Презренная

Белые, длинные женские пальцы с изяществом держат деревянный гребень с вырезанными на нем узорами на восточный мотив, которым расчесывают длинные темно-шоколадные волосы сидящей перед ней девочки. Качая ногами, та с широкой улыбкой вглядывается в свое отражение, наблюдая за тем, как ее густые мягкие локоны сплетаются в две толстые косички. Сегодня ее первый день в школе и она желает выглядеть по-особенному красиво — прямо как те дамы с глянцевых обложек. Только вот Мэй темноволосая кареглазая японка, да и ей всего-навсего шесть; но как же было порой интересно примерить мамины огромные каблуки и разрисовать лицо красной помадой и синими тенями — только вот мама почему-то была не в восторге, и ничего красивого в этом не находила. Итак, ее прическа была закончена. Женщина быстро перевязала косички дочери резинками с пышными бантами в форме цветов, и велела ждать в гостиной, покуда она сама окончательно не соберется — и уж тогда они поедут в школу. Сегодня — шестое апреля, ее первый учебный день и следующий после дня рождения. Не сказать, что тот был слишком веселым — да, они с мамой хорошо провели время, гуляя в парке, где вот-вот должна была зацвести сакура, насладились тортом с кремом и карамелью; но все же, ей чего-то не хватало. Мэй была не особо общительным ребенком по своей натуре, и похвастаться наличием друзей, который можно было бы пригласить на празднование, не могла, да, и по правде говоря, проблема была скорее в том, что она по-прежнему скучала по папе. Да что там — она всегда будет по нему скучать. Но тогда это ощущалось особенно остро. Прошло всего семь месяцев с тех пор, как его не стало. День. Солнце смотрит на мир свысока, висит в голубом небе и освещает город своими яркими, теплыми лучами. Мэй сидит на лавочке около парковки у школы и мрачно дуется. На щеке красноречиво светится синяк. «Сирота, — дразнили девочки. — Такая тихая, странная… чудачка» Мэй пыталась постоять за себя, но ничего хорошего не вышло: разругались, ее толкнули, а затем она очень неудачно упала. Хорошо хоть, это было в гардеробе после уроков, без лишних свидетелей. Вмешательства учителей Мэй не хотела: думала, ее нарекут плаксой, ябедой, шестеркой… Маме сказала, что споткнулась на лестнице. А на следующий день в ее прилетел бумажный самолетик с коряво написанными детскими дразнилками-оскорблениями. Мэй разозлилась — и тут же заплакала. «Плакса, плакса!» — кричали они. А она продолжала плакать, и ей было плевать, пока, в конце концов, нервы не сдали. Мэй подскочила и, расталкивая хохочущих детей, выбежала из класса в коридор. Глотая слезы, она стремительно шагала прочь. Они шли за ней. И кричали: «Плакса, плакса, плакса!» — с насмешкой и презрением. Мэй загнанно дышала и бежала вперед и вперед, а коридору, казалось, не было конца. В какой-то момент она упала на пол, и сотни, если не тысячи рук схватили ее за ноги, утягивая за собой. «Плакса». «Бездарность». «Посмешище». Пол и стены покрылись плотной черной вязкой жидкостью, чем-то напоминающей нефть. Она зажмурила глаза, всхлипывая от страха, а когда открыла, поняла, что она больше не шестилетняя маленькая Мэй-Мэй, как порой называла ее мама, — руки, украшенные яркими царапинами и синяками, пытались пальцами ухватиться за поверхность пола. Да не могли — хватка была слишком сильной, а голоса — слишком громкими. Они отпустили ее. И Мэй упала куда-то на самое дно. Это было пустое пространство, лишенное верха и низа, сторон света и каких-либо указателей. Просто пустота, в которой она свободно, и одновременно словно скованная цепями парила. А где-то в конце — мерцающий огонек, напоминающий звезду. Белый, яркий, вселяющий тепло. Но скрытый за тенью. Массивной, высокой, внушительной и пугающей. Медленно обрисовывались ее черты, самой примечательной из которых был металлический блеск и слепой, заплывший глаз. «Без меня ты — ничто».

***

Мэй с ужасом распахнула глаза и, раскидывая окружившие ее со всех сторон пустые банки из-под тушенки, все еще не отошедшая ото сна, впала в настоящий припадок: рыча и крича, она разбрасывала окружающие ее вещи, пока, наконец, не поняла, где находится, и что все это было лишь дурным сном. Хватаясь за горло и жадно хватая ртом воздух, словно кто-то мог отобрать его, девушка постепенно успокаивалась и приходила в себя. Руками она осторожно пощупала грязный пол, на котором расположилась, тем самым убеждаясь, что теперь все реально по-настоящему. Она больше не там. Шреддер более не властен над ней. Оковы спали, так пора уйти. За окном раздался знакомый механический звук. Девушка быстро переместилась к стене, граничащей с улицей, забившись в самый угол, и напряженно переждала там те несколько секунд, что фиолетовые сканирующие лучи обводили комнатушку, в которой она расположилась. Не самое лучшее место, да и еда здесь кончилась — пора искать новое убежище. Ох, совсем не так Мэй представляла себе новую жизнь. Говоря горькое решительное «прощай» Рафаэлю, распинаясь о своем нежелании хоть как-то косвенно относиться к делам Шреддера, Мэй совсем не рассчитывала на то, что ее только-только появившийся шанс на начало с чистого листа перечеркнет начавшееся инопланетное вторжение и последующий за этим апокалипсис. А ведь когда-то Мэй помогала кренгам, с готовностью и уверенностью, и убежденности, что работая на Шреддера и выполняя каждое его желание, она обеспечит себе светлое будущее. Как же она заблуждалась… Может, поначалу и было так, но это был лишь мелкий шажок — все же дороги она не видела. И вот теперь, она страдает от собственных ошибок прошлого. Может, поделом ей? Как бы то ни было, она вряд ли что-то исправит. Нью-Йорк полностью захвачен и оцеплен кренгами. Нет никаких шансов покинуть город: охрана у инопланетян тщательная, да и к тому же они владеют высокотехнологичным оружием из другого измерения. Что она одна может сделать против армии роботов? Что она вообще может сделать? Испоганить все напрочь — да. Но на этом все ее способности заканчиваются. Видимо, придется гнить в этом городе до конца своих дней. Да и вряд ли до них долго ждать: рано или поздно кренги найдут ее. А что потом — никому не известно. Да, Мэй видела, как они раскрывают выживших людей, выводят из укрытий, а затем увозят куда-то в неизвестном направлении — должно быть в ИТКИ. Там они либо же убивают их, либо превращают в подопытных кроликов или уродливых мутантов, какие теперь бродят по улицам некогда кипящего настоящей жизнью мегаполиса. И смерть в данном случае — наилучший расклад. Мэй, говоря по правде, более не надеялась на удачу. Судьба к ней немилостива, и это очевидно. Так какой смысл пытаться бороться с ней? Что бы она ни делала, сколько усилий бы ни прикладывала, сыграет ли это хоть какое-нибудь значение? Кажется, в какой-то определенный момент она научилась проигрывать. А может, просто устала жертвовать для достижения недосягаемых побед? Как бы то ни было, она попросту истощилась. Единственным исцелением для нее стал бы побег. Только вот куда?.. Живот вдруг громко заурчал и немного заболел, почувствовалась легкая тошнота. Видимо, пора отправиться на поиски пропитания. Поправив одежду, чтобы так не мешала, и подхватив рюкзак вместе с вакидзаси, Мэй была готова отправиться в один из заброшенных супермаркетов неподалеку. Там точно должны быть какие-нибудь консервы или что-то вроде того, и — Мэй надеялась — не должно быть патруля в лице кренгов. Прислушиваясь к каждому шороху, присматриваясь к каждой тени, Мэй покинула семиэтажный многоквартирный дом, на втором этаже которого расположилась (в случае чего, именно такая высота была наиболее оптимальна для моментального побега), и столь же ловко проскользнула на улицу спрятавшись за большим перевернутым грузовиком. Слегка высунула голову, огляделась — двое кренгов только что зашли за угол. На улицах бродили лишь мутанты: некогда люди, теперь же бесформенная, не поддающаяся какому-то конкретному описанию кучка из розовых извилистых мозгов и беспорядочно и беспрерывно движущихся щупалец — они были тупы и бессознательны, и потому совершенно безопасны. Хотя, признаться, при виде их Мэй ощущала страх — страх того, что