Лето, море и...

      Чем ближе был отъезд, тем сильнее всем хотелось продлить лето и в то же время скорее вернуться в Дом. Комар отрыл в своих вещах фотоаппарат с несколькими коробочками плёнки и теперь фотографировал всех желающих. Больше всех желала мелюзга младших групп, но их вечно шпыняли, поэтому ушлая детвора вклеивалась в кадр наскоком где-нибудь сбоку и быстро удирала от пинков и подзатыльников.       Сжалившись над мальчишками, Комар щёлкнул их всей толпой на крыльце, единственно не сказав, что совсем не уверен, что у него остались свободные кадры. Но это было неважно — мордашки моделей лучились счастьем.       В последние две недели воспитатели ослабляли свой неусыпный прокурорский надзор и разрешали подросткам подольше посидеть вечером с гитарой на улице или погулять по территории. Сам педагогический коллектив всё чаще заседал вечерами у столовой под навесом, испытывая лёгкую ностальгическую грусть, что вот и ещё одно лето подошло к концу и впереди официальные костюмы, уроки, отчёты, планы и зима.       Кузнечик и Слепой сидели в пене прибоя, закопав ноги во влажный песок, наслаждаясь солнцем, которое то убегало за пушистое облако, то выглядывало опять.       — Нет конца и края? — переспросил Слепой, откидывая голову назад.       — Ага, нет. И оно всё время разное, каждую минуту другое.       — Это я слышу, — вздохнул мальчик с бледной кожей и спутанными чёрными волосами, — оно говорит по-разному.       Где-то там, позади них препирались Вонючка и Макс, выкапывающие себе каждый по личному бассейну в мокром песке, обвиняя друг друга, что сосед сбрасывает песок в чужую яму.       Горбач сидел в ожидании, когда у играющих в волейбол старших отлетит мяч и можно будет бежать со всех ног, опережая соперников, принести его на площадку.       Волк с покрасневшими от долгого ныряния глазами вышел из воды и плюхнулся рядом с друзьями. Не было в их заливе раковин, не было, и всё тут. А если и были, то на такой глубине, куда сероголовому не доплыть и не нырнуть.       — Надо было попросить их тогда, может, они бы и разрешили набрать вам раковин, — улыбнулся Слепой, прислушиваясь к сопению Волка.       — Пиздюлей бы они нам ввалили, — зло огрызнулся ныряльщик. — И, если такой умный, сходи и попроси сам, тут тоже наверняка ракушки есть, просто глубоко.       Кузнечик, страдальчески сморщившись, спешно придумывал какую-нибудь отвлекающую чепуху, чтобы его друзья опять не сцепились друг с другом. Иногда всё было хорошо, и безрукий мальчишка отдыхал от своей миссии громоотвода между этими двумя, но потом на Волка накатывала непонятная злость и он начинал задирать Слепого.       Тщедушный бледнокожий Слепой никогда не отвечал на неприкрытую агрессию Волка прямо, но иногда говорил что-нибудь такое, как сейчас, отчего кареглазый Волчок бесился с утроенной силой.       «И почему они не могут вести себя нормально? — грустно думал Кузнечик, лизнув собственное колено — оно было солёным. — Вы оба мои друзья, а всё что-то делите».       Слепой заправил волосы за ухо и наклонил голову, прислушиваясь к шуму на берегу, вычленяя нужные ему голоса, а потом легко встал и быстро, не спотыкаясь, направился к Лосю и Чёрному Ральфу, беседующим у волейбольной сетки. Кузнечик и Волк, широко распахнув глаза от удивления, наблюдали неожиданный манёвр состайника.       — Здравствуйте, — проговорил Слепой, подойдя к воспитателям, — мне нужно спросить.       Мальчишка стоял чуть боком, ближе к Лосю, но обращался к Р Первому; поза была расслабленной, но его выдавали руки, нервно заламывающие пальцы.       