, спасение утопающего — дело рук самого утопающего.***
Уже на следующий день Карай была успешно вызволена черепахами и доставлена в их логово. Безусловно, не обошлось без схватки: Шреддер направил всех своих ближайших людей и десяток футботов в погоню за учениками Сплинтера и его дочерью. Попытка схватить их успехом не увенчалась — черепахам удалось скрыться и оторваться от преследователей, тем самым вернувшись в целости и сохранности. По прибытию в дом Хамато Йоши, который Карай теперь могла называть и своим домом, куноичи сразу же почувствовала успокоение и расслабление. Ей было приятно наконец вырваться из лап Шреддера. Теперь она была свободна от оков лжи. Тогда же Сплинтер и рассказал ей правдивую историю об их с Шреддером вражде. Два непримиримо враждующих клана, Фут и Хамато, и два маленьких ребенка — Саки и Йоши. Первый остался сиротой еще в детстве, в результате сражения между противоборствующими сторонами, и отец Сплинтера, из банального великодушия и доброты, решил взять маленького Шреддера под свою опеку. Ороку Саки и Хамато Йоши росли бок о бок, будучи друг другу почти что братьями. Они были близки, но, помимо того, они были извечными соперниками друг друга. Но вскоре соперничество переросло во вражду. Во-первых, Шреддер и Сплинтер встретили Тянь Шэнь, за сердце которой разгорелась настоящая битва. Во-вторых, в определенный момент Шреддер узнал о своем происхождении, и об обстоятельствах смерти своей семьи. Тогда он решил во что бы то ни стало отомстить Сплинтеру и всей его семье за то, что его отец когда-то лишил его всего. Зависть, ревность и жажда мести стали основными двигателями Шреддера. У него не осталось ничего помимо этих темных, гнилых чувств. И под их влиянием он пошел на отчаянный шаг: убрать Сплинтера со своего пути раз и навсегда. Однако под удар, предназначавшийся для Хамато Йоши, попала сама Тянь Шэнь. Шреддера пожирало чувство вины, но он нашел более простым обвинить во всем Сплинтера. И тогда, под силой нахлынувшего гнева, он решил сжечь дом Хамато Йоши. В то время как Сплинтер задыхался от обжигающего легкие дыма, Шреддер в сгустившейся тьме унес с собой его драгоценную, так горячо любимую дочь — Миву. Рассказ Сплинтера поверг Карай в шок. А затем — в праведный гнев и искреннее непонимание. Почему Сплинтер так и не отомстил Шреддеру за все то, что тот сделал?! Ему выпадало столько шансов отплатить за разрушенную жизнь, столько лет у него было на то, чтобы воздать все по заслугам. Сплинтер же ответил, что месть не принесет ему ничего, кроме его большего пламени вражды и ненависти. Ведь именно так и начал свой пусть Шреддер — с жажды мести. Карай не слишком удовлетворил такой ответ, но она из вежливости и нежелания раздувать с новообретенной семьей конфликт согласилась. Она скорее была сторонницей воздаяния, нежели принятия. И, постукивая пальцами по крышке стола, за которым они со Сплинтером расположились для совместного чаепития, она теперь думала о иной проблеме, что ее гложила — Мэй. Карай еще давно должна была принять тот факт, что Мидзуно более не видит в ней подругу и сестру — только врага и предательницу, и что надеяться — бессмысленно, но она продолжала терзать себя жгучим желанием рассказать всю правду Мэй. Да, в следующий раз она так и сделает. И плевать, есть та не захочет слушать. Карай скажет все как есть, как только предоставится шанс. Мэй должна знать, кто виновен в смерти ее матери. Для нее это станет исцелением. Болезненным, трудным, но исцелением. Тревога на сердце Карай не укрылась от Сплинтера — во-первых, он подсознательно чувствовал подобное, а во-вторых, все чувства девушки были написаны у нее на лице. — Что тебя гложет, дочь моя? — вопрос отца был неожидан для куноичи — она бросила на него несколько растерянный, удивленный взгляд. Подобное теплое, искреннее отношения было для нее в новинку. Шреддер редко интересовался ее самочувствием. А Сплинтер, не видавший ее шестнадцать лет, проявил заботу при первой же возможности. Очевидно, будучи крысой, он сохранил куда большую человечность, чем Шреддер, так и оставшийся в людском обличии. Карай нахмурилась и задумчиво посмотрела в наполненную чаем кружку — на поверхности уже