Лето, море и...

      Всё, что бы ни делали старшие ребята, в глазах младших детей было наполнено скрытым непостижимым смыслом. И как бы ни ёрничал Волк, порой довольно зло вышучивая Черепа и Мавра, всё, что могли младшие, — это копировать повадки и привычки старших, чтобы хоть так приблизить себя к долгожданному взрослению.       Мавр, с тучным, отёкшим телом утопленника, бурчащий и булькающий приказы своей свите, вызывал у младших невыразимый ужас и ступор, если им случалось попасться у него на пути. Со страхом можно бороться по-разному; в том числе, например, как-то притронуться к вещам, окружавшим этого туземного князька.       Сиамцы спёрли пачку сигарет из колесницы вождя, пока тот был на медицинском осмотре. Это было верхом безрассудства и храбрости, но если кто и получит нагоняй, то это Ведьма, которая стерегла кресло Мавра и просто отвернулась, когда вороватые братишки проходили мимо, потирая плоские зады после уколов.       В пачке было всего две сигареты — целое сокровище в лапах Дохляков. Невероятная удача. Не то чтобы курение приветствовалось воспитателями и тем более Пауками, но подростки всё равно дымили кто больше, кто меньше. И педагоги прикрывали на это дело глаза. Правда, получив очередной вздрюк от медиков, воспитатели устраивали тотальный шмон и безоговорочную реквизицию табачной отравы, повергая в отчаяние всех курильщиков. После того, как страсти утихали, начиналось паломничество в спальню воспитателей представителей маврийцев и черепистов с целью уговорить вызверившихся Щепку и Ральфа вернуть им никотиновый запас. Торги проходили с переменным успехом. Молодые педагоги внаглую пользовались ситуацией, выторговывая себе преференции в вверенных их заботе группах. Доведённый до отчаяния никотиновым голоданием Кабан даже как-то пообещал надсмотрщикам кофе в постель с утра носить ежедневно, до конца смены. Воспитатели великодушно отказались от неожиданного сервиса, о чем потом искренне жалели.       Помятая нервными руками Макса бело-красная пачка Мальборо лежала посередине комнаты, а вокруг тесным кольцом стояли восхищённые добычей Дохляки.       — Мы раскурим трубку мира, — шёпотом объявил Волк примолкшей стае.       — Ты собрался мириться со Спортсменом? — обескураженно спросил Кузнечик.       — Конечно нет, — отмахнулся от нелепого предположения мальчик с седой чёлкой, — это будет примирение двух великих индейских племён: гуронов и могикан.       — А бледнолицые? — спросил Красавица, ковыряясь в ухе. Во время купания в ухо попала вода, и он так и не сумел её оттуда вытряхнуть.       Волк не удостоил ответом тугодумного состайника. Его больше занимал вопрос: где? Где им всем приобщиться к таинству пускания дыма через рот и нос. Сероголовый уже видел в своём воображении, как он пускает кольца от большого к самым маленьким, как это умели делать всего несколько человек в стаях Мавра и Черепа. Курить в своей комнате было нельзя — запалит Лось или сдадут хламовные.       Традиционно было принято отмечать прохождение экватора летней жизни на море. В памяти Дома было несколько возможных вариантов этого события, но прижился только день Нептуна. Вернее сказать, для воспитательской части это был кошмарный день, подробности которого всё серодомное общество будет обсасывать весь год, до следующего выезда на отдых. Но директор и Лось были неумолимы, и всем остальным оставалось только смириться и просто пережить этот день костюмированного позора. Светом в конце тоннеля служил обязательный вечерний шашлык и горячительное для пед- и медсостава.       Старик, несмотря на свой возраст, развивал бурную деятельность по сценарию мероприятия, костюмам и гриму. В это лето директора пленила мысль о Великих географических открытиях, и воспитатели могли только вздыхать и подчиняться.       Женская половина, обычно изображавшая русалок и морских ведьм всех возрастов, фасонов и степени зловредности, в этот раз была разбавлена сеньоритами и доннами, провожающими возлюбленных в плавание.       Лось получил почётное звание Христофора батьковича Колумба, Щепка — Васко да Гама, понурый Янус, несмотря на все доводы о том, что надо же кому-то держать нашатырь и бинт с йодом, был объявлен Магелланом. Чёрный Ральф уже был морально готов стать Америго Веспуччи, когда оказалось, что он Эрнан Кортес.       — А чего не Фрэнсис Дрейк? — вяло поинтересовался Ральф, наблюдая уставшую муху между рам директорского домика.       — Нам нужен злодей! — директор мячиком катался по комнате, потирая руки и хмыкая в седую бороду. — А у вас, дорогой мой человек, самая нужная внешность.       — Рожей ты для Дрейка не вышел, — перевёл соседу Щепка.       Женщины-педагоги зафыркали и зашумели, осуждая молодёжь за неприличные слова, жаргонизмы и мужланство. Директор радостно оповестил всех присутствующих о том, что ему удалось раздобыть реквизит, который прибудет завтра с утра.       — Напьюсь в дымину, — пробубнил себе под нос Да Гама.       — В камыши, — поддержал коллегу будущий покоритель Мексики и сокрушенно вздохнул о том, что жаль рому-то в этих диких краях нет.       — Ничего, — присоединился к мореплавателям первооткрыватель прохода между двух Америк, — спиртику разведём.       — Раз уж вы у нас пират и конкистадор, — директор похлопал Ральфа по загорелому плечу, — одолжите попугая у своего подопечного.       — Птица может начать садить матом в самый неподходящий момент, — предупредил Р Первый, заранее зная, что всё напрасно.       — Вот и прекрасно, — казалось, ничто не может смутить повелителя волн, — то, что вам и нужно.       Ральф очень сомневался, что ему прямо-таки жизненно необходим матюжник Детка. Душу согревал тот факт, что испанский идальго должен быть прилично одет, а не как в прошлый раз фланировать по территории в рыболовной сети и мочале на нескромных местах в образе морского дьявола.       — Молодежь отпускаю в город за вином и сладостями для детей и наших женщин, — директор махнул широкой ладонью в сторону Щепки и Ральфа. — А завтра утром все на примерку и репетицию.       К великому дню табакокурения готовились целую неделю. Советом стаи было решено приобщиться к табаку в день Нептуна. Все знали, что после поголовного макания ребятни в солёные воды и угощения все воспитатели и Пауки отправятся восстанавливать расшатанные нервишки и покосившийся авторитет обильным возлиянием. Экваториальная ночь — это ночь практически абсолютной свободы.       Двери были открыты, старшие громко разговаривали, курили и наверняка что-то выпивали прямо в своих комнатах, ведь Р Первый, Лось и Щепка отсутствовали. В эту ночь даже девушки безбоязненно приходили в гости в мужской корпус, а парни отправлялись с визитами к дамам.       Поэтому никто не остановил и ни о чём не спросил бригаду Дохляков, свободно вышедших из здания в душную южную темноту. За время подготовки большой сбор индейских племен было решено провести на пляже, где можно было развести костёр и, как полагается, усесться в круг и чинно пустить трубку мира по кругу.       — Я первый, — предупредил Волк, доставая чуть трясущимися от волнения руками сигарету.       Чингачгук изобразил надлежащее торжественному моменту лицо и глубоко затянулся, втягивая щёки, как это делал кое-кто из старших и Лось. Дым был горек, отвратителен, драл горло и моментально выбил слёзы из глаз сурового могиканина. Брови Волка страдальчески надломились, глаза заволокло влажной пеленой, но он, держа фасон до последнего, передал сигарету Рексу, сидящему слева.       Сиамец взял окурок двумя пальцами, большим и указательным, растопырив остальные веером, и аккуратно, едва касаясь губами фильтра, вдохнул отраву.       — Гадость-то какая, — сморщившись, просипел Рекс, сдерживая рвущийся из лёгких кашель.       Вонючка зашелся в приступе, едва удерживая рвотные позывы, даже толком и не затянувшись.       Вожделенные сигареты оказались невыносимо отвратительны на вкус, даже стойкий ко всем внешним воздействиям Слепой боролся с головокружением и тошнотой всего лишь от одной затяжки.       