В сравнении с Нью-Йорком, погода в Токио стояла теплая, несмотря на хмурые облака в небе, что застилали собой солнце. Дул прохладный ветер, играя незамысловатую мелодию шелестом листьев. Улица была тихой, и лишь машины изредка проносились по дороге — то была окраина города, расположившаяся недалеко от густых лесов, и здесь не было столь бурлящей жизни, как, например, в центре, что никогда не утихал. По выложенной камнем дорожке шагала лишь Мэй, глухо стуча тракторной высокой подошвой ботинок. Длинные курчавые волосы — локоны угольного парика — трепал ветер, и пряди неприятно били по лицу, заставляя девушку то и дело морщиться и поправлять их.
С каждым шагом сердце пропускало удар — чем дальше Мэй шла, тем сильнее тонула в омуте воспоминаний. Здесь, на этих светлых улицах, она когда-то давно, более десяти лет назад, играла с отцом. Он шел нарочито неспешно, пока девочка, веря в собственную сообразительность, пряталась за деревьями, кустами, во дворах — словом, где ни попадя, а отец искал ее. Конечно, порой такие игры не обходились без казусов: ворчливые соседи, как, впрочем, и сторожевые собаки крупных пород, не слишком-то любили чужих детей на своих участках. Мэй невольно приулыбнулась, предаваясь воспоминаниям: связанного с отцом осталось так мало в ее памяти… Она потеряла его совсем рано, толком не успев осознать всю его теплую любовь. А затем разум словно желал избавиться от этих радостных воспоминаний; и все, что Мэй помнила об отце, — похороны.
Она замерла в десятке метров от своего старого дома. Он нисколько не изменился; лишь, кажется, постарел. Из этого места так и веяло смертью — Мэй нахмурилась, тяжело вздыхая. Покинув дом, она больше никогда не приходила сюда. Первое время — ввиду своего малого возраста, а после — из-за страха. В этом месте похоронены ее любовь и право на счастье. От одной мысли о том, что она однажды придет сюда, сердце обливалось кровью.
Но, решила Мэй, пришло время столкнуться с призраками прошлого.
Поправив лямку рюкзака, который покоился у нее за спиной, девушка направилась ко входу в дом. Дорожка, ведущая к крыльцу, местами потрескалась; кое-где проросли пучки травы. Газон, лишенный всякого ухода, зарос; да и в целом дом стал выглядеть несколько изношено. На двери крест-накрест расположились полицейские ленты, свидетельствующие о том, что дом опечатан. Мэй поднялась по ступенькам, медленно и осторожно, словно те могли рухнуть, и коснулась ладонью дверной ручки — металлический холод тут же ожег пальцы, заставляя девушку на мгновение выпасть из реальности.
Эиджи открыл эту дверь и увел ее навсегда.
— Ты кто такая? — скрипучий недовольный голос заставил Мэй нахмуриться в напряжении и обернуться на его источник — за забором соседнего участка стояла покрытая морщинами, словно изюм, пожилая женщина. Лицо ее было глубоко мрачным, взгляд — презрительным и надменным. Мэй не помнила такой: вероятно, люди, что жили здесь когда-то, съехали, и теперь здесь поселилась эта довольно неприятная, судя по одному ее виду, старуха.
— Где семья Мидзуно? — спросила Мэй, разыгрывая недоумение.
— Они здесь больше не живут, причем очень давно, — буркнула она. Девушка вскинула брови, выражая удивление. — Ты, видно, всю жизнь проспала, — съязвила женщина. — Мертвы Мидзуно, мертвы! — безапелляционно заключила она, а Мэй так и норовил ответить: «Не все из них». Но она промолчала, подавив в себе это странное желание. — Так что проваливай, — бросила бабулька напоследок и поковыляла в свой дом, опираясь на трость. Мэй перекривилась ей вслед, демонстрируя безграничную неприязнь. Старая карга!.. Фыркнув себе под нос, она спустилась с крыльца, направляясь прочь от дома.