остывшего напитка отражалось ее лицо. Тяжело вздохнул, девушка без утайки призналась: — Шреддер воспитывал меня вместе с еще одной девочкой, — на секунду она сомневалась в том, что начала говорить о своих переживаниях, но ее неуверенность быстро развеялась: здесь она была в безопасности, и Сплинтер заслуживал ее доверия как никто другой. Да и банальная потребность выговориться сдерживала ее от петляний и обмана. — Мэй, — в глазах Сплинтера отразилось легкое удивление. О ней он уже слышал от своих сыновей и Эйприл, и, судя по их рассказам, персоной она была опасной и хитрой. — Мы были близкими подругами — почти что сестрами, — и однажды я поклялась, что мы всегда будем вместе, даже когда потеряем все. А потом я нарушила клятву, — произнесла Карай с виноватой тональностью, после чего тут же начала оправдываться: — Но я не могла поступить иначе. Я узнала, что ты — мой отец, и что Шреддер лгал мне. Я просто… — она замялась, подбирая слова. — Мне жаль, что я ее бросила. — Я понимаю, что ты чувствуешь, Мива, — первое время Карай не особо нравилось то, как ее называет отец, но вскоре она приняла это — в конце концов, именно такое имя он дал ей при рождении. Привычное же «Карай» ей подарил Шреддер, так что девушка не препятствовала тому, чтобы Сплинтер так называл ее. — Даже несмотря на вражду, ты любишь свою сестру, — куноичи кивнула, соглашаясь. — Я уверен, что и она тебя любит, — здесь же Карай не могла откликнуться тем же. Она все еще помнила, как холодные, сильные пальцы Мэй смыкались на ее шее, с ненавистью сдавливали горло и перекрывали доступ к кислороду. Сплинтер задумчиво потер длинную седую бороду и сказал: — Расскажи мне о ней. — Если честно, я уже не совсем уверена в том, что достаточно хорошо ее знаю, — честно призналась Карай. И это действительно было так — ввиду последних событий она смогла взглянуть на Мэй в с другой, потайной, совершенно противоречащей ее общему образу стороны. — Она сильная и амбициозная. Она всегда добивается своего. Она готова лгать, манипулировать и запугивать, чтобы выиграть. Она ни перед чем не останавливается. Она вообще вряд ли понимает, когда нужно остановиться, — каждое предложение Карай проговаривала быстрее предыдущего, не задумываясь и не анализируя — она просто описывала то, что видела. И это несколько удивляло ее. Настолько она привыкла к Мэй, что не замечала, из кого и во что та превратилась. — Ее главная цель — шлем Куро Кабуто, — Сплинтер нахмурился. В словах дочери он узнавал весьма неприятного человека. Но делать выводы не спешил — очевидно, Мива еще не все сказала. — Но в то же время… Мэй боится. Всегда, на каждой тренировке, она отставала, и ей все давалось хуже, чем мне. Из-за этого у нее было много проблем, и… она начала мне завидовать. Мэй как-то сказала, что это я тяну ее назад, и что мне просто нужно исчезнуть из ее жизни… — Карай не могла поверить, что сказала все это. Ей было несколько неловко, ведь она, по сути, предала доверие подруги. Впрочем, удивилась бы Мэй? Наверное, она бы презрительно посмеялась. — Наверное, поэтому она так хочет власти, — самостоятельно сделала вывод Карай. — Не Мэй хочет власти, — резко отозвался Сплинтер, загнав таким утверждением свою дочь в непонимание, — а Шреддер. То, что ты рассказала мне — точная история Ороку Саки, — сенсей потянулся на чайником и налил себе еще горячего напитка — Карай же допивала свой, остывший, да и впрочем не особо ею желанный. — Он воспитывал вас по своему подобию. Только если тебе удалось вырваться из этого цикла, то для Мэй все сложилось куда хуже. Она — жертва страха, и для борьбы с ним она нашла собственный путь, — Сплинтер сделал глоток чая. — Путь давления и разрушений. — Шреддер завел ее на этот путь, — отрезала Карай, закончив мысль за Сплинтера. — И я должна свести ее оттуда. — Безоговорочно, это так, — согласился с ее словами отец. — Но как ты собираешься сделать это? — Я расскажу ей правду, — решительно произнесла Карай, сжав кулаки. — Правду о том, кто убил ее мать.***