Стаканы звенели, мясо скворчало, капая соком на угли, и распространяло аппетитнейший аромат, заставляя всё живое вокруг истекать слюной. Все участники дневного представления так и сидели в своих костюмах, что тоже было традицией. Директор, сдвинув жестяную корону на маковку и подняв стакан, поздравил всех присутствующих с успешным преодолением экватора, похвалил за отсутствие серьёзных происшествий и пожелал так же позитивно, в дружественной атмосфере, прожить оставшуюся половину отдыха. Сидящая на самой макушке тиара и всклоченная бородёнка придавали владыке морей какой-то бродяжно-ухарский вид, трезубец, обклеенный фольгой, был легкомысленно прислонён к дереву.       Ральф в очередной раз поправил сползающий с плеча ворот и подивился объёмом некой театральной дивы, от которой ему досталась сия шикарная блуза с кружевами и воздушными рукавами. Вырез, который должен был бы красиво обрамлять пышную грудь, на нём заканчивался где-то в районе пупка, а огромный отложной воротник можно было использовать в качестве капюшона. Ворот то и дело сползал то на одну, то на другую сторону, обнажая то левое, то правое плечо, кружевные манжеты норовили упасть в соус и обласкать своей летящей красотой безупречный кусочек мяса.       Ко всему этому великолепию полагалась шляпа. Но, так как достойный благородного идальго головной убор был один и отчего-то нежно-салатового цвета, им пришлось пожертвовать в пользу не менее благородных сеньор и сеньорит, а самому довольствоваться скучной ковбойской шляпкой на резиночке.       Он порядком заколебался поправлять свой пиратский костюм и думал о том, что пора бы переодеться, тем более что от выпитого вина, которое присутствовало на столе с избытком, сидящие напротив матроны и донны начинали смотреть масленым взором на мужскую половину. Подобные взгляды после пары тостов обычно переходили как минимум к пожеланиям выпить на брудершафт, а как максимум — ко всяким непристойным предложениям и танцам.       — Пойдём искупнёмся, — Ральф посмотрел на погрустневшего от молодого домашнего вина португальского командора.       Открыватель проливов неловко выбрался из-за стола; даже алкоголь не смог помочь «бравому мореплавателю» смириться с короткими, словно обгрызенными, штанами, из которых торчали худые и жилистые, как у гончей, ноги.       Заверив всех присутствующих, что буквально до ветра и обратно, Янус с Ральфом канули в темноту.       На территории санатория то тут, то там вспыхивали огоньки сигарет, мелькали тени и силуэты, за кустом жасмина у качелей гнусавый голос сообщал кому-то, что она так на него посмотрела, что аж в животе похолодело и ноги ослабели. Веришь? Невидимый поверенный любовных тайн верил, невнятно угукая.       Ральф уже собирался сунуться в душистый куст, чтобы отправить страдальцев лечить слабость в кишках и коленях в корпус, но Янус придержал его за локоть:       — Не надо, сегодня все гуляют.       Оставив куст откровений позади, слегка хмельные покорители морей неспешно побрели в сторону пляжа.       — Скажи, Ральф, тебе нравится здесь работать?       — И да и нет, — Р Первый стянул дурацкую шляпу и теперь нёс её за резиночку, как ведёрко. Немного подумав, скинул и безразмерную блузу, затолкав её в пустующий головной убор.       — А всё-таки? — Янус шёл и морщился: от вина у него начиналась изжога.       — Что ты хочешь услышать, добрый доктор Айболит? Почему я такой молодой и красивый работаю в этом тухлом местечке сломанных детишек?       Ну вот опять! Янус искоса взглянул на идущего рядом мужчину: вроде идёт, улыбается, а пошутил или огрызнулся — не понятно. Такое чувство, что становясь воспитателем той или иной группы, они приобретали все её замашки и привычки, даже Лось временами бывал невозможно по-детски ребячлив.       Высокий худой доктор остановился, чтобы достать припасённую фляжку с разбавленным спиртом, и, сделав добрый глоток, передал её истребителю царства ацтеков.       — Потому же, что и ты, Янус, — Ральф тоже глотнул спирта.       — Ты не производишь впечатление человека, которому жаль детей, — алкоголь снимал блоки хорошего воспитания, и Янус свободно говорил так, как бы никогда не сказал на трезвую голову и при свете дня. — Ты вообще не похож на человека, которому кого-то жаль.       — Ни хрена себе, — ухмыльнулся Р Первый, — вот это заявление, доктор. И кто же я, по-твоему?       — Вот ты мне и ответь, Чёрный Ральф, — Янус стряхнул с волос запутавшегося в них мотылька. — Давай честно, ты же их бьёшь и они тебя боятся.       — Тебя послушать, так я только и мордую бедных больных деточек с утра до вечера с перерывом на обед и сон, — фыркнул Ральф, хватая домовского эскулапа за руку, когда того опасно накренило на повороте возле колючей акации.       — А вот давай у них самих и спросим, — спирт пробудил в мягкосердечном докторе ослиное упрямство.       Первым на их пути попался Завр и, остановив беднягу, хмельные собеседники подвергли того допросу на предмет: боится ли лично он, Завр, Чёрного Ральфа, как часто был им бит, за что и почему?       Бедный парень переминался с ноги на ногу, не зная, что говорить.       — Не бил он меня никогда, — наконец разродился ответом Завр. — И, вообще-то, наш воспитатель Щепка.       — Знаю, — дышал алкопарами Янус, — а боишься?       Завр пучил глаза в сторону Р Первого, ожидая подсказки, но надзиратель черепистов невозмутимо взирал на муки парня другой группы.       — Так чего бояться-то, — пробубнил допрашиваемый, — пусть его Череп со своими боится.       — Что-то теория моего злодейства рушится на корню, — сокрушенно вздохнул Р Первый. — Какая досада.       Но домовский эскулап не собирался сдаваться на пути разоблачения и нетвёрдой походкой двинулся в сторону веранды, с которой доносились гитарные переборы и смех. Череп и его ребята сидели в компании девушек, которые относились к их стае. Представительниц клана маврийцев не наблюдалось. В темноте мелькали алые звездочки тлеющих сигарет, которые никто не потрудился потушить при виде подошедших взрослых, зато бутыль, остро пахнущую винной бражкой, неспешно задвинули под скамейку.       — Так, молодые люди, — доктор облокотился о перила и поправил сползающие очки, — скажите мне, пожалуйста, боитесь ли вы своего воспитателя?       Ральф опёрся рядом, подперев голову кулаком в чёрной перчатке, другой рукой выстукивая какой-то мотивчик на трухлявых перилах.       Девушки молчали и перемигивались, прыская от смеха, не решаясь вставить своё слово, чтобы не навредить, — да и Р Первый не имел к ним касательства, — парни напряженно переглядывались между собой.       — Ну чё сразу боитесь-то? — промямлил Гиббон. — Чё прям так резко-то?       — Бьёт ли нет? — неуёмный Янус поставил вопрос ребром, непременно желая добиться ответа.       — Ну бывает иногда, — пробубнил кто-то из темноты, Ральф не понял кто, ему был виден только Череп, сидящий с гитарой на лавке и вопрошающе глядящий ему в глаза; остальных он угадывал по силуэтам в темноте и голосам.       — А что за соцопрос-то на ночь глядя? — сипло уточнил Кабан с сивушным выхлопом.       — Уволиться хочу, — опередил Януса воспитатель, — а Старик мне расчёта не даёт, говорит, повода нет. Так что завтра с утра все хором идёте и жалуетесь, что я вам жить не даю и избиваю регулярно, показываете синяки и травмы.       Развесёлая компания недоумённо притихла, не зная, как реагировать.       — Всё, не могу больше, — спокойно сообщил Ральф своей группе, — допекли. Курите, пьёте, воруете, младших обижаете, материтесь, как извозчики, драки постоянно.       Янус кивал головой, подтверждая все слова Р Первого, и, кажется, даже забыл, зачем он затеял этот разговор.       — То вам купаться, то целоваться по ночам, то за территорию удерёте за бормотухой и по садам чужим шариться. Что, думаете, не знаю?       — А я вас лечи потом, — взбрыкнул погрустневший Паук, — и всё впустую!       Закончив свои речи на этой осуждающей ноте, первооткрыватели отчалили в направлении пляжа, оставив Черепа и его стаю в удивлённой тишине.       — После завтрака все на утреннее мордобитие, — обернувшись, напомнил Ральф собравшимся, — а потом дружненько идём к директору меня увольнять.       Разделив последние глотки спирта, двое мужчин наконец-то вышли к прохладному песку и тёмному бормочущему морю.       — Ну вы и жук навозный, благородный сеньор Кортес, — икнул Янус-Магеллан, — так ведь и не дал спросить до конца.       Жестокому конкистадору было что ответить на эти претензии, но его внимание привлёк маленький костерок и надсадный кашель теней, сидящих вокруг огня.       Купания тут же отменились, и им пришлось тащить в лазарет чумную мелкоту (тех, кто не сбежал при их появлении). Отмывать стонущего Вонючку, которого всё-таки стошнило по дороге, а вместе с ним пришлось мыть Макса и Волка, которых вывернуло наизнанку от вида блюющего колясника.       Совать сине-зелёным Кузнечику и Рексу под нос нашатырь, который впопыхах пьяненький Янус разлил по столу, и Ральф собирал пахучую жидкость ваткой, стремительно трезвея от едкой вони.       Намыв и отпоив сладким чаем неудавшихся курильщиков, попутно Ральф не отказал себе в удовольствии щёлкнуть этих надоедливых дохляков по лбу, и, уложив всех спать в изолятор, порядком вымотанные доктор и воспитатель уселись на крылечке.       — А теперь скажи мне, о двуликий Янус, — спросил Ральф, принимая мензурку со спиртом, — разве можно их не бить?       — Нельзя, — вынужден был согласиться доктор.       Щебет птиц за окном разбудил Р Первого не прекрасными трелями, а невыносимыми страданиями, которые он испытывал от заливистого пения. В голове звенело и болело, глаза резало от света, во рту простиралась великая сушь. Под дружескую беседу они знатно надрались вчера спиртягой с Янусом, и Ральф не помнил, как он дошёл до своей комнаты.       Очень хотелось, чтобы кто-нибудь взял его на ручки и отнёс в туалет, а после положил лицом в раковину с прохладной водичкой, а потом, так же на ручках, нежно транспортировал к морю, для окончательного излечения похмельного синдрома.       Ральф приоткрыл глаз и скосился на соседнюю кровать — пусто. Значит Щепка заночевал в другом корпусе.       «Больше не пью, не курю, с женщинами не сплю», — искренне пообещал кому-то Чёрный Ральф, принимая вертикальное положение, — разжиженный спиртом мозг мерзко колыхнулся, вызвав дурноту.       Переждав приступ, он разлепил глаза с ощущением, что в глазницы насыпали песка; кружева цвета слоновой кости красиво лежали на загорелых ногах, а вот штанов не было.       — Пиздец какой-то, — высушенной глоткой прошептал Ральф, закрывая глаза, ожидая, пока очередная волна дурноты отхлынет от его горла.       Стук в дверь прозвучал тревожным набатом, ощущение было такое, как будто постучали прямо в голову, причём с ноги. Одним словом — больно. В дверной проём просунулась бритая голова Черепа, уточнившая, можно ли войти. Воспитатель промычал разрешение.       — Доброе утро, — пожелали хором Череп и Хромой, усевшись на кровать Щепки.       — Чего надо? — ободранным горлом прохрипел Ральф, рассматривая две не скрывающие своей радости физиономии напротив.       — Мы вам завтрак принесли, — Хромой кивнул на поднос, поставленный на тумбочку, — а то вас не было, и мы заволновались.       Р Первый, внутренне рыдая всеми мышцами и суставами, повернул голову. На тумбочке стояла тарелка с пшённой кашей и, о чудо, прекрасный стакан чая с золотистым колёсиком лимона.       «Если я возьму сейчас стакан, — мысли стали более подвижными при виде жидкости, — то точно расплескаю. Стыд и позор».       — Предстоящее увольнение обмывали? — ласково поинтересовался Череп.       — Не дождётесь, — буркнул Ральф и, тщательно контролируя свои движения, взял вожделенный стакан.       Чай уже остыл и был чуть тёпленьким, но сам факт влаги, орошающей бесплодные равнины организма, возрождал к жизни, прояснял мысли.       — Ну как так-то? — фальшиво возмутился Череп, зажимая обезьяний черепок в кулак. — Там за дверью вся стая стоит, чистенькие-пушистенькие. Ждут.       — Мы и брюки ваши принесли, — Хромой продемонстрировал воспитателю его конкистадорские штаны с отворотами.       — А где я их потерял? — заинтересовался Ральф, освежённый витамином С.       — Так вы вчера купаться ходили, как обычно, — ответил Хромой с самым серьёзным выражением лица. — Просто вы были…       — Пьяным в хлам, — хмуро помог Ральф в определении своего состояния.       — Ну да, — согласился горбун, усмехаясь уголком рта, — а на обратном пути вы уже нам попались только в этой рубахе с голыми ногами.       Парни замолчали, Ральф тоже ничего не говорил; чая оказалось катастрофически мало. Уточнять, где шляпа и было ли на нём что-то ещё или он купался в неглиже, отчего-то не хотелось. Так было безопасней.       — Ещё чайку? — предложил Череп.       Хромой выглянул за дверь и, с кем-то поговорив, принёс ещё два стакана чая.       — Спасибо, — искренне поблагодарил воспитатель. — А вы чего такие приторно-любезные, дети мои?       — Вас там директор ждёт, — парни состроили соболезнующие лица, — с объяснительной.       — По поводу?       — Вам виднее, что там мелкие натворили, — пожал плечами Череп.       Ральф с тоской подумал, что ему сейчас надо куда-то нести свой дрожащий организм по жаре и духоте, слушать директорские нотации, а потом еще и Лось будет зудеть про недопустимое поведение и безобразный пример детям, как будто этих детей можно чем-то ещё смутить.       — Спасибо за чай, — ещё раз поблагодарил Ральф, — ну и чего вы здесь сидите, отроки?       — Так, может, вам помочь переодеться надо, — Хромой и Череп теперь скалились во все зубы, не скрываясь, — побриться там, причесаться, освежиться, туда-сюда, это самое. И Старик просил реквизит маскарадный принести поскорее.       «Может, и правда, уволиться к лешему», — медленно думал Чёрный Ральф со стоном, вставая с кровати.       Директор кипел возмущением и через слово яростно теребил свою бородёнку и дёргал волосы на затылке, которые от такого обращения стояли дыбом.       За то, что за курением были пойманы младшие дети, Лось получил такой разнос, которого обычно удостаивались кураторы старших групп.       Под горячую руку попали и воспитательницы женской половины, которые и сами дымят, и девицам своим попустительствуют. Щепка получил нагоняй, что по его недосмотру пачка сигарет Мавра оказалась в руках Чумной братии.       Ральф тихонечко сидел у стеночки, стараясь не отсвечивать, и даже ухитрился задремать, когда директор, остановившись рядом, рявкнул, что кто-то спёр трезубец и этот кто-то стопроцентно из группы Чёрного Ральфа, и вместо того, чтобы синеть и бледнеть, надо уже бежать и доставить морской атрибут на место. Театр ждёт.       — Где трезубец? — спросил воспитатель, выйдя из директорского домика, у Хромого, сидящего на ступеньках.       — Это вас надо спросить, — фыркнул горбун, — вы когда с пляжа шли, зачем-то завернули к столовой и забрали его, потом мы вас потеряли, а когда нашли, вы уже были без царского аксессуара.       — Пошли, расскажешь, — видимо, придётся всё-таки узнавать подробности прошлой ночи.       — А вы чего так надрались-то? — полюбопытствовал Хромой, тяжело поднимаясь. — Вроде большого позора-то не было и Детка молчал весь день.       — Непредвиденное стечение обстоятельств, — вяло пояснил Р Первый, — и злой рок.       — Ну, когда вы с Янусом ушли, мы остались на веранде, потом пошли девчонок провожать, а на обратном пути увидели вас на аллее. Вы шли на пляж чересчур целенаправленно.       Хромой обошел воспитателя и теперь шел с правой подветренной стороны. Ральф понимающе вздохнул: разило от него наверняка за версту.       — Я, Череп и Кабан пошли за вами, а пока мы шли, вы уже в воду залезли и вас было не видно. Мы испугались, что утонете, Череп собирался даже плыть смотреть, но тут вы появились.       — Словно Афродита из пены морской, — пробормотал Ральф; голова гудела, как чертов улей. — Давай дальше.       — В вашем случае — скорее Дионисий, — не удержался от насмешки Хромой.       — Ну-ну, поговори мне.        — Дальше вы куда-то резво рванули, а мы опять не успевали, потому что надо было одежду разбросанную собрать.       — Я что, голый пошёл? — Ральф притормозил, снова ощущая волнообразные тошнотворные колебания серого вещества.       — Да нет, — Хромой с трудом сдерживался, чтобы не улыбаться, — вы рубахой обмотались. Совсем ничего не помните?       — Фрагментарно, — уклончиво ответил Р Первый, чувствуя противную слабость, стенокардию, аритмию и тахикардию одновременно.       