Однако то было временно: стоило старухе скрыться в своем жилище и включить какие-то отвратительные старые песни — они гремели так, что слышно было даже на улице, сквозь закрытые окна, — и Мэй тут же вернулась обратно, принявшись пристально оглядывать здание. На кухне по-прежнему висели темно-зеленые занавески, которые, закрытые, скрывали то, что было внутри. Интересно, изменилось ли там что-нибудь?
Через дверь Мэй войти не могла: взламывать замок — дело кропотливое и требующее должных навыков. Мидзуно же не хотела тратить время на это. Зато спрятанный под джинсовкой ствол, закрепленный на поясе, сразу подсказал ей решение проблемы. Окинув округу вороватым взглядом — абсолютное одиночество, — Мэй спустилась с крыльца, направляясь в заднюю часть двора, где, выхватив пистолет, она выстрелила в одно из окон первого этажа — стекло разбилось вдребезги, представляя девушке свободный вход. Хвала небесам, шум ничье внимание не привлек. Впрочем, сейчас была среда, рабочий день, и из всех соседей отсиживалась дома, вероятно, только мерзкая старуха с не менее мерзкой музыкой.
Чудно. Мэй встала ногами на выпирающую часть стены, закинула внутрь рюкзак — он упал с глухим стуком и бульканьем, — и забралась через окно внутрь, с осторожность огибая торчащие по краям рамы осколки. Внутри было темно и мертвенно тихо. Лишь осколки хрустели под ногами, разбивая хрустальное безмолвие. В воздухе витала пыль; она же скопилась и по всем предметам, что стояли в комнате. До была комната отдыха. На стенах по-прежнему висели картины — пейзажи, портреты, — что так любила ее мать; за стеклом в стенке стоял сервиз, которым, кажется, ее семья не пользовалась ни разу в своей жизни. Цветы, что бережно растила ее мать, умерли и высохли, обратившись уродливыми сгорбленными ветками. Умерли и розы, которые Мэй сама когда-то взрастила. Не сказать, что цветоводство было ее профилем, но под руководством матери она смогла вырастить действительно великолепные растения.
Окинув безжизненные останки роз пустым взглядом, Мэй поджала губы и направилась дальше. Покинув комнату, она тут же столкнулась с лестницей, ведущей наверх. Девушка неуверенно прошла вперед, осторожно касаясь перил, собирая с них пыль кончиками пальцев и проводя по гладкой поверхности.
Будучи ребенком, она часто съезжала по ним вниз, за что ее каждый раз отчитывала мать, распинаясь о риске упасть и сломать себе что-нибудь. А затем они выходили во двор и играли. Мэй была активным ребенком. Посмотрев вверх, она увидела лишь непроглядную тьму. Вздохнув, Мидзуно стала медленно подниматься. Там не было света и звуков — лишь скрип половиц и ее собственное учащенное сердцебиение.
Дверь отворилась со скрипом, впуская девушку внутрь — свет, льющийся из окна, тут же ударил в глаза. Пыль витала в воздухе, кружась в неспешном танце. Ее комната осталась все такой же: лишь постель, что была оставлена в небрежном состоянии, теперь была, пусть и без аккуратности, застлана. На небольшой полки у изголовья кровати все так же покоились различные мягкие игрушки, многие из которых были подарены приятелем ее матери, Шоджи, и в центре — семейное фото Мидзуно. Плюхнувшись на кровать, девушка подхватила его, заваливаясь на бок и разглядывая. Отец, мать, она сама — все они были вместе, живые и счастливые. Мидзуно улыбнулась, утирая скатившуюся по щеке слезу. Вот бы снова стать той маленькой счастливой девочкой, что не видела ненависти и боли, крови и смертей, пламени и пепла… Но та девочка мертва, как бы Мэй не хотела верить в обратное. Ее непорочность убита невозвратно.
Девушка аккуратно извлекла фотографию из-под стекла и рамки и, сложив ее, спрятала в карман, подскочив на ноги. Мэй вдруг услышала громкий отчетливый шорох и вздрогнула, напрягшись, — сердце пропустило удар. Ее лицо вытянулось в немом ужасе, и девушка бросила настороженный взгляд в сторону двери.
Крики, выстрелы, всхлипы, грохот — все смешалось в голове ужасным гулом, ломающим кости и раздирающим сердце. Мэй сжала пистолет в руке и укладкой направилась к двери. Выглянула в коридор — никого и ничего, лишь полутьма, нарушаемая лишь светом, доносящимся с первого этажа, и давящая вязкая тишина. Взгляд сам пал на дверь, ведущую в комнату матери. Мэй сглотнула, сильнее прежнего сжав пистолет дрожащими пальцами, и зашагала вперед, скрипя половицами. Тревога нарастала, съедала душу; Мидзуно резко распахнула дверь, влетая в помещение, но… не застала там никого. И ничего.
И в этот момент ей стало по-настоящему страшно. Все совсем как в ту ночь: хрустальная тишина, натянутая струнами, вязкий воздух, холод стен и металлический привкус во рту.
Нет. Здесь ничего нет. Только она и ее память. Мэй прошла вперед, завороженно оглядываясь по сторонам. Эта комната все же претерпела изменения — очевидно, здесь что-то передвигали и осматривали. Полиция, должно быть… Интересно, пытались ли ее искать? И что было бы, забери ее кто-нибудь у Шреддера? Стала бы она той, кем является сейчас?
Медленно вступая вперед, Мэй провела ладонью по стене, по поверхности туалетного столика, цепляясь взглядом за пустой старый флакончик из-под духов — единственный предмет на деревянной поверхности, — и вдруг замерла. На полу, впитавшись в деревянные скрипучие доски, сияло глухое, относительно небольшое пятно. Кровь.
Пронзительный крик разрывает воздух. Челюсти, сжатые в невероятном напряжении, начинают ныть от боли, как и зубы; покусанные губы дрожат, глаза наполняются слезами.
Бездыханное тело матери все еще лежит на кровати. В висках пульсирует, уши закладывает.
Мэй отпрянула назад, судорожно выдохнув и отворачиваясь, и столкнулась взглядом с зеркалом. Покрасневшие дикие глаза впились в отражение на тусклой и грязной, но оттого не менее точно передающей ее черты поверхности. Всматриваясь в свое болезненно-бледное лицо, Мэй потянулась к парику и стянула его с головы: обрезанные до подбородка темно-шоколадные волосы, сухие и растрепанные, упали вниз. Все-таки, она очень похожа на мать…
— Мэй-Мэй, — нежный голос женщины разорвал тишину стрелой, врезаясь в ее сердце сквозь мясо и кости. Лицо девушки вытянулось в ужасе: Айя стояла позади нее, смотрела на свою дочь печально-любящим взглядом. Мэй дернула плечом — нервы сдавали. Пламя растекалось по венам; ей хотелось драть кожу и выть, выть от боли и горечи. Безумие разрывало ее изнутри. Мэй не выдержала и, схватив флакон, швырнула его прямо в зеркало. Оно, подобно образу матери, рассыпалось на осколки, которые вмиг разлетелись по округе. Мидзуно отшатнулась назад и рухнула на колени, содрогаясь в рыданиях. Слезы перехватывали дыхание, боль съедала душу. Мэй согнулась пополам, прижимаясь лбом к полу и зажмуривая глаза… И сорвалась на громкий крик, от которого так и жгло горло.
Отчаяние и безумие повисли в воздухе, с каждой секундой все больше отравляя его. И лишь стены будут свидетелями.
***
Лужи прозрачной, переливающейся на свету самыми разнообразными оттенками жидкости растекаются по полу, охватывая каждый квадратный сантиметр. Сладковато-едкий запах жжет воздух и бьет в нос. Мэй спускается по лестнице неспешно, холодно и решительно — со сталью и ледяным безумием — смотрит перед собой, держа в руке бутылку с бензином: он разливается сквозь открытое горло, тянется за девушкой по ступенькам.
Она останавливается в одной из комнат, небрежно отбрасывает бутылку в сторону и окидывает помещение горьким взглядом. Скоро все это — вся память о ее семье, ее корнях — исчезнет и обратится в прах. И вместе с ними исчезнет и часть ее боли.
Она сможет отпустить прошлое, лишь уничтожив его.