Поздно ночью, когда все спали, Карай покинула логово Сплинтера с серьезным намерением убить Шреддера и тем самым отомстить ему за все то, что он сделал в своей никчемной жизни. Ненависть и жажда справедливости переполняли куноичи, мешали размышлять трезво: она ворвалась в логово Ороку Саки без какой-либо, хотя бы самой малой подготовки. Под действием эмоций она нашла в себе силы быстро и легко разобраться с охранявшими здание футботами. В тот момент она чувствовала такой подъем, такой прилив сил, и ей казалось, она способна на все. Масло в огонь подливало предвкушение от созерцания последних мгновений жизни Шреддера. О, она хотела видеть, как он умрет. Хотела знать, что он скажет напоследок. «Прости»? Какая глупость. Услышать извинения от Шреддера — это что-то из разряда невозможного. Скорее всего, он, как и всегда, найдет виновного в своих грехах. Но то, что все произошедшее — вина его зависти, он никогда не признает. Карай встретила Шреддера в боевой готовности. Взглянула в его глаза без доли страха и сомнений, и столь же уверенно начала биться. Но в этом куноичи просчиталась — во-первых, Шреддер ждал ее. Побег Карай — всего лишь часть его большого плана по устранению черепах. А во-вторых, у нее не было ни одного козыря. Все приемы, что она знала, — это следствие обучения Шреддера. Он знает, как она двигается, знает ее навыки, он знает все. И Карай нечем было его удивить — каждое ее движение предсказуемо до безобразия. Шреддер одержал победу. Повалив девушку на пол и неслабо перед этим ее побив, дабы лишить сил на какое-то время, он приказал своим подданным связать ее и отвести в лабораторию Стокмана. Карай не понимала, что происходит, ровно до того момента, как Шреддер озвучил свой план, до жути простой и понятный, но одновременно с этим — по-настоящему ужасающий. Дочь Сплинтера — всего лишь приманка для черепах и их учителя. И когда те придут на выручку Карай, рептилии упадут в озеро мутагена, превратившись в безмозглых, но до боли кровожадных и жестоких змей — природных врагов крыс. И когда против Сплинтера обернутся его собственные сыновья, и он окончательно утратит всякую веру, Шреддер окончательно сломает стержень. И лезвие войдет ему в сердце. И все кончится. Карай привели в лабораторию Стокмана, где уже сам мутант завершал последние штрихи работы, в сопровождении Шреддера, Тигриного Когтя и Мэй. Ороку Саки без промедления направился к Стокману, чтобы выслушать отчет о завершенной работе — на столь скорое возвращение Карай они не рассчитывали, и заканчивать работу над мутагеном Бакстеру-мухе пришлось в спешке и суетливости. — Следи за ней, — повелительно прорычал Тигриный Коготь, бросив короткий взгляд на Мэй, и направился вслед за лидером Клана Фут. Девушка в ответ нахмурилась и крепко стиснула зубы, а затем перевела мрачный взгляд на Карай и покрепче сжала рукой веревки, которыми дочь Сплинтера была связана. — Ты не обязана это делать, — произнесла Карай, заглянув в лицо куноичи. Та раздражительно фыркнула и отвела взгляд, закатив глаза и тем самым продемонстрировав пренебрежение. — Ты когда-нибудь заткнешься? — Я знаю: ты злишься на меня, — начала дочь Сплинтера. Ее голос звучал несколько суховато — должно быть, виной тому была усталость; но она, тем не менее, говорила от чистого сердца, — и думаешь, что я предательница. Но все обстоит не так. — Неужели ты еще не поняла?! — злобно процедила — почти что прошипела, крепко стиснув зубы, — Мэй. — Я не хочу слышать тебя. Карай тяжело выдохнула, подавляя закипающий внутри гнев. Несомненно, упрямство, как и прочие пробивные качества, лишь помогают на жизненном пути, но сейчас ей хотелось, чтобы Мэй отставила свою гордость и непоколебимость в сторону и просто выслушала ее. Карай пыталась преподнести все не так резко, немного сгладить углы, но, видимо, придется говорить открыто и надеяться, что Мэй услышит ее и поверит ее словам. — Ты должна знать правду, — твердо произнесла Карай. — Правду о том, кто убил твою мать, — лицо Мэй исказилось в искреннем удивлении и одновременно с этим — в скепсисе. Дочь Сплинтера нашла, чем привлечь ее внимание. И если Карай действительно знала, кем был тот человек, Мэй обязана была выслушать. Как бы она не хотела продемонстрировать злость и незаинтересованность, старые раны дали о себе знать. Она не смогла вымолвить ни слова — лишь напряженно замолчать в ожидании. — Сэберо