Светловолосый горбун предложил присесть, чтобы легче было выслушать похождения эпохальной ночи, Ральф не возражал.       — Мы настигли вас уже с нептуновскими вилами. Вы их использовали как трость, — Хромой достал сигареты, но, поглядев на бледно-серого, помятого лицом воспитателя, решил, что курить не стоит. — С большим трудом уговорили вас надеть эту театральную рубашку нормально. На штаны вы не соглашались категорически, а ваши плавки Кабан по дороге где-то потерял.       — Подожди, — Ральф мучительно собирал мысли в кучу, но они рассыпались, словно горка сухого песка, — а когда я трезубец воровал, там за столами ещё кто-то оставался?       Парень замялся и опять достал курево.       — Не щади меня, Хромой, рассказывай всё как было.       — Там ещё воспитательницы некоторые сидели, Лось вроде, кто-то из поваров и старшая медсестра. Вы произвели фурор.       — Надо думать, — пробормотал Ральф и зажмурился, стараясь припомнить момент своего дебюта.       — Потом вы сказали, что вам надо проведать этого говённого Гиппократа, мать его за ногу, — это я цитирую, — на всякий случай уточнил горбун.       Лоснящаяся, откормленная столовская кошка непрезентабельной полосатой масти подошла к их скамейке. Вопросительно мяукнув, зеленоглазая дива вспрыгнула на колени к Ральфу и, потоптавшись, улеглась, пребывая в полной уверенности, что осчастливила человека своим царственным присутствием.       — Вы почему меня не поймали и спать не положили? — Ральф гладил полосатую спинку, а кошачьи лапы благодарно когтили его колени.       — Во-первых, мы сами были не трезвы, — со вздохом признался Хромой, — а во-вторых, вы удивительно быстро и непредсказуемо перемещались и мы за вами не успевали, и в-третьих — вы же сильнее. И темно же было, опять свет отрубили на всей территории. Потом вы до корпуса уже сами дошли, мы вас только под одеяло затолкали, чтобы вы не буянили и мелких не испугали.       — Я ещё и буянил? — с нервным смехом уточнил Р Первый: последний раз так знатно упиться его угораздило в студенческие годы.       — Да не переживайте вы так, — Хромой даже легонько похлопал его по плечу в приступе сочувствия, — вчера все такие были, никто ничего не помнит, а кто помнит, не скажет. Вон Щепка с Кометой весь газон перемяли, а Лось цветов для кого-то с клумбы у кинотеатра наломал. А вы-то всего лишь палку спёрли, зато младших откачали с доктором.       — А трезубец-то где? — делать было нечего, оставалось только смириться со вчерашними приключениями.       — Ребята должны найти и директору отнести, — Хромой тоже почесал вальяжную кошачью даму за ухом, — но это ещё не все новости.       Мимо скамейки проходила ребятня из разных групп, кто-то здоровался, кто-то просто кивал, каких-то особенно многозначительных взглядов и смешков Чёрный Ральф не приметил. Может, и правда, особо-то он и не отличился.       — Вы готовить умеете? — вернул воспитателя на землю из глубин самобичевания Хромой.       — Говори, не томи, — поторопил страдающий Ральф, — что ещё я натворил.       — Не вы. Директор, — покопавшись в кармане, горбун достал семечек. — Споил нашего Рататуя и его кухню старый Нептун, они там все в состоянии овощей. Запой.       — Хромой, ты издеваешься, что ли? — тускло возмутился воспитатель, перекладывая кошку на лавочку рядом с собой. Полосатая игрунья, перевернувшись на бок, принялась лениво охотиться за завязками браслетов, свисающих с руки Хромого.       — Мне и так хреново дальше некуда, а ты мне ещё загадки загадываешь.       — Сегодня готовит женский корпус, а завтра, если кухня не оклемается, что вряд ли, вы со Щепкой заступаете в поварской наряд, — заместитель Черепа был серьёзен и невозмутим. — Мы уже предвкушаем деликатесы в вашем исполнении.       Солнце потихонечку заползало на скамейку, где они сидели, и оставаться на жаре стало невыносимо. Внутренне стеная, Ральф поднялся, решив лечиться самым действенным средством — водой, оставив все разборки с окружающей действительностью на потом. Хромой, поплевывая шелухой, шёл рядом.       — Хромой, ты чего за мной таскаешься? — свежий воздух довольно благоприятно влиял на абстинентный синдром, но лучше всего было пойти искупаться.       — Приказ вожака.       Хотелось Ральфу сказать, что это всё чистой воды пиздёж, ибо приказы Черепа сероглазый горбун выполнял так, как считал нужным сам, если вообще выполнял и если Череп ему что-то указывал, в чём Р Первый искренне сомневался. Но для такой обстоятельной речи не было сил, а единственное, что хотелось, — это побыстрее нырнуть в исцеляющее море.       Пляж был непривычно пустынен и тих: сегодня детвора была лишена привычных купаний из-за неспособности воспитателей находиться на солнце и жаре. Под ослепительно голубым небом тихонько ворочалось и шептало свои беспрестанные речи мудрое, всё и вся принимающее море.       — Вы уверены? — Хромой с сомнением смотрел на разоблачения воспитателя. — А вдруг плохо станет?       Ральф нетерпеливо отмахнулся, желая поскорее упасть в тёплую воду. Солёные воды приветливо приняли измученное бездуховным спиртом тело. Море привычно исцелило, зализывая неутомимым языком все раны: телесные и душевные, шептало на ухо, что всё суета сует и всяческая суета и это пройдёт.       — Сидишь, Мэри Поппинс, — Ральф чувствовал себя практически здоровым, если не считать жажды. — Ты про кухню серьёзно говорил или так, прикалывался?       — Серьёзнее некуда, — подтвердила персональная нянька Р Первого. — Можете начинать составлять меню.       — А чего тут думать? — Ральф улёгся на деревянный топчан рядом с Хромым. — Я Янусу и Старику давно говорил: лечебное голодание — то, что вам нужно. На хлеб и воду.       — А диабетики как? — светловолосый парень сидел по-турецки, расчёсывая пальцами жесткие от соли волосы: он тоже успел искупаться, пока ждал Ральфа.       — Сладенькую воду, — невозмутимо отвечал воспитатель, — на неделю — и будете как огурчики.       Хромой посмотрел на своего воспитателя, который, закинув руки за голову, грелся на солнце, сам парень сидел под стареньким скривившимся на один бок грибом. Ему бы такое лошадиное здоровье: пробухать всю ночь и не слабеньким винцом, а спиртягой медицинской, а потом, наутро, ещё плавать минут сорок, да так, что с берега и головы не видно было.       — Куда дальше пойдём? — не открывая глаз, спросил Ральф у своей сиделки.       Добровольная нянька пожал плечами и всё-таки решился закурить, елейным голоском спросив прежде, не желает ли Чёрный Ральф подымить с ним за компанию.       — Дать бы тебе, Хромой, в ухо, но… — сглатывая дурноту, пробурчал Ральф.       — Но что? — прикуривая, переспросил горбун.       Можно было бы многое ответить на это нахальное «что», только не сегодня. Да и честно сказать, не испытывал Ральф злобы или раздражения на весёлые, дружеские издевательства над своей персоной от зама Черепа. Окажись он на месте Хромого, он бы тоже не отказал себе в удовольствии постебаться над иссушенным жаждой организмом.       — Ты испытываешь мое, далеко не ангельское, терпение, Хромой, — предупредил Ральф, натягивая футболку. — Пошли, навестим доктора.       — Решили полечить подобное подобным, — усмехнулся горбоносый, зарывая окурок в песок, — но вы не очень-то увлекайтесь. Вам ещё вечером на дискотеке дежурить.       Р Первый решил не отвечать ни на какие подколы, тем более его группа имела на это некоторое моральное право, если учесть то, что они вместе вчера пережили.       У медпункта слышались детские голоса, что-то активно обсуждающие и спорящие. Особенно выделялся один высокий, почти что девчачий голосок, с остервенением доказывающий что-то остальным.       — Ой, ну хватит врать-то, — недоверчиво и пренебрежительно говорил кто-то.       — Зуб даю, так всё и было, — доказывал противный голос, — скажи им, Волк!       — Не знаю, не видел, меня Ян мытарил, — по-видимому, отбрыкивался Волк.       — А я вам говорю, что пока меня тошнило, тазик мне сам Чёрный Ральф держал! — победно верещал некто, судя по всему Вонючка.       За его спиной с притворным восхищением ахнул Хромой.       — Да вы прям мать Тереза!       — Изыди, — от всей души попросил Ральф, — изыди с глаз моих!