А чего ты тогда хочешь?

      Китти никогда не была скрытной. Просто училась беречь окружающих от того, что может повредить их нежный рассудок. Рассказы про своё прошлое у неё были не в чести, и о том, что она не в состоянии умереть насовсем, о постоянных обрывках позабытых реальностей, приходящих, как ночные кошмары, о том, что она может заснуть, прожить пять лет в совершенно другом времени, и очнуться снова, будто прошла всего ночь, девушка вообще не рассказывала, разве что Мэри Ватсон и редки "кадры" из прошлого имели поверхностное представление об этом. Та приятная степень дистанции, когда не выдадут просто потому что ты не так дорого стоишь. Это самый удобный вид дружбы.       С Шерлоком иначе. Чешир впустила его в свою жизнь, позволила выпотрошить всё, попробовать на вкус, прибрать к рукам. И теперь по своей его вине она сидит, прикованная наручником к стулу, в камере для допроса. Это не полицейский участок, скорее что-то вроде офиса секретной службы старшего брата Холмса. — Мне бы не хотелось, чтобы наша беседа вышла за рамки цивилизованного общения, мисс, - мягко говорит Уокер, так представился допрашивающий, - Мне дали полную свободу действий в отношении Вас, но ведь это же не потребуется?       Китти всерьёз задумывается, а почему бы, собственно, не устроить балаган, дебош и мордобой? Разве не ради этого Шерлок сдал её старшему? Разве не поэтому Ларита наплела сыщику про криминальные задатки младшей? — Не потребуется, сэр, - устало вздыхает девушка, потирая переносицу свободной рукой. Сопротивляться больным телом не было никакого желания. Она же не машина. Ссадины от Уиттейкер не сошли до сих пор. Слишком медленно. Это, видимо, тоже часть её посмертных сюрпризов. — Чудно! Приступим, - он говорил той категорией тональностей, которая могла свидетельствовать только об одном — о клиническом кретинизме. Такая дебильно воодушевленная, до рези в ушах оптимистичная. Девушка поджала губы в неудовольствии, откидываясь на спинку, съезжая к краю стула. Поясницу уже порядком ломило от необходимости держать осанку.       Дальше разговор пошел именно в том русле, которое Чешир и предполагала, ещё в машине. Кто, кому, откуда, когда. Ответы односложные, с опущенными подробностями о том, что Китти всё ещё испытывает щемящую влюбленность в то время. Без замечания о том, что британское правительство сует свой длинный майкрофтовский нос не в своё дело. О том, что все, кто окружал её тогда заботой и бесспорной любовью, погибли. И если думать об этом можно, то проговаривать... каждое слово встает поперек горла, и именно поэтому Чешир их чеканит как диктор государственного радио. Только зло, щерясь, как зверь. Но видимые спокойствие и сдержанность всё ещё держатся густой, тонкой дымкой, остужая бледную кожу, которая сейчас вспыхнула бы алым, если бы не холодность и рассчет. Нельзя ставить свои слова под сомнение. — Хорошо, Тимоти, Вас ведь Тимоти зовут? - Китти подается вперед, и распускает волосы. Сидеть с обнаженной шеей невозможно, особенно когда по изгибу лижет калёным взглядом Холмс, стоящий за спиной, - Моя очередь, я задам несколько вопросов, на которые Вам стоило бы обратить внимание. Ми-6, я вижу, переживает худшие свои дни, раз уж Вы даже списка вопросов составить не можете, - откидывается обратно, снова, в неподобающей манере, закидывая ногу на колено.       Уокер беспомощно смотрит на камеру видеонаблюдения, по левую сторону от девушки, будто она должна не только записывать информацию, но и ответы выдавать, потом на сыщика, тот, видимо, даёт своё согласие, потому что допрашивающий несмело кивает. — Мне было двенадцать, когда Джим развернул бурную консультирующую деятельность, как по-вашему, девчонка двенадцати лет была бы полезна преступному синдикату?       Была бы, ещё как. Китти тогда по глупости просилась, умоляла, проявляла чудеса меткости в стрельбе. Это было врожденным талантом, потому что с пистолетом она обращалась на манер щеголеватых афроамериканских рэперов, держа в одной руке, под наклоном. Моран всегда за это отчитывал, в конце концов отучил. Но меткость никуда не делась. Только этот навык был тогда бесполезным — девочка не смогла бы убить. Мориарти воспитал в условиях здоровой морали. Лицемерный идиот. — В тринадцать я сбежала из дома, и попала в автокатастрофу. Джим, после, потерял ещё и полковника, Вы наслышаны, я надеюсь. Почему, как Вы считаете, он тронулся умом окончательно? Почему стал браться за все, даже мелкие и унизительно-мелочные заказы? — Почему? - робко спросил Уокер, всё время поглядывая на детектива. — Ему было до чёрта тоскливо от боли утраты и нескончаемого одиночества, - говорит громче нужного, с явным надрывом, взывая к хоть капле догадливости, - До Шерлока, если Вы не заметили, он делал по мелочи, а потом мистер-звездный-детектив вышел на игровое поле. Милостью преподобного Майкрофта, который точно решил бы искать "болевые точки" Мориарти, Джим убил Томаса Кингсли, моего друга, ему было четырнадцать, это может подтвердить его мать, держу пари, живет в Ланарк до сих пор. Мориарти убил его, чтобы спугнуть меня. Я не выходила на связь, не следила за ним, даже упустила два года его деятельности. После автокатастрофы, у меня был долгий период реабилитации и восстановление провалов в памяти. Я в Лондон-то переехала, два года назад, через пол года после его смерти, чтобы вспомнить.       Китти всегда удивлялись тому, что мироздание не делало в её жизни пробелов — прописывало от начала и до конца. Чешир не помнит больницу, и свою амнезию, но именно так это было, и если крысы Холмса решат проверить, это будет попаданием слово в слово. — Почему поселились на Бейкер-стрит? Это уловка? - присобрался Уокер, принимая вид чрезвычайной компетентности. — Это было за полтора года до обнародования информации о том, что Шерлок Холмс жив. Я не знала об этом, просто миссис Хадсон предлагает приличные условия, - не закатить глаза — великое достижение, стоившее нечеловеческих усилий воли, но тон всё равно выдает то, что факт очевиден. — Джеймс Мориарти Вас обеспечил средствами, не было смысла экономить, - настоял допрашивающий. — Сэр, я англичанка. Деньги на ветер — не наша черта характера. Мы здесь все простывшие и зажиточные. Следующий вопрос, Уокер. Вы ведь уже обыскали дом в Нью-Ланарк? — Естественно, мисс, - Тимоти явно этим вопросом оскорбился. Конечно же! Это обязательная мера. — И что? Хоть один рабочий документ? Что-то наводящее или компрометирующее? - Китти щурится. Свет лампы яркий, словно в хирургическом кабинете. — Нет, и что Вы этим хотите сказать? — А то, сэр, что я там жила. Но никак не соприкасалась с деятельностью Джима, - Чешир делает паузу, надеясь, что Уокеру хватит мозгов додуматься, но тот оказался непробиваемым, - И я жила с Мориарти не в качестве сообщника. Он меня там прятал от всего, что с преступностью связано. И этим он занялся заранее, чтобы никто не смог навредить мне, в надежде шантажировать Джима. Это было его первостепенной задачей, Шерлок, - обращается уже к коллеге, но не оборачивается.       Пробивает на нервный смешок, которым можно оправдать влагу в уголках глаз. Это от обиды. От смятения. От неспособности поверить в то, что Холмс предал, и теперь единственное полноценное достижение опекуна, который ни на секунду не прекращал защищать, стерто в пыль. Это Чешир виновата. Джим говорил, предупреждал, отгораживал. - Ты своего добился, - всё же смеется, отпуская голову, - Мориарти проиграл дело всей своей жизни, - вновь смотрит на допрашивающего. И столько поверженности в этих смеющихся глазах. Уокер на секунду уверовал в собственный сволочизм. И это его пристыженное выражение лица видит детектив, запечатляет камера видеонаблюдения.