давно сотрудничал со Шреддером, и оставил большие долги после своей смерти, которые Айя не могла оплатить, — Мэй с замиранием вслушивалась в каждое слово Карай, и все, что она говорила, удивляло девушку все больше и больше. — Шреддер не мог добиться уплаты и начал запугивать Айю. Заявления в полицию не помогли бы, и единственным способом избавиться от угроз Шреддера было погашение долгов. Айе не хватило денег, и тогда Шреддер решил избавиться от проблемы… — она замялась, подбирая нужное слово, — по-своему. Он послал Тигриного Когтя обчистить ваш дом. Тигриный Коготь хотел заставить Айю добровольно отдать ему все, но та не согласилась. И тогда он выстрелил в нее, — Карай сделала паузу, чувствуя необъяснимую тяжесть на душе. В то же время ей было по-настоящему сложно смотреть на Мэй, которая с трудом сдерживала слезы. — А потом Шреддер решил, что ты можешь быть ему полезна, и забрал тебя под опеку. Мэй замерла в безмолвии, не найдясь с подходящими словами. Ничего, кроме презрительный ругательств, полных ненависти и яда, она в любом случае не выдала бы. И, глотая безмолвные слезы, из последних сил сдерживаясь от нервного срыва, она с горечью размышляла о том, что ее жизнь катится к чертям. Розовые очки рано или поздно разбиваются — но всегда внутрь. Голая, уродливая правда ранит не хуже меча. И вот сейчас Мэй понимает, что все ее убеждения, цели и старания — все они были ничтожны. Больше ничего не имело смысл. Все, что происходило дальше — происходило словно в тумане. Мэй с закипающей на сердце яростью наблюдала за тем, как Тигриный Коготь приближается и уводит с собою Карай. Глядя ему вслед, девушка думала лишь о том, как вонзит меч ему в сердце, как будет упиваться ликованием и чувством отмщения, глядя на то, как мутант захлебывается в собственной крови, отчаянно глотая воздух легкими. Она представляла в собственной голове разные картины — тысячи вариантов убийств крутились в ее мыслях, но все, что происходило на самом деле — ступор. Мэй стояла в ступоре, невидящим взглядом смотря на все, что происходит. И когда пришли черепахи вместе со Сплинтером, она и пальцем не успела пошевелить. Мэй растерялась. Она не знала, что ей делать: сымитировать помощь Шреддеру? Или же примкнуть к черепахам? Девушка стояла как вкопанная. Тем временем Леонардо поднялся к Карай, собираясь помочь ей. Вот-вот он освободил бы дочь Сплинтера, как вдруг Шреддер подпрыгнул вверх, замахиваясь на Леонардо, и промахнулся. Острое блестящее лезвие в долю секунды разбило цепь, к которой крепилась клетка Карай — и девушка, с криком, полным ужаса, с всплеском упала в мутаген. — Карай! — воскликнул Шреддер с, казалось бы, искренней безнадежностью. Словно это могло предотвратить случившееся, он вытянул руку вперед. Но это все было бессмысленно: Карай уже с головой погрузилась в мутаген. Через несколько десятков минут оттуда вырвалась огромная, белая, местами покрытая металлическими пластинами — частями прежней брони — змея. Ею была Карай. Сплинтер бросился на помощь дочери. Но разве мог он помочь ей чем-то? Держа ее на руках, он вглядывался в ее чешуйчатое лицо, надеясь на то, что она, подобно сыновьям, не утратила, по крайней мере, человечность. Его надежды не нашли оправданий: Карай распахнула глаза и с диковинным криком бросилась от Сплинтера, суетливо метаясь по помещению. Мэй почувствовала, как обрываются последние ниточки. Любовь к Карай, как бы она не старалась ее подавить, все еще жила в ее сердце. И наблюдая за тем, как она превращается в безмозглую мутантку, Мэй более не могла сохранять спокойствие. Все это произошло по вине Шреддера. Он привел всех их к такому финалу. Глубоко и яростно вдыхая-выдыхая, она стиснула в кулаки ледяные, дрожащие ладони и, сжав зубы, срываясь на рык, бросилась в сторону Шреддера. Рывком она оказалась за его спиной, и прежде, чем тот успел хоть как-то среагировать, нанесла два точечных удара по отдельным местам в позвоночнике — Шреддер рвано вдохнул, прохрипев что-то нечленораздельное, и обездвиженный упал на пол. — Что ты делаешь?! — взревел Тигриный Коготь и извлек из ножен меч. Покрепче сжав его рукоять в своих массивных, когтистых лапах, он бросился на Мэй. Девушка