Мэй достает из кармана спички и подпаливает одну, резко проводя по боковой стороне коробка. Колеблется, но затем решительно вздыхает и вставляет спичку в коробок, ко всем остальным — он вспыхивает огнем в ее ладони. Уже не медля, Мидзуно бросает его в лужу бензина, и он вспыхивает пламенем, что вскоре расползется по всему дому, уничтожит его, оставив после себя лишь пепелище.
***
Черные клубы дыма, которыми горящий беснующимся пламенем дом Мидзуно отравлял всю округу, застилая бледно-голубое небо, не мог остаться без внимания. Уже скоро здесь собрались пожарные машины, принявшиеся активно тушить пожар. Но огонь, казалось, не думал униматься: вода ему была не страшна, и с каждой минутой он распространялся все больше и больше, пожирая и разваливая дом изнутри. С минуту-другую подоспела полиция.
— Что здесь произошло? — спросил один из блюстителей порядка, подойдя к сидящему в машине пожарнику.
— Дом загорелся, — кратко отозвался тот. Полицейский что-то пробормотал себе под нос и направился к соседке, которая и позвонила в службу спасения. Старушка, держась за сердце стояла на крыльце своего дома, с ужасом в глазах наблюдая за горящим домом.
— Здравствуйте, миссис Паркер, — любезно поприветствовал он женщину, которая ответила ему лишь растерянным взглядом. — Не расскажете, что здесь произошло? — мужчина спросил прямо, без всяких формальностей и церемоний.
— Я сама-то толком не знаю… — растерянно пожала плечами она. — Я была на кухне и готовила пирог, а потом вдруг смотрю в окно и вижу — дом горит! — словно это ее глубоко шокировало, воскликнула миссис Паркер. — Ну, я сразу и позвонила на сто десять…* — полицейский в ответ понимающе покачал головой и призадумался, пристально смотря на горящий дом.
— Здесь окно выбито! — услышал он от одного из пожарных и тут же помчался к дому Мидзуно — миссис Паркер поплелась следом, движимая вмиг вспыхнувшим любопытством.
И правда — выбито… Полицейский задумчиво потер затылок, глядя внутрь: там лишь пламя, дым и полная разруха. Увидев, что старушка подоспела следом, он без промедлений спросил ее о том, видела ли она кого-нибудь подозрительного за сегодняшний день в этом районе.
— О, еще как видела! — драматически протянула женщина, качая головой, а затем злобно выплюнула: — Такая противная девка! Еще и рожу мне скорчила.
— Что она делала? — лицо мужчины исказилось заинтересованностью. — Расскажите как можно подробнее.
— Я, значит, вышла мусор на улицу выставить, — начала она, — и вижу: здесь, на крыльце, — миссис Паркер кивнула в сторону дома, — стоит она. Я спрашиваю у нее, кто она такая и что здесь делает, — полицейский в ответ кивал головой, демонстрируя то, что он ее внимательно слушает и как бы призывая продолжать рассказ. — Она спросила про семью Мидзуно, — он вскинул брови в изумлении. — Я сказала, что все они давно померли, и попросила ее уйти. Ну, она и ушла…
— Ясно, — сухо отозвался мужчина, о чем-то задумавшись. — Вам нужно будет проехать в отделение и рассказать все следователю, — старушка в ответ кивнула, принимая заключение полицейского, после чего она оставил его, подойдя к пожарному, что только что выбрался из дома. — Что там?
— Ничего, — ответил тот. — Там никого нет, но… я могу с уверенностью сказать, что это был поджог.
Пока полицейские, вместе с пожарными, ломали головы над тем, кому именно пришла идея предать опечатанный дом покойной семьи Мидзуно пламени, Мэй была уже достаточно далеко и скрылась из виду. До нее лишь доносился вой сирен. Ступая твердо и решительно, она на ходу сняла с головы жутко неудобный парик, от которого пекло в голову, и рюкзак, и отправила все это в ближайшую мусорку, которую также предала огню, бросив туда небольшую петарду.
Она обратит в пепел все, что столько лет отравляло ее сердце, и заставит ее врагов умереть, крича в агонии.
***
Встревоженный шепот пронесся в толпе членов Клана Фут, собранных в главном зале, где, как правило, разместившись на величественном троне из ледяного камня, восседал Шреддер. Приказ собраться здесь поступил совершенно внезапно и, к тому же, не имел отправителя. Требование неизвестного разнеслось по клану стремительно быстро и тут же повлекло за собой ряд вопросов. Например, кем был тот, кто отдал этот приказ? Неужто Шреддер вернулся из Нью-Йорка?.. Но тогда для чего такая конспирация? Может, случилось что-то по-настоящему будоражащее? Ответов не знал никто; однако многие отчего-то придерживались следующего мнения касательно загадочной персоны: то был не Ороку Саки.
И это было действительно так — подтверждение долго ждать себя не заставило: молния разорвала небеса на куски, оставив паутину ярких трещин, и массивные двери отворились с глухим скрипом. Твердой походкой, с горящим с решительностью взглядом, в зал вошла Мидзуно Мэй, моментально приковав к себе самые разные взгляды: удивленные, недоумевающие, презрительные, взволнованные… Словом, ее появление посеяло среди членов клана только больше сомнений и вопросов.
Все также горделиво и решительно, Мэй поднялась по ступенькам на своеобразную платформу, где и располагался трон лидера Клана Фут. Развернувшись к толпе, она окинула ее стальным взглядом, внутренне сгорая от волнения, вызванным ощущением собственного величия, и, подняв голову, громко произнесла, как бы призывая всех слушать ее речь:
— Члены Клана Фут! — гул тут же угас, и все внимание приковалось к Мэй. — Я собрала вас здесь, чтобы сообщить вам… — выдержала паузу, глубоко вздохнув и тем самым подпитав интерес к своим словам, –…о крахе империи Шреддера, — всеобщее негодование тут же возродилось, расходясь с новой силой. — Ороку Саки с позором проиграл Хамато Йоши, что окончательно ознаменовало его падение. Карай — его наследница — мертва, — голос Мэй едва заметно дрогнул, но она попыталась сдержать себя в руках. Люди смотрят на нее, слушают ее, и они должны видеть в ней силу — никакой слабости, никакого страха. — Ее убил Тигриный Коготь, — резко добавила она, зная, как эти слова будут восприняты другими. Такеши еще очень давно пользовался влиянием в Клане Фут: он всегда был приближенным Шреддера и воспринимался в качестве его правой руки еще до официального подтверждения этому Ороку Саки. Карай же считали наследницей, не догадываясь о ее истинном происхождении. Итак, все это, в конце концов, выглядело как клубень интриг и предательств, итоги которого — кровь. — Он, как и прочие приближенные Шреддера, предали Клан Фут, — ложь и правда, перемешанные друг с другом, в конце концов, дают историю, не терпящую никаких сомнений. — Все они осквернили честь Клана, — безапелляционно заключила девушка и проехалась по толпе задумчивым взглядом. Ее слова нашли отклик в людях — она сдела это. Глубоко вздохнув и гордо расправив плечи, Мэй твердо заявила: — Но я намерена вернуть ее, — карие глаза загорелись в неясном предвкушении. — И, более того, я намерена восстановить справедливость, — бодрый тон ее голоса сменился мрачной решительностью, лицо вмиг стало более суровым. — Последуете ли вы моей идее? Будете ли бороться за честь Клана Фут? — громко воскликнула она — голос эхом разлетелся по помещению, ударяясь о холодные стены. На мгновение толпа замерла в абсолютном молчании; однако спустя считанные секунды тишину нарушили восторженные возгласы. Один за другим, люди падали ниц перед ней, и Мэй чувствовала, как огонь растекается по венам и пробирает до костей. Она вот-вот оторвется от пола и вспорхнет гордой птицей.
Губы дрогнули в победной ухмылке. До чего же податлива толпа, и как же легко ей манипулировать… Мэй бросила холодный взгляд из-за плеча на трон, что расположился за ее спиной, и сделала несколько шагов в его сторону, размещаясь на холодном камне. Закинув ногу за ногу, она положила сжатые в кулаки руки на мраморные подлокотники и окинула подчиненных перед собой повелительным взглядом.
В конце концов, Мэй обошла всех.
Теперь-то у нее есть власть и сила, и теперь она может в полной мере вершить вендетту. 