***

      Отпустили после некоторых формальностей, и подписки о еженедельном информировании о своей деятельности. За ней будет вестись поминутная слежка, после которой потребуют чистосердечное признание в каждом выпитом литре кофе, и ни дай Бог Чешир соврет хотя бы про одну ложечку сахара... этой меры предосторожности "растреклятые перестраховщики" намерены придерживаться до окончания разбирательств. Китти наплевать. Это даже веселило. Наблюдать за тем, как Уокер читает про каждый раз, когда она стирала зубной щеткой десны в кровь, или выбирала шелковое нижнее бельё вместо кружевного, было забавным. Только беретту вернули не сразу.       Напоминать о неправомерности подобного вмешательства в личную жизнь не было смысла. Какие границы у секретных служб? Никаких. Чешир не осуждала — это политика. Просто сейчас, когда это коснулось, вылизало, пережевало и всё не выплюнет её, когда хрупкая обособленность пошатнулась, Китти впервые действительно задумалась — Джим умер. Умирает прямо сейчас, когда рушится его план по спасению ребёнка.       Раньше девушке было чем гордиться — отец погиб, завершив начатое. Теперь же, это ускользало прямо у неё из под носа, а ведь единственное, что он просил её делать для сохранности — это беречь себя. Не делать глупостей, вроде тех, которыми хомо-сапиенсы страдают. Излишнее доверие стояло на вершине этого списка. Непослушная дурочка. Мориарти сейчас мягко улыбнулся бы, но в черных глазах... в них тоска и разочарование. Чешир почти видит это его выражение лица. Не умел её осуждать. Не делал этого, и выработал тем самым дисциплину.       Впервые за много лет, Китти нарушила её, и теперь сидит на подоконнике, на лестничной площадке. За окном снег, не то, что в Нью-Ланарк. Это радовало. Всё возвращается на круги своя. Чешир снова колючая и зубастая. Люди снова интеллектуальные девственники. Шерлок снова подонок. — Китти, - приветсвия он выдать не смог, замечая знакомый силуэт. Вернулся, после ночного визита в Бартс. Чешир улыбается одними губами. Его растерянность её радует. Даже если нет, девушка внушит это всем, себе в том числе. — Отдай ключи.       Конечно все понимают о каких именно ключах требует девушка. Сыщик преодолевает лестничный марш, становясь напротив коллеги. — Я честно их выиграл, - протестует без особых амбиций и надежды. Виноватый, будто даже побитый. Девушке нравится загнанность. Нравится то, что она на голову вышей сейчас, сидя на подоконнике. — В покер. Ключи от квартиры, которая юридически Вас не касается, - снова переходит на "Вы", чертя границу солью, которая должна сжечь Холмсу кожу, горло, душу, желательно, тоже.       Мужчина повинуется, вкладывая в протянутую ладонь ключ, намеренно касаясь её пальцев, сжимая в своих, поглаживая подушечки. Коллега позволяет только на долю мгновения, после, возвращаясь ладонь в карман. Ему не хватило. Он не запомнил. Он придет снова, но теперь... теперь Китти не откроет, и он не сможет. Никто больше не сумеет.       Чешир спрыгивает с подоконника, и от окна до сих пор пахнет лавандой, мятой и дождём. В декабре. Лавандой и дождем. Но всё, что Холмсу удается унести с собой — ментол, оседающий в легких, на сетчатке, вызывая резь в глазах.       Слёз нет. Закончились, видимо, или гордость, наконец, опомнилась, и так низко больше не позволит опуститься. Смешно. Когда сидишь, прибившись к собственной двери, скребешь пальцами плинтуса, вспоминаешь о том, что оставил сердце, легкие, желудок, все потроха, на том подоконнике, становится смешно. Ты ниже некуда, детектив.