***
Бледные длинные пальцы сжали простынь, заламывая ее в складки. Мэй шумно выдохнула, слегка поерзав в постели, подтянула к себе ноги и тут же выпрямила их, прогибаясь в спине. Безликие фигуры смазались в белое пятно. Ветер ласкает темные локоны, развивает и сплетает, а дрожащие женские руки напряженно сжимают палочки* с заключенной меж ними костью. Безмолвные слезы пляшут на бледном осунувшемся лице Айи. Боль меняет. Мэй шмыгает носом и теребит руками краешек юбки. В конце концов, люди всего-навсего прах. Несколько шумных вздохов — с губ срывается печальный стон. Она хмурит брови в неистовом напряжении, и сморщенный лоб покрывается бисеринами холодного пота. Руки скользят по ледяным простыням и вновь сжимают ткань цепко-намертво. Металлический запах тяготит воздух, дышать становится невозможно. И бледная грудь больше не вздымается в размеренных вдохах-выдохах. Кровь пропитала простыни насквозь, лишив бездыханное тело женщины всяких красок — теперь оно бледное, тусклое, словно свет луны за окном. Мэй дышит тяжело, срывается на всхлипы. Слезы бегут из глаз, сокрытых под крепко зажмуренными веками, сползают вниз по вискам и путаются в темно-шоколадных сухих волосах. Белоснежный гроб опускается в холодную яму. На лицах — холод и сталь, отнюдь не траурные — пустые и безразличные. Карай сжимает губы, слегка хмурится; Шреддер сверлит свежую могилу невидящим взглядом. Всего-навсего дань традиции. Неужели на самом деле здесь так невыносимо горько и больно одной лишь Мэй? Неразборчивое бормотание раз за разом срывается с ее губ, разбивая вдребезги хрустальную тишину ночи. — Ты не спасла меня, — Карай обливается кровью, шипит, и изо рта выскальзывает раздвоенный змеиный язык. Черные смоляные щупальца тьмы оплетают белоснежные руки Мэй, что по локоть в крови. Багряные трещины расползаются по ее телу. — Я хотела… я пыталась, — оправдывается, и голос дрожит от страха. — И все же, ты не смогла. Она вертит головой из стороны в сторону, словно желает отряхнуться от мрачных видений. Тьма расползается и поглощает собой мироздание. Мелкие пауки бегут по дрожащему белому, словно лунный свет, телу. Длинная блестящая сколопендра просится наружу, дерет глотку и перекрывает дыхание. «Мэй, Мэй…» — голоса снова и снова напевают ее имя. Она хочет бежать, хочет скрыться. «Мэй, Мэй…» Сколопендра прорывается, заставляя Мэй вытолкнуть ее вместе с желчью. — Мэй! — кошмары продолжают терзать ее душу. — Мэй! — окончательно проснуться ее вынуждает пронзительный грохот. Мидзуно подскочила, глухо вскрикивая и тяжело дыша, и перевела растерянный, полуиспуганный взгляд на источник шума — на полу лежит расколотая на несколько частей чашка в окружении растекающейся по полу воды, что мерцает в свете фонарей за окном. — Вот блять! — выругалась вслух девушка, тяжело вздохнув и подперев голову ладонями. В висках пульсировало; ладони, по сравнению с раскаленным, словно металл, лбом, обледенели, обжигая кожу холодом. Сон, это всего лишь сон… — Ты в порядке? — голос Кертиса прозвучал обеспокоенно. Мэй бросила на него потерянный, уставший взгляд, и тут же уткнулась носом в пол, по которому разметались осколки. — Да, — сухо отозвалась она и, выдохнув, расправила плечи, свесив ноги с кровати, на ощупь ища на полу выданные ей больницей тапочки. Нужно убраться. — Может, позвать медсестру? — Кертис уже было вытянул руку, чтобы взять костыли, но Мэй резко выставила вперед ладонь в усмиряющем жесте. — Не надо, — ответила она с хрипотцой в голосе, медленно покачав головой. Кертис пожал плечами и прилег обратно, намереваясь уснуть. Мэй же еще пару секунд посидела, приводя в порядок мысли, и поплелась в ванную палаты в поисках какого-нибудь полотенца, которым можно было бы вытереть воду. Оказавшись в маленьком, отделанном кремовой плиткой помещении, Мэй невольно замерла. Чувство беспричинного дежавю пробило стрелой, ломая кости. Она быстро отмахнулась от него, как и от леденящего душу ощущения маленьких лапок, касающихся кожи ее руки. Нет здесь ничего. Плеснув в лицо холодной воды, Мэй руками оперлась о края умывальника и исподлобья посмотрела хмурым взглядом в привычное бледноликое, но такое чужое отражение. Женщина из ее снов — ее мать — отдала много крови ради нее. С годами Мэй все больше походит на нее. Девушка занесла руку для удара, но вовремя одернула себя — и зеркало тряхнулось от легкого хлопка по отражающей поверхности. Как бы силен не был иррациональный гнев, а проблемы с рабочим персоналом больницы ей не нужны. Авось, в ее деле еще новую статью припишут — за порчу имущества. Это будет уже просто смехотворно… Мэй вышла из ванной спустя несколько минут с чьей-то больничной рубашкой в руках. Палата была двойная, и если в этой комнате были только они с Кертисом, то во второй же — кажется, человек пять, все дряблые, сморщенные, словно изюм, старики. Юноша еще не спал, когда Мэй зашла и он, от скуки, стал наблюдать за ней. Хмурясь и покусывая губы, периодически тяжело вздыхая от болей в раненом боку, она сидела на корточках, вытирая воду. Поднялась, шумно выдохнула, покосившись в качестве проверки на бок, где расположилась уже покрывшаяся коркой рана, и вышла на пару секунд, чтобы оставить мокрую рубашку в ванной. Затем пришла и принялась собирать осколки, что было куда труднее: в полутьме она почти ничего не видела, и потому хмурилась, вертя головой из стороны в сторону. Темно-шоколадные волосы, обрамляющие ее худое, со слегка заостренными, кошачьими чертами лицо, то и дело раскачивались в воздухе. Мэй вытянула руку вперед и тут же болезненно шикнула, отдернувшись и выругавшись с явным недовольством. — Что такое? — обеспокоенный голос Кертиса заставил девушку вспомнить о его существовании. Мэй покосилась на него с недовольством и обвила губами истекающую кровью ладонь, высасывая кровь из раны. — Просто порезалась, — без толики беспокойства отозвалась девушка, хотя ее голос дрогнул под конец. Черт, черт, черт! Желание разгромить здесь все становилось все сильнее и сильнее с каждым мгновением, но Мэй старалась держать себя в руках и, глубоко вздохнув, она аккуратно собрала осколки и выкинула из в мусорку при кровати. Голова, казалось, раскалывалась, и холод пробирал ее тело насквозь. Откуда в ней все эти скверные чувства?.. Мэй нахмурилась в глубокой задумчивости и вдруг встала ногами на кровать, вытягивая руки к пожарному извещателю на потолке. — Что ты делаешь? — Кертис недоумевающе изогнул бровь. Мэй ничего не ответила, и лишь продолжила заниматься своим делом. Кожа на ране натягивалась, что ощущалось с явным дискомфортом, но желание перекурить было намного сильнее. Пять дней она провела без столь желаемого никотина, и вот сегодня вечером наконец добыла заветную сигарету и одного из пациентов. Несколько ловких манипуляций, и красный огонек на пожарной сигнализации погас. Чудно! Мэй облегченно вдохнула и присела на кровать. — Курить хочу, — ответила она, наконец, Кертису с легкой бодростью в голосе. Достав заветную сигарету из вещей, Мэй щелкнула зажигалкой, разжигая пламя, и затянулась, выдыхая дым изо рта с явным облегчением. Кертис смотрел на нее изучающим взглядом, который, как показалось Мэй, был странноват. — Хочешь? — спросила она, отрывая сигарету от губ. — Было бы неплохо, — пожав плечами, отозвался парень. Мэй подскочила и пересела на койку Кертиса, протягивая ему сигарету. Он принял ее и затянулся с не меньшим удовлетворением. Мэй невольно усмехнулась. То-то он строил из себя паиньку… — На вкус паршиво, — недовольно прокомментировал он, отдавая сигарету Мэй. — Знаю, — отозвалась она, пожав плечами. — Я ее у деда какого-то взяла — сама не курю такие, — с каждой тягой дрожь в ее теле унималась, а вот огонь и слабость, охватившие ее, казалось, только усиливались, сильнее сжимая свои вязкие щупальца. Помещение вновь опоясала тишина, хрустальная и мертвая, как тьма — лишь алый огонек сигареты мерцал в ней, то и дело отдавая дым. — Ты плакала, — внезапные слова Кертиса заставили Мэй вздрогнуть — она не подала виду, но это пробило ее слишком точно и слишком больно. Хмурясь, она продолжила курить, но каждое ее движение теперь было напряжено. — Что тебе снилось? — спросил он с искренним интересом. Большая тяга — сильный удар по легким. — Просто дурной сон, — многозначительно отозвалась Мэй чуть низковатым — от дыма, должно быть — голосом. Пальцы свободной руки нервно сжали одеяло. Не нужно ей, чтобы кто-то посторонний копался в ее душевных терзаниях. — А поконкретнее? — как настырно! Девушка вновь затянулась — что-то ударило в голову, вызывая легкое головокружение. Ей казалось, что она вот-вот взлетит. — Кровь, боль и пауки… — перечисленные Мэй вещи, казалось, совершенно не были связаны. — Много пауков, — добавила она после очередной тяги. Сигарета закончилась. Девушка слегка приподнялась, чтобы бросить ее, и не удержала равновесие, склонившись набок. Перед глазами все резко поплыло, закружилось, тело пробила дрожь — Кертис схватил ее за запястье, усаживая обратно, и Мэй тут же отдернула свою руку, хмурясь и возмущенно вздыхая. — Мне кажется, тебе все-таки нужна медсестра, — сказал юноша с некоторой настойчивостью. Мэй в ответ покачала головой и отозвалась с пренебрежением: — Никто мне не нужен. До чего же лживо… Никто не нужен… Половину своей жизнь она была одна: униженная, разбитая, растоптанная и израненная. Стоило любви прийти в ее жизнь, и смерть тут же отбирала у нее все, раз за разом оставляла в одиночестве. В конце концов, решила Мэй, отказываться прежде, чем у тебя отберут это, разумнее и в разы безболезненнее. Но как бы то ни было, она изголодалась по человеческому теплу. Мэй устала от одиночества, устала от боли, устала от предательств, потерь и лжи, устала, устала, устала… Рука Кертиса, смертельно ледяная, вдруг накрыла ее лоб, прерывая поток хаотичных, горький мыслей. — У тебя жар, — в воздухе плясали разноцветные огни, а голова, казалось, вот-вот расколется, и все ее бестолковые мозги разлетятся по сторонам. Ах, до чего же живописно это будет… Мэй подняла потерянный взгляд красных глаза на Кертиса. Тот несколько раз перевернул ладонь, ощупывая ее горячий лоб, и наконец убрал руку. — Причем очень сильный, — добавил он с полной серьезностью. Мэй не удержалась и брызнула смехом в ответ, сталкиваясь с Кертисом лоб об лоб. Бывшая безумной улыбка, что расцвела на ее сухих губах, вмиг погасла, сменяясь горечью и хмуростью. Туман словно опоясал ее голову, и потому девушка упустила момент, когда рука Кертиса с легким интересом коснулась ее волос, перебирая кончики, и когда ее собственная, холодная, словно мрамор, ладонь, легла на его плечо… и когда губы слились в неловком поцелуе. Мэй упустила этот момент, но стоило ему наступить и растянуться резиной, как она в полной мере осознала: она определенно здесь задержалась. Пора действовать.***
Тишину особняка, затерявшегося среди лесов близ Нью-Йорка, нарушает лишь размеренный писк кардиомонитора, подключенного к свисающей с кровати руке Шреддера. Мужчина не приходит в себя уже пять суток, с тех самых пор как столь унизительно проиграл Сплинтеру. Этот проигрыш стоил слишком многого; и Шреддер был сломлен не только физически — морально тоже. Казалось, он балансировал на краю пропасти, пока мир горел пламенем и земли обливались кровью. Все то время, что Ороку Саки здесь лежит, за ним тщательно наблюдают. Посменно — то Стеранко и Зек, то Брэдфорд и Ксевер — они сменяют охрану у двери, опасаясь встречи с очередным врагом, а Стокман то и дело кружит вокруг Шреддера, раз за разом сменяя бинты и капельницы. И один лишь Тигриный Коготь сохраняет веру в поправку Шреддера. Дверь, ведущая в лабораторию и по совместительству палату лидера Клана Фут, отворилась со скрипом, впуская внутрь внушительную фигуру Тигриного Когтя. Он окидывает помещение хмурым взглядом единственного глаза, с брезгливостью отмечая то, что Стокман ест до неприличия омерзительно, уплетая один шоколадный батончик за другим, и проходит к Шреддеру, садясь на кресло перед ним. — Как он? — задает свой извечный вопрос Тигриный Коготь, разглядывая тянущиеся к телу мастера провода и прозрачные трубки. — Как и всегда, — жужжа, отвечает Стокман, — без изменений, — равносильно утверждению «ничего хорошего». Низкий пульс, скачущая температура и абсолютное беспамятство… А Такеши все еще надеется на то, что он вернется в мир живых. — Дело дрянь, — не сдержался и выругался он. — Без мастера Шреддера Клан слабеет с каждым днем, — со стороны Бакстера слышится лишь дерганное жужжание — скорее иррациональное, обусловленное его мушиной природой, лишенное всякого понимания и осмысления. Тигриный Коготь невольно срывается на рык — руководство Кланом легло на его плечи, как правой руки Шреддера, но вот-вот ему будет нечем управлять. Подорвавшись с места, мутант подскочил к Стокману, толкая его и придавливая к стене. — Делай что-нибудь, паршивая грязная муха! — яростно выпалил Такеши, демонстративно выпуская когти. — Ты целыми днями только сыпешь всех нас пустыми обещаниями, но сам и пальцем пошевелить не способен, — Стокман, дрожа от страха перед гневом Тигриного Когтя, вжал голову в плечи, дергая крыльями в бессилии. — Все больше и больше людей уходят с каждым днем… Клан Фут разваливается на глазах! — щелкнув зубами, проговорил Тигриный Коготь. — Им нужен сильный лидер, — угрюмо заключил он, угрожающе рыча и скаля острые, словно ножи, пожелтевшие клыки. Усталость с каждым днем становится только сильнее и сильнее… Пост лидера Клана Фут Тигриный Коготь представлял себе совсем не так, и сейчас, в самые трудные времена, он оказался бессилен. Пытался запугивать, подавлять — а люди бежали еще быстрее, гонимые страхом. — И я дам им его, — глухой, тихий голос Шреддера, что вдруг прорезал воздух, заставил обоих напрячься и перевести удивленные взгляды на учителя. Он лежал и как прежде, совершенно не двигаясь, и его лицо было скрыто под кислородной маской. Морда Тигриного Когтя вытянулась в изумлении — он был прав, он знал, Шреддер жив! — и мутант тут же опустился на одно колено, проговаривая почтительное «учитель Шреддер…» — Стокман, — резко окликнул мужчина ученого, заставив того вздрогнуть и сделать несколько неуверенных шагов в его сторону, — я дозволяю тебе делать все, что угодно, — слова Шреддера вызвали в мутанте явное недоумение — он пошевелил усиками в заинтересованности, — если только это сделает меня могущественнее в стократ… — более он не сказал ни слова, и лишь биение его сердца — намного более учащенное, чем раньше — свидетельствовало о присутствии здесь Ороку Саки. — Как прикажете, учитель.***
Хлопок двери, ведущей в палату, заставил Мэй оторваться от стакана горячего шоколада, который она поглощала с таким удовольствием, и перевести выискивающий, напряженный взгляд на Кертиса. — Достал? — спросила девушка полушепотом, небрежно поставив на стол опустошенный стаканчик. — Достал, — опираясь на костыли, он направился к ней, однако Мэй приблизилась к нему быстрее, выхватывая сложенный халат, зажатый в подмышке Кертиса. — Чудно, — пожав плечами, отозвалась Мэй с обворожительной улыбкой. Нужно ведь было поддерживать этот начавшийся маскарад… Встряхнула сложенную вещь, оглядела со всех сторон, и тут же надела на себя. Халат оказался великоват, но грех жаловаться… Это — ее прямой ключ к победе. — Сиди тихо и говори всем врачам, что я пошла в буфет за хот-догом, — повелительно произнесла она, взглянув на Кертиса со всей серьезностью, прежде чем покинуть палату. Идти по коридорам было напряжно. На лице у нее все еще красовалось несколько ярких ссадин, а то и дело мелькающие работники больницы не могли оставить «медсестру» без вопросом. Мэй приходилось отворачиваться, дабы скрыть свое лицо — и дело тут было не только в ее увечьях, но и в том, что кто-то мог узнать ее как пациентку с ножевым ранением, знатно нашумевшим определенному кругу персонала. В конце концов, она смогла добраться до процедурной. Напрягая память, Мэй выуживала названия лекарств, которыми ее то и дело пичкали каждый день, и наполняла ими карманы, загребая как можно больше. В конце концов, место заканчивалось, и пластинки с таблетками наполнили даже лифчик. Мидзуно не могла знать наверняка, сколько еще ей придется заниматься самолечением, но предполагала, что времени пройдет еще прилично — запастись следовало по полной. Дверь со скрипом отворилась ровно в тот момент, когда Мэй стояла с шприцом в руке. Все эмоции: напряжение, недовольство и лихорадочные размышления касательно потенциальных оправданий — отразились на ее лице. Только бы не кто-то из работников больницы, только бы не… — Здравствуйте, — скрипучий, как и только что открывшаяся дверь, тоненький голос раздался за ее спиной. Обернувшись, Мэй увидела низенькую дряблую старушку в круглых очках, что смотрела на нее с легкой растерянностью. — Добрый день, — отозвалась Мидзуно, выдавив доброжелательную улыбку. — Уколы… — девушка метнула взгляд на часы — стрелка показывала одиннадцать, — делают в час. — Доктор прописал мне обезболивающее, — произнесла старушка в ответ на напоминания Мэй, — и сказал прийти сейчас, — девушка поджала губы в напряженности. Вот черт! — Что ж, тогда… — она замялась, раздумывая на тем, что ей делать. Отказ может вызвать множество лишних, совершенно ненужных подозрений, а согласие… Мэй разве что проткнет чью-то задницу. — Ложитесь, — кивнула головой в сторону кушетки и принялась подготавливать укол. Спустя десяток секунд, что она потратила на установку иглы и наполнение шприца лекарством, ее ждала бледная старческая пятая точка, впечатления о которой были… не самые положительные. Мэй невольно задумалась о том, какова жизнь медсестер, что видят по десятку, если не сотне, задниц в день. — Что с Вашим лицом? — поинтересовалась старушка, глядя на ссадины на светлой коже. — Я котенка спасала, — пожав плечами, отозвалась Мэй с неловкой улыбкой. Идиотское и абсурдное объяснение, но что уж взять… Старушка, должно быть, хотела что-то сказать в ответ на слова Мидзуно, но вдруг болезненно вскрикнула, откидывая голову назад. Мэй отпрянула он нее, убирая иглу и недовольно прошипела, растерянно смотря на корчущуюся от резкой боли женщину. — Простите, — лишь выдавила она с виноватой полуулыбкой, — это болючие уколы, — женщина ничего не ответила ей — лишь поднялась на ноги, подрагивая от боли в ягодице, подтянула штаны и с недовольным заключением: «К черту эти обезболивающие!» — удалилась из процедурной, прихрамывая.***
Мэй влетела в палату, громко хлопнув дверью, и тут же тяжело выдохнула, чувствуя явное облегчение. А ведь в детстве она задумывалась над работой медиком… На смену легкому напряжению пришел смех — едкий и громкий, и Мэй тут же начала хвататься за живот, чувствуя, как с каждым вздохом на ране натягивается кожа и боль расползается по всему телу. Кертис, сидящий на кровати, посмотрел на нее с недоумением. — Ты когда-нибудь делал уколы больным старухам? — вопрос девушки вогнал его в пущее негодование. — Нет, — покачав головой и нахмурив брови, отозвался юноша. — Тогда тебе повезло, — многозначительно бросила Мэй, подходя к своей кровати. Сняв халат, она тут же вывалила на койку все имеющиеся лекарства и задумчиво окинула взглядом все раздобытое. Многовато, чтобы просто унести в руках… Вечно таскаться с ними в карманах она в любом случае