Лось смотрел на своего воспитанника, ласково улыбаясь, и даже положил ладонь ему на плечо, как бы говоря, что он под защитой, не надо бояться.       «Плюс Слепой», — подумал Ральф, добавляя в список сидоровых коз ещё одну кличку.       — Вы можете достать нам ракушку, а лучше две? — мальчишка обращался к животу воспитателя черепистов.       Ральф уже собрался сказать: «Нет, и брысь отсюда пока цел», но сияющий синевой озорной взгляд старшего воспитателя заставил прикусить язык. Лось, улыбаясь, как девятилетний пацан, кивал ему и подмигивал, намекая на то, что надо согласиться и добыть разнесчастную рапану.       — Вали отсюда, — буркнул Ральф Слепому, стараясь не выдать голосом собственную улыбку.       Бледный, не подверженный загару малец, отошел на пару шагов и, обернувшись, уточнил:       — Только не покупайте, а сами достаньте или найдите.       — А то что? — вздохнув, спросил Ральф.       — А то она работать не будет, — на полном серьёзе пояснил Слепой, обкусывая заусенец.       — Как ты их терпишь?       — Я их люблю, — засмеялся Лось, и в уголках его глаз проросли добрые морщинки-лучики, — они же брошенные дети, кто ещё, если не мы? Ты же своих иродов тоже любишь.       Старший воспитатель беззлобно посмеивался, а Ральф смотрел, как его великовозрастная группа, впав в детство, строила песчаный замок и выкладывала крепостной ров камушками и осколками раковин.       Серодомное сообщество очень не любило вылезать из своего замкнутого, знакомого пространства куда-либо во внешний мир без крайней необходимости. Но Старик и Лось упорно устраивали всякие выездные мероприятия, и не очень-то довольная ребятня следовала попыткам приобщения к культуре, адаптации и социализации.       Поездка в дельфинарий вызывала бешеный восторг только у младших групп, старшие ныли и по сто раз спрашивали, а надо ли ехать всем или кто-то может остаться? Они же уже были в дельфинарии и не один раз!       — Всем, — следовал неумолимый ответ, — освобождаются умершие и безнадежно больные.       Так что в один из дней, сразу после полдника, вся эта летняя орава погрузилась в автобусы и отправилась наслаждаться представлением.       Стало так тихо, что было даже странно, как будто ты попал в другое измерение.       Ральф шёл к себе в комнату, наслаждаясь редкой тишиной, когда в коридоре услышал, что в одной из комнат негромко играет радио, выдавая рулады блюза.       — Ты-то как остался?       Хромой сидел, облокотившись о спинку кровати, и неотрывно смотрел на Детку, запертого в клетку. Попугай был какой-то неопрятный, взъерошенный и тусклый, если так можно сказать о птице.       — Детка заболел, — вздохнул горбун. — Не жрёт ничего, а вчера понос был. А вы чего?       «А я просто придурок, — подумал воспитатель, садясь на соседнюю койку, — буду ракушки искать, бляха-муха!»       — Давай просто купим им раковин, и вся недолга, — говорил Р Первый Лосю вечером. — Какая разница?!       — Ну ты что, Ральф, — искренне возмущался наставник, — тебя же попросили достать, а ты им хочешь подсунуть мёртвую вещь!       — Я уже нырял, — терпеливо, как маленькому, объяснял Ральф, — здесь у нас их нет. И дальше в камнях тоже нет, где я, по-твоему, должен взять эти долбаные рапаны? И какая нахрен разница?!       — Большая разница, — не сдавался сохатый, — они хотят живую, с глубины, а не отполированную продавцом ракушку. И, если ты купишь, они всё равно учуют обман.       — Сходи к скале, пока мы будем на дельфинов смотреть, — Лось ободряюще похлопал молодого воспитателя по спине.       Попугай, покрутившись на жёрдочке, взмахнул крыльями и отвернулся от наблюдавших за ним.       — А он пьёт? — спросил Р Первый у обеспокоенного хозяина экзотической птицы.       Парень кивнул и накинул на клетку полотенце, чтобы дать питомцу покой и уединение.       — Значит, жить будет, — подбодрил Ральф воспитанника, — у Януса попроси вечером смекту от поноса или уголька. Обувайся, пошли со мной.       Они уже прошли полпути, когда сосредоточенно молчавший горбун наконец поинтересовался, куда это они чешут по жаре?       — За ракушками, — буркнул Ральф, чем дальше, тем больше эта затея казалась ему полным идиотизмом.       А главное, что он взрослый, адекватный человек прётся к черту на кулички, потому что, видите ли, этим козявкам нужна живая натуральная раковина!       — Устриц захотелось, — как ни в чём не бывало спросил Хромой, — или решили жемчугом разжиться, пока никого нет?       — Точно, — подтвердил Чёрный Ральф предположения Хромого; они уже подходили к скале.       — Пока я за жемчугом ныряю, ты моллюсков с камней наковыряешь. Потом вернёмся, а шеф нам супчику сварганит.       — Морепродукты — афродизиак, и к ним полагается белое вино, — блеснул энциклопедическими знаниями зам Черепа и сел на плоский валун, вытянув натруженную долгой ходьбой ногу.       — Полагается — значит выпьем, — согласился Ральф, отдавая ему пакет и нож. — И предадимся разврату, воспылав порочной страстью.       Такое многообещающее заявление, высказанное самым серьёзным тоном, несколько озадачило горбоносого парня, но уточнить, была ли это шутка или нет, Хромой не успел: Ральф уже зашёл в воду.       Представление не оставило равнодушными никого, даже тех, кто упорно не хотел ехать. Мелкота, конечно же, пищала от восторга и мечтала о том, как же это было бы здорово жить и работать с усатыми морскими котиками, тюленями и умницами дельфинами.       Волк сидел в автобусе рядом с Горбачом и раскачивал языком верхний клык, который собирался выпасть, но всё что-то не спешил. Вонючка трижды предлагал ему «просто посмотреть», но больше на такую уловку сероголовый не покупался после того раза, как, доверчиво раззявив рот, лишился зуба, моментально вырванного цепкими пальцами колясника.       Кузнечик звал привязать нитку к дверной ручке и просто хлопнуть дверью, но как-то и этот кардинальный вариант не устроил Волка. Сволочные Максорексы, гнусно ухмыляясь, заявляли, что давненько не было нормальной драчки с Хламовником, где и можно геройски утратить молочный клык. И теперь он сидел, просовывая язык в дырочку между десной и полуотвалившимся зубом, покручивая его в разные стороны, и перебирал в голове различные варианты произнесения страшной клятвы на крови. Сделать это надо было поскорее, пока обида от воспитателей еще свежа и не позабыта и пока они не уехали с моря. А то потом, когда вернутся в Дом, всё это уже будет неинтересно, начнутся занятия, уроки и в Могильник могут положить: спину иногда прошивало острой горячей иглой, но Волк крепился и никому не говорил об этом.       Шеф-повар, всунув нос в остро пахнущий йодом и водорослями пакет, причмокнул губами и заявил, что они могут погулять минут сорок, пока он сварит им рыбацкую похлёбку.       — Надо помыться и приодеться, — Ральф понюхал воняющие тиной руки. — Буйабес и вино во вьетнамках и шортах — это порнография какая-то.       — Кеды у меня мокрые, — возразил Хромой, — только шлепанцы есть, зато новые, ненадёванные, и пиджак в полоску.       — А мы успеем? — уточнил горбун. Он чувствовал смущение оттого, что не мог понять, шутит Р Первый или нет. — Я как-то раньше не был подвержен оргиям.       — Успеем, дурное дело нехитрое, — заверил его Р Первый, поднимаясь на крыльцо мужского корпуса. — После дельфинов всех ещё в кафе мороженое есть повезут — времени вагон и маленькая тележка.       Глава общепита, увидев нарядных клиентов, ахнул: «Пардоньте!» — и резво убежал в кухню, чтобы появиться в белом фартуке и пышном поварском колпаке. То, что фартук был одет прямо на голый торс, несколько портило торжественность момента, но и сами гости представляли собой весьма неординарную картину.       Ральф, так опрометчиво заявивший Хромому, что надо принарядиться из чистых вещей, нашёл только футболку с острым, как обломки костей, названием какой-то рок-группы и драные на коленях джинсы. А вот Хромой был при пиджаке, белых брюках и шлёпках того цвета, который в народе метко называют «вырви глаз».       — Прошу, прошу, — шеф-повар, как заправский официант, проводил гостей к деревянному столу под навесом, обмахнул стол полотенчиком, сдёрнутым с плеча.       — Что мусьё будут пить?       Ральф выставил на стол бутылку, забранную из их общевинного со Щепкой запаса и которую условно можно было квалифицировать как «а-ля Шардоне».       Рататуй, нюхнув пробку, без колебаний определил напиток как «белое сухое, лимонные нотки» и резвой газелью ускакал на кухню.       — Тебе бы цветочек в петличку, — усмехнулся Ральф, рассматривая Хромого, — ты прямо как жигало в кафешантане.       — А вам этого не хватает, — парень кинул перед Ральфом свои два браслета: металлический и сплетенный из кожаных шнурков с подвесками из монеток. — Надевайте.       Шеф, явив на стол кастрюлю, тарелки и стаканы, сгонял ещё за пиалой с рубленой зеленью и белым хлебом и, вынув из кармана фартука, положил перед Ральфом три вычищенные раковины.       С волчьей тоской взглянув на вино, начальник столовой мужественно отказался от предложения разделить трапезу и, пожелав «бон аппетиту», удалился.       Сиамцы уговаривали Зануду решиться и окончательно перейти в стаю Чумных Дохляков. До отъезда оставалось каких-то пара недель, и принять решение нужно было прямо сейчас.       — Ты сам посмотри, — говорил Макс, облизывая ложечку, — у нас демократия, никто никого ни к чему не принуждает. Живи и радуйся.       — А Волк? — сопротивлялся косоглазый пацан.       — Ты не о том думаешь, — Рекс разминал своё мороженое в креманке, превращая его в полужидкое состояние, — если Кузнечик согласится, то и Волк будет не против. А то, что у него всякие книжные завихрения бывают, так это не страшно, его надолго не хватает.       — Ну не знаю, — Зануда с тоской глянул на стол, где сидел Спортсмен с Крючком, Родинкой и Плаксой, — а если не отпустит.       — Ты и так уже наш, — Фокусник, быстрее всех доевший мороженое, хищно смотрел на порцию Зануды, — всё лето с нами прожил. Ты для них уже отрезанный ломоть.       Духмяный, густой, наваристый суп парил из унылых столовских тарелок с орнаментом в виде яблок и опят, провоцировал урчание в животах. Осадив по первой тарелке, обедающие вспомнили про сопутствующие напитки и приняли по стакану белого сухонького.       — Зачем вам ракушки? — спросил горбун, подливая им добавки и снимая пиджак: сидеть при полном параде после горячего буйабеса стало тяжело.       — Ты будешь ржать, Хромой, — Ральф взял хлеба и накрошил себе в тарелку. — Ко мне пришел Слепой и попросил достать им этих рапан.       — И вы согласились? — усомнился парень. — Просто так?       — Там был Лось, и он мне всю плешь проел, что надо найти им эти хреновы раковины!       Ральф взял вычищенные от моллюсков домики. Ракушек было три, и все примерно одинакового размера — средние. В песке у скалы, куда так упорно пёрли ночью Дохляки, их не было, и пришлось нырять и довольно глубоко.       — Я предлагал купить, но он упёрся рогами — найди и всё! А какая, блин, разница, ты мне можешь объяснить?!       — Купленная вещь— она без души, — Хромой, осмелев, обновил им стаканы с «жемчужиной» местного винокурения, — а находка — это веление судьбы, как случайная встреча.       — Бред, — фыркнул Ральф, — нашел же я, значит — это мой перст судьбы, причём здесь эта мелюзга?       — Наверное, ваши судьбы будут связаны с этими детьми, — предположил Хромой, вынимая створку мидии из тарелки.       Шеф-повар выглянул из кухни с вопросительным выражением, ужинающие заверили, что всё просто «шарман». Просветлев лицом, Рататуй скрылся в кухне и буквально через минуту выставил перед ними блюдо с креветками, густо посыпанными чесноком. От тарелки пошёл такой дух, что Ральф с Хромым, минуту назад полагавшие, что сыты, почувствовали, что в их утробах определённо ещё достаточно свободного места.       — Я, между прочим, лучше всех гадать умею, — просветил воспитателя сероглазый блондин, — так что обращайтесь, я даже с вас платы не возьму за первый раз.       — Вот прав Череп, ну ты и жлоб! — Ральф подумал, что надо сходить еще за бутылкой. — Я сколько лет с вами телепаюсь, а мне скидка только на первый раз?       Хромой пожал плечами, занятый высасыванием нежного мясца из панциря, подразумевая, что жить-то как-то нужно.       — Седой-мастер по амулетам и заговорам, а я могу карты раскинуть или по руке посмотреть. Так что не стесняйтесь, заходите.       Тёплый день, пропитанный запахом южных цветов и трав, вкусная еда и вино под неспешную беседу, ни забот ни хлопот, хотя бы на несколько часов.       — Ну и что теперь? — спросил Хромой после того, как тарелка с розовыми креветками опустела, а вино было допито.       — А что у нас по плану? — вино, казавшееся обманчиво лёгким, довольно ощутимо пьянило.       — Разврат, — как-то обречённо вздохнул хозяин красочного Детки.       — А по-твоему, такой обед с алкоголем в компании своего строгого воспитателя — это ежедневная норма? — стараясь не скалиться во все тридцать два зуба, уточнил Р Первый.       — Ещё вина для шевалье? — шеф подкрался змеем-искусителем уже с бутылочкой в руке.       Дельфины, мороженое, карусели и качели, которые оказались полным сюрпризом для всех, — день был волшебным. Было что рассказать и пересказать друг другу. Даже восторженные писки Вонючки о том, что, когда дельфины выпрыгивали из воды, лоснясь своими гладкими серыми боками, его обдавало водой с ног до головы, никого особо не раздражали.       — А мне шоколадное больше понравилось, — говорил Красавица, — и орешки сверху.       — Не-а, — не соглашался Фокусник, пытаясь разобраться в трюке с платками, — крем-брюле мёдом политое — вот самый кайф.       Под всеобщее хорошее настроение Зануда безболезненно покинул ряды хламовных и без всякой рыцарской зауми, которую так любил Волк, был принят в ставшую уже за лето родную компашку дохляков.       Все спали, утомлённые впечатлениями долгого дня, а Волк беспокойно ворочался в своей постели. Его мучили боли в спине. Главное и болело-то несильно, можно было терпеть, только иногда резко простреливало позвоночник от копчика до макушки. Но этот выстрел длился ослепляющее мгновение, а потом просто ныло-ныло где-то внутри, мешая заснуть.       Самым доступным лекарством было чем-нибудь заняться, и Волк, взяв листок бумаги, уселся к окну, включив ночник, начал писать список прегрешений Р Первого и Щепки, которые надо будет упомянуть во время клятвы.       «Первое. Что там первое? — Волк почесал ручкой за ухом, припоминая начало санаторной жизни. — Первое Чингачгук. А почему? А потому, что зараза-Ральф был вот прямо чингачгуговски чингачгуковым Чингачгуком. Большим Чёрным Змеем. Потом карты и огурцы. Огурцы были вкусные, а за карты он мог их сдать Лосю, но промолчал, — Волк вздохнул. — Второе просто огурцы, потому что это было издевательство и унижение. Потом сказка, могли бы нормальную историю рассказать, а они взяли и такое напридумывали! Они. Хромой и Ральф, — малец скрипнул зубами. Ладно сказку-то горбатый заканчивал, а не Р Первый — вычёркиваем. А, баня! Кто меня упарил чуть не до смерти? — Волк злорадно заскрипел по бумаге — А потом ещё говорил «держись за меня, не падай». Кто? Всё он же! Дальше перчатка, — Волк задумался, глядя вниз в окно на пустое крыльцо, освещённое тусклым фонарём, — тоже вычёркиваем. Если бы Ральф не дал бы перчатку Слепому, они бы проиграли Спортсмену, но он побил их, — значит, добавляем. И последняя капля — ракушки и лук».       В проступках Щепки числились последний пункт и обзывание их подлыми гуронами, и Волк задумался, надо ли добавлять воспитателя маврийцев в жертвы будущей страшной мести. С другой стороны, этот вопрос можно поставить на голосование, чтобы все поучаствовали.       «И ещё сигареты, — думал Волк, уже плавая на границе сна и яви. Совесть настойчиво напоминала, что Ральф-то тут ни при чём, сами украли, сами же и курили — никто не заставлял.       — Всё равно виноват он, — зажмурился упрямец, проваливаясь в сон.       Весёлая, хохочущая толпа парней во главе с Черепом ввалилась в родную спальню и удивлённо замерла от витавших в помещении не хилых винных паров и вида спящего в обуви и в пиджаке Хромого.       Кабан с Гиббоном без подсказки вожака тут же устроили локальный пятибалльный шторм, схватившись за спинки кровати хромоногого, а Дрищ и Череп, стянув покрывало с соседней койки, добавили от себя ещё падение потолка.       — Сукины дети! — возмущённо орал Детка, напуганный шумом.       После того, как утлое судёнышко, побившись о «скалы и рифы», наконец вплыло в тихие воды, а одинокий пассажир высказал всё, что он думает об умственных способностях своих состайников во главе с дебилом-вожаком, оскорблённые товарищи, замотав в упавший «потолок» терпящего кораблекрушение, легонько потыкали его кулаками в жёсткие бока.       — Рассказывай, — скомандовал Череп, усаживаясь на кровать заместителя.       — Мы тебя оставили лечить нашу дорогую птицу, а ты тут накидался где-то и спишь весь из себя такой ароматный и нарядный.       — Даже ромашка из кармашка торчит, — ухмылялся Кабан кривыми зубами, нависая с кроватной спинки, — ты тут на свидание ходил, что ли?       — Мы, значит, смотрим на клятых дельфинов раз седьмой, наверное, — перечислял Череп, загибая пальцы, — потом сидели с детишками в кафе, ели мороженку, а в конце кружились на карусельках с лошадками. А у тебя тут лямур-тужур с кем-то?       — А у меня тут забег на два километра за мидиями, — сварливо отвечал Хромой, выбираясь из пыльного покрывала, — потому что, видите ли, нашему воспитателю приспичило буйабесу пожрать.       — Бес-чего? — переспросил Гиббон.       — Супу, блять, из гадости морской. Гиббон, ты кроме баб голых на картинках ещё что-нибудь в руки берёшь?       — Ша, парни! — приказал вожак, зная, что Гиббон может ответить на вопрос о предметах в руках — обычно это рифмовалось со словом «буй».       — Приказано было быть красивым и элегантным, как сутенеру в кабаре.       — Ну, дальше-то чего? — поторопила нетерпеливая публика, доставая сигареты.       — Дальше ели суп, пили вино. Шеф сделал нам комплимент, сварил креветок. Вели интеллектуальную беседу о судьбоносных встречах и поступках.       — И всё? — не поверил Дрищ.       — Фигасэ, вы тут жировали, — позавидовал Куцый.       Наблюдая, как Череп начал тягать свой амулет по цепочке в разные стороны и ехидно-умильные морды состайников, хромоногий сделал ход конём ещё до начала всяких издевательско-провокационных вопросов.       — Наелись, напились, захмелели и пошли спать, а кто не верит, может пойти и сам спросить у Чёрного Ральфа.       Основная масса угасла сразу же, но в карих глазах Черепа остался этот игривый огонёк, предвещающий Хромому подколы и «невинно-уточняющие» вопросы и пояснения, в чём он смог убедиться буквально на следующее утро.       Объявив стае, что руководству необходимо провести плановое совещание, Череп взялся обрабатывать Хромого.       — Отвянь, лысый, — брыкался горбун, — чё за бред? Ты лучше бросай свою Ведьму.       — Мне он ромашки не дарит и вином не поит, — упорствовал вожак. — Ты мне друг или насрано?       — Насрано, — не моргнув глазом, подтверждал Хромой. — Мы просто ели и разговаривали, и всё!       — Нет не всё, не всё, — нудел Череп. — Вернёмся в Дом, они начнут нас щемить как обычно, а у меня в планах заруба с Мавром. Надо, чтобы Р Первый был на нашей стороне, так что, давай, втирайся в доверие.       Хромой сидел, подперев голову рукой, и боролся с желанием огреть предводителя по шее или дать в нахальный блестящий глаз. Это надо же так с катушек слететь из-за какой-то девчонки. Ведь ежу ясно, что это полный геморрой. Мавр будет мстить. А то, что он сейчас такой мирный, — просто для отвода глаз. В Доме он всем всё припомнит, и страдать-то будет не Череп, а Ведьма. И Череп её не защитит, или он думает, Ральф на это подпишется? Совсем дурак от любви стал. Даже если каким-то чудом администрация приказом переведёт Ведьму в их комнаты, к своим девушкам, они её не примут — затуркают. Неужели не понимает? Вернёмся, надо будет с Седым говорить, может вдвоём рога-то дураку влюбленному пообломаем.       — Короче, Хромой, это приказ, — вспомнил про свой статус Череп. — Времени мало, скоро отъезд.       Заместитель, наплевав на субординацию, продемонстрировал начальству два бодрых, крепких фака.       — О! — руководитель, осенённый идеей, даже хлопнул сердитого друга по колену.       — У нас же перед закрытием всегда совместные танцы с воспитателями. Короче, это наш шанс.       — Иди на хуй, — ласково попросил Хромой, криво ухмыляясь.       Дохляки шумной кучей шли по коридору к своей спальне и радостно обсуждали, что завтра их очередь плавать на надувном матрасе. Жаль, что только на мелководье, но, может, им повезёт и Лось отвлечётся на минутку — тогда можно попробовать заплыть поглубже.       Первым в спальню въехал Вонючка и, не отъехав от входа и метра, замер на месте. Ввалившиеся следом сперва завозмущались затором на проходе, но потом тоже увидели их и замолчали.       В лучах закатного солнца на подоконнике таинственно светились три бледно-оранжевые раковины. Они были небольшие, как раз такого размера, что удобно взять в ладонь и приложить к уху.       Вонючка тихонечко запищал, первым подъезжая к чуду, и, не касаясь руками, только обнюхивал неожиданное подношение.       — Откуда? — шептали Красавица с Фокусником, передавая друг другу шершавую раковину.       И даже вредные Сиамцы отражали на своих лицах удивлённое недоумение друг друга. Кузнечик тоже ахал и охал, наклонялся к Слепому, а тот аккуратно прикладывал ракушечный раструб к взволнованному уху.       Волк, игнорируя всеобщий восторг, вытащил из-под матраса мятый листок и записал: «Оскорбление действием» — и подчеркнул, два раза.