найди ее кренги, и она станет точно такой же. Безмозглым, уродливым чудовищем. На всякий случай сжав в ладони рукоятку спрятанного в ножны клинка, девушка быстро перебежала через дорогу. Повернулась направо и запрыгнула за мусорные ящики: мимо как раз пролетал патрульный сканер, как окрестила его Мэй для самой себя. На деле же она понятия не имела, как называется эта штуковина. Переждав пару минут, девушка еще раз огляделась на проверку наличия кренгов в округе и, убедившись в относительной и временно безопасности, рванула вперед, забегая внутрь магазина. Двери она закрыла бесшумно, но быстро, и тут же скрылась в тени, среди развернутых полок. Мэй не особо переживала о своем питании. Ее основными проблемами были исключительно самобичевание и рефлексия — и, погрузившись в собственную психологию, она окончательно позабыла о физических аспектах. Она могла не есть по несколько дней, потому что попросту не хотела. Она ничего не хотела. Даже на то, чтобы выпить воду, Мэй не всегда находила силы. И потому сейчас, проходя мимо полок, она гребла в рюкзак что ни попадя, лишь проверяя срок годности на некоторых сомнительных продуктах. Проходя мимо витрин, где лежали прокисшие и оттого дурно пахнущие мясо-молочные продукты, она видела в зеркале собственное отражение, которое доселе предпочитала по возможности избегать: темные корни ее сухих, несвежих волос отрасли, что на фоне золотистого блонда смотрелось совершенно безобразно; под глазами — огромные глубокие синяки; выпирающие скулы, болезненная бледность — и все эти черты не имели какого-то особого шарма. Лицо Мэй выглядело в крайней степени болезненно, и ни один, даже самый извращенный эстет, не нашел бы ничего прекрасного в ее фарфоровой коже и пустых, обрамленных синяками, глазах. От сбора продуктов Мэй отвлек раздавшийся где-то в здании шум. Девушка без промедлений и одновременно по-кошачьи тихо скользнула в помещение склада, скрываясь справа от распахнутой двери. Припев к стене, она стала прислушиваться. Шаги — одни тяжелые, другие быстрые и относительно тихие, и голоса –оба мужские, со странным акцентом. Только вот один весьма грубый и басистый, в то время как другой звучал выше, звонче и бодрее. О, этот голос узнать было нетрудно… Его обладатель — некогда вор Куро Кабуто и по совместительству без пяти минут жертва клинка Мэй. Человек очень проворный и ловкий, да и снаряжение у него хорошее — играет только на руку. Мэй тогда посчитала его довольно забавным противником: их бой не состоял из пустого размахивания кулаками; это, скорее была игра, где каждый вытворял что-то уникальное и странное. Антон Зек — да, кажется, так его зовут. Мэй рефлекторно потянулась к клинку, а затем одернула саму себя. Эти двое, очевидно, не на стороне Шреддера, а еще они, насколько она могла судить по личному опыту, достаточно сильны. Может, не стоит спешить вновь распалять огонь вражды? В любом случае, она должна научиться совладать с агрессией. Разговоры стали четче и различимее. — …Нужно валить из этого гнилого города, — недовольно воскликнул Антон Зек. — Я устал прятаться от этих тупорылых мозгов на ножках и есть помои. — Думаешь, мне нравится все это? — мрачно отозвался Иван Стеранко. — Я хочу уехать, только вот как? Город охраняют кренги, и единственный, кто может без проблем ездить туда-сюда — это Шреддер. — Мда, фигово все, — емко заключил Зек. — Кренги кренгами, а Шреддер точно не захочет помогать нам после того, как мы пытались украсть его шлем. — Ты пытался украсть его шлем, — нарочито подчеркивающе добавил Стеранко. — По твоей просьбе, — Антон отозвался в той же манере. Мужчины так и продолжили спорить касательно того, кто и в чем виноват, а затем, возможно, стали обсуждать что-то еще, попутно запасаясь едой — но Мэй уже не слушала их разговоры. В ее голове уже вспыхнули тысячи идей, выстроилась целая логическая цепочка и полноценный план действий. Если Клан Фут в виду союза с кренгами действительно обладает подобными свободами, то она определенно знает, что нужно сделать для того, чтобы все получилось. Да, она покинет этот чертов город, она забудет все, что было. Сердце Мэй вновь разгорелось огнем веры и надежды. Оставалось надеяться лишь на то, что удача будет сопутствовать ей на каждом шагу.