не сможет. — У тебя есть рюкзак или типа того? — спросила она, описывая в воздухе круги пальцами. — Только пакет. — Дерьмово, — буркнула Мэй, — но все лучше, чем ничего… А что насчет одежды? — Есть еще одни штаны и футболка, — отозвался Кертис, несколько поникнув. Симпатия к соседке по палате возникла у него, кажется, с первых минут. Расставаться с ней было тоскливо. — А вот это уже хорошо, — покачав головой, протянула Мэй. — Давай мне все, что ты перечислил, — тяжело вздохнув, Кертис полез в тумбочку, доставая оттуда одежду и пакет, и положил их на кровать Мэй — девушка тут же схватила аккуратно сложенные футболку и штаны и удалилась в ванную, чтобы переодеться, предварительно укрыв все свои медикаменты одеялом. Пришла обратно она спустя пару минут, одетая в явно большую по размеру одежду Кертиса. Такое ощущение, что в этом месте все гиганты… Ну, либо же она лилипут… По возвращению Мэй молча принялась собирать лекарства в пакет, мысленно прикидывая, как именно ей следует запихнуть его под огромную черную футболку. Наконец, собрав все, она аккуратно, морщась от прикосновений к бинтам, покрывающим ее рану, запихала мешок с лекарствами себе в штаны. опустив поверх футболку. — Теперь я похожа на беременную школьницу, — саркастично заключила девушка, глядя на то, как пакет выпирает, поднимая футболку. Благо, очертания относительно закругленные и плавные: все и правда решат, что она либо тучная, либо в положении. — Что ж, — пожав плечами, произнесла девушка, — мне пора, — поправив одеяло и обув тапочки, она развернулась в сторону выхода, шагая медленно и осторожно, с неудовольствием отмечая шуршание пакета под футболкой. — И ты даже не попрощаешься? — с легким возмущением, разделенным на пополам с разочарованием, выпалил Кертис. Мэй тяжело вздохнула, закатив глаза, и небрежно, с полуоборота, что только демонстрировало ее безразличие, отозвалась: — Не-а, — во взгляде юноши, казалось, что-то надломилось. — То есть, тебе все равно? — спросил он в лоб, без увиливаний и намеков — прямо, то что думал. — Абсолютно, — Мэй отвечала также без малейшей фальши. Голос ее, казалось, сквозил насмешкой. — Тогда что это было? — нахмурившись, Кертис всплеснул руками. — Не понимаю, о чем ты, — продолжала девушка со все той же отстраненностью. Мыслями она была уже в другом месте, и этот назойливый парень только отнимал ее время. — О том, что было ночью. — А-а-а… — протянула Мэй, казалось, с искренним прозрением. — Ну, я скажу тебе прямо: мне было скучно и плохо, а ты был влюблен и заботлив, что я очень ценю, — и вновь насмешка. Едкость и сарказм. Чувства к ней въелись не крепко, но сердце Кертиса все же колола боль и горечь. — Скажу тебе прямо: не строй надежд, — теперь тон ее голоса стал резким, слегка надменным, но одновременно и… сопереживающим. — Ко мне подкатывал один парень в клубе, а через несколько часов я убила его подружку, — мысль о теле Темари, истекающем кровью, отозвалась одновременно горечью и удовлетворением: вкус мести сладок. Кертис нахмурился, толком не понимая, говорит ли она серьезно, либо же шутит. В первом случае это чертовски пугающе, во втором же — абсолютно не смешно. Мэй расценила его молчание как смирение и, вздохнув, бросила напоследок с мягкой улыбкой: — Прощай, Кертис.***
Сочувствующие взгляды сопроводили ее до самого выхода, как и теплая улыбка охранника. Усмехнувшись, Мэй вновь прокрутила колесо инвалидной коляски, которую она одолжила в качестве транспорта — к калеке подозрений поменьше, пусть и жалости, такой отвратительной и унизительной, будет больше. Автоматические двери раздвинулись, стоило ей приблизиться, и в лицо ударил свежий прохладный ветер. Наконец… она на свободе, и она все ближе к тому, чтобы ее планы воплотились в жизнь. Совсем скоро она будет в Токио. Совсем скоро империя Шреддера падет. Совсем скоро она одержит победу.