была готова к атаке мутанта, но совсем не ожидала подмоги в лице Рафаэля. Хорошенько врезав тигру в морду в момент прыжка, он тем самым оттолкнул Тигриного Когтя на несколько метров. Мэй замерла в ступоре, окончательно запутавшись в происходящем. Что она делает? Что Рафаэль делает? Разлитый по полу бензин, ранее опрокинутый бушующей Карай, вспыхнул огнем, когда туда попала небольшая искра, вылетевшая из отрубленной головы футбота. Пламя заключило их в кольцо, стремительно распространяясь по всему помещению. Очнувшийся в этот момент Тигриный Коготь быстро огляделся по сторонам и решительно прорычал себе под нос. Он был готов наброситься на Мэй и Рафаэля, но тут, на радость им двоим, на пол, ровно между ними и Тигриным Когтем, рухнули деревянные конструкции, прикрепленные к стенам, утянув за собой приличное количество штукатурки — это все образовало мощную, неприступную преграду. — Нужно уходить! — громко объявил Сплинтер, бросаясь к выходу. Черепахи, Карай и в том числе несколько сомневающаяся в правильности своих действий Мэй проследовали за ним. Едва они только оказались на улице, как дочь Сплинтера вдруг яростно закричала и стремительно уползла в неизвестном направлении. — Карай! — крикнул ей вслед Леонардо. — Карай, постой! — он хотел броситься за ней, но едва он добежал до края крыши, как мутантка окончательно скрылась из виду. Лидер тяжело вздохнул и уныло понурил плечи. Определенно, он чувствовал себя виноватым. Виноватым за то, что не смог и не успел помочь Карай в нужный момент, и за то, что упустил ее, тем самым заставив испытывать ту же боль и Сплинтера. Едва только сенсей обрел семью, как Шреддер вновь ее отнял. — Мне жаль, сенсей, — мрачно протянул Леонардо, не сумев посмотреть в глаза учителю. — В этом нет твоей вины, Леонардо, — Сплинтер заботливо накрыл правое плечо сына своей рукой. Вместе они так и продолжили смотреть вдаль, в сторону, где исчезла Карай. Сгущались тучи, хлынул морозный, достаточно сильный ливень. Сверкали молнии, разрывая небо на части. Должно быть, гром — истошные мученические крики небес. Донателло и Микеланджело стали подле учителя и старшего брата, разделяя их общее горе. Как бы все не начиналось, что бы не случилось до этого, Карай была дочерью Сплинтера. Карай была их сестрой. Это их общая потеря. Мэй сидела на краю крыши, всхлипывая и глотая слезы. Она чувствовала, как горькая правда отравляет каждую клеточку ее организма, причиняя невыносимую боль. Что же будет дальше? Отныне она не принадлежит Клану Фут. Она в принципе не хочет продолжать эту борьбу. Мэй жутко устала от всего того, что с ней случилось. Кажется, она рассыпалась в мелкие кусочки. Только вот как теперь собрать себя заново? Мэй услышала, как рядом с ней кто-то сел. Кинула угрюмый взгляд в сторону — то был Рафаэль. Не удостоив его какой-либо отразившейся на лице эмоцией, девушка хмуро выпалила: — Что ты хочешь? — Ты помогла нам побить Шреддера, — прямо начал Рафаэль, скрестив руки на груди. — Теперь ты предательница Клана Фут. Что же ты будешь делать дальше? — Мэй нахмурилась и задумчиво закусила губу. Это, пожалуй, был по-настоящему важный вопрос. И отныне это было единственным, о чем она могла думать. В конце концов, разве еще что-то имело смысл? — Не то, чтобы я тебе сильно доверяю, — протянул Рафаэль, словно от чего-то оправдываясь, — но я подумал… ты могла бы помочь нам. — С меня этого достаточно, — злобно процедила Мэй, вставая на ноги. — Я больше не хочу иметь ничего общего ни с Кланом Фут, ни с Карай, ни со Сплинтером и его учениками, — в каждое слово она вкладывала всю свою злость, всю свою ненависть. — Я надеюсь, сегодня я вижу вас в последний раз, — куноичи зажмурила глаза и глубоко вздохнул, сухо протянула: — Прощай, Рафаэль. После чего перепрыгнула на соседнюю крышу. Стремительно она скрылась из поля зрения Рафаэля, исчезая где-то среди хмурых крыш многочисленных домов. Голос Мэй продолжал эхом раздаваться в его голове. Кошки скребли сердце — было очень тяжело. И это неясное, странное, такое внезапное чувство почему-то не доставляло Рафаэлю должного дискомфорта. Он лишь думал о том, что послевкусие у Мэй горькое. И искренне жалел, что позволил ей уйти.