А чего ты тогда хочешь?

      Чешир раскачивается с пятки на носок, заламывает пальцы, нервно поглядывает на собственный профиль в зеркале. Выглядит откровенно плохо, в целом. Шелковый шлафрок совсем не греет, и включать отопление она не собирается, потому что вообще-то под плотным шелком горячая кожа, к которой даже прикасаться больно.       Девушку бьет лихорадка уже второй день, выбивая почву из под ног. Легче не становится ни после бокала, ни после двух, даже бутылки ледяного джина. Алкоголь — не решение, и никогда им не был, но Моран раньше напивался до состояния эйфории и спасительной отключки. Валялся в постели, пока Джим, как побитая собака закрывал уши, не смотрел никому в глаза, прижимался губами ко лбу полковника, как когда проверяют температуру у детей. Мориарти всегда был виноват в таких попытках абстрагирования Себастьяна, и всегда старался помочь, ведь его единственному другу нельзя пить. Сложно представить насколько полковник был больным на самом деле.       Китти тоже спиртное не полагалось, и, возможно, сердце Басти остановилось именно из-за вот такого наплевательства. Всегда шёл против запретов так же упорно, как Чешир пытается спиться до той полумёртвой улыбки и потери нити реальности, как у него было.       Не по кому скорбеть. Из трудов тех, кто растил девушку, да, включая Лариту, остались только воспоминания, которые она сейчас пытается размыть до нелепо-ярких огней, как то месиво цвета, света и запахов, в доме Ватсонов, на Рождество.       Пить — плохо. Китти тоже плохо. Эта простуда, ангина, грипп, чума разъедает изнутри, заставляя иммунную систему бороться, делать дыхание горячим, сетчатку невыносимо жгущей. Глаза слезятся, и девушка только трет их рукавом, усугубляя положение. Красным мазнули от виска до виска, задев и переносицу. Капилляры лопнули, и слёзы уже ничем не скрыть.       Чешир всё покачивается в такт слишком медленной, современной, под севший вокал, музыке. Не нравится такое, но сегодня гадкая мелодия с ещё более дешёвым текстом, и маразматичным тембром исполнителя не казались невыносимыми.       Просто придирается. Хорошая песня.       Но девушка сглатывает тугой ком в горле, который, кажется, представляет из себя собственные голосовые связки, скрученные в узел от того, что девушка отмалчивается уже двести лет. И ничего не может поделать — падает в кресло. Ноги не держат до сих пор, и сонное марево тянется изо дня в день уже трое суток, после Рождества.       Пить ужасно неправильно, потому что все идиотские идеи приходят именно в моменты, когда уже разуверился, что метаболизм сдастся, и позволит опьянеть, но именно тогда наступает потеря контроля над собой, над пространством, над ситуацией.       Наверное, поэтому Китти сейчас не в своём кресле, а на пороге Холмса. Не сидит, уставившись в стык стены и потолка, просчитывая вероятность отравления таблетками от головной боли и Мартини вперемешку. Не отталкивает детектива, стоящего вплотную, прижимающего к двери, проводящего кончиком носа по виску, а продолжает бессильно вздрагивать по мере его продвижения к шее. Не может даже сказать слова против, потому что сама пришла.       Скользит от мочки по шеи, пока не касается воротника её халата. Сдернуть бы его — шлафрок к женскому гардеробу отношения не имеет, на что беззастенчиво намекает волочащийся по полу подол, излишне длинные рукава, и плечи халата сидящие совсем не на плечах Чешир. Часть её рубашек были мужскими, но только потому что раньше принадлежали сыщику, а это... жемчужно-серый шелк ему не принадлежал. Это выводило из себя. Даже если Китти купила его, и носила единолично, это от чего-то нервировало. И её запах... совсем чистый, ни с кем не смешанный, потерявший нотки железа, которые привнес Холмс, которые, казалось, въелись в её кожу.       Касается губами горла. Чешир нервно сглатывает, и Шерлок, вне всяких сомнений, это чувствует, как и то, что коллега не дышит. Поднимает на неё глаза, вдруг оказавшись на пару дюймов ниже. В коридоре темно, и девушка видит только очертание скул и едва освещенный солнцем уголок глаза, который всё равно кажется горящим в ореховом полумраке.       Ей это нужно. Ей нужно, чтобы не заканчивалось, чтобы в голове было пусто, и она не помнила ни о том, что с Шерлоком стала как никогда одинокой, ни о том, что так же сейчас не чувствует одиночества совсем. Ей нужно, чтобы с ней просто остались, усадили на стол, как Он сделал, приведя в свою квартиру, навсегда запечатлив её, как дом Китти, когда помог избавиться от ран, нажитых за день, в котором Чешир сорвалась, как сейчас медленно срывается, выцветает, прогорает, как кинопленка. Нужно, чтобы сел напротив, и смотрел снисходительно, покровительственно, требовательно-заботливо.       Чтобы не был тем ублюдком, который сдал её британскому правительству, чтобы перестать чувствовать привязанность на пару со всепоглощающим недоверием.       Чешир запуталась, расклеилась, сдалась. Совсем. Быть безвольным телом, реакции которого можно конспектировать и диктовать министерству безопасности, которое реагирует на ласку слишком отчаянно — не так плохо. Паршиво, но было ещё хуже, когда этот эксцесс происходил в голове, а не на пороге дома Холмса. В голове виновата ты. Сейчас можно притвориться беспомощной, и осудить детектива во всём. Справедливо потому что Китти удается сбежать не с первой попытки.       Несмотря на то — с кем и что она себе позволяет, Чешир ещё не вспыхнула ненавистью или раздражением, как должна была бы. Не бежала, как делала всегда, в случае с Шерлоком. Всё ещё стоит здесь, наблюдат за тем, как очерчивают её профиль, задерживаясь только, когда соприкасаются носами, и дальше продвигаются губами ко лбу.       Холмс? Что до него? Это помешательство. Они оба в конец тронулись умом. Сыщики то враги, то не отрываются друг от друга несколько дней, даже не разговаривают, смотря в глаза, слушая глухое биение сердца, прижимая, прижимаясь к груди.       Что вообще между детективами? Ничего не было и быть не может. Доверия они друг другу не внушили совсем. Не могут быть друзьями — для этого нужно сломать себя, перекроить, и научиться делать это по-человечески. Работать вместе больше тоже не смогут так, как раньше. Снова начнут улики друг от друга скрывать, вести собственные расследования, вразрез общему. А всё остальное не обсуждается тем более. За пол года сыщики довели себя, друг друга до полусмерти. Так серьезно Китти не впадала в помешательство никогда. Таким осунувшимся никогда не был и Шерлок, который отстраняется, явно через силу, и улыбается. Не весело, и не по-доброму. Механически, потому что ему вся сложившаяся ситуация не понятна. Потому что собственная одержимость коллегой ему не понятна ещё больше.       Не раскрытое преступление, которое пылится на верхней полке шкафа, к которому возвращаются время от времени, разворотив тонкие желтоватые страницы собственных записей, кладут обратно, до следующего приступа повышенной жажды реванша.       Спорить глупо — между сыщиками фундаментальное непонимание и несовместимость на почве того, что ценности у них явно разнятся. А ещё пугает то, насколько быстро мозг сдается, и отказывается участвовать в таких их... чем это было? Срывы? Обострения?       Разницы никакой — думать не получалось, и ни Китти, ни Шерлок не разберутся сейчас. Стоят, притираясь снова, привыкая снова, дрожа от протеста и сердца, и разума с тем, что происходит. Странно, но обе субстанции никогда не спорили, работая друг для друга, а не против. С коллегами иначе. Сейчас всё внутри утихнет, они разве что не подерутся, и разойдутся, будто не было ничего.       Не скажут ни слова. Чешир, во всяком случае, умоляет не говорить ничего. Умоляет молча.       Умоляет словами.       Голос севший, и выходит только шевелить губами, и терять остатки холодного воздуха в стремительно густеющем пространстве. К запахам крови, лаванды, мяты, перца, дождя и палящего, соленого солнца добавили алкоголя, и всё это напоминает ликер, который купить бы, но выходить за пределы дома 221 девушка не горит желанием. — Пьянь, - смеется она, когда уже ничто не угрожает равновесию, кроме пары дней непрерывного, паршивого запоя. Уже в своей квартире.       С этим надо покончить к Новому Году. Два дня до тридцать первого. Если очень повезет, Лестрейд виновато заявится с каким-нибудь зверским убийством на руках, вручит бразды расследования, и это займет всю праздничную ночь.       Что произошло, то произошло. Это минутное помутнение. Им просто нужно было.       Холмс смирился, видимо, учитывая, что избегать этой патологии он не стремился никогда. Это стало своеобразным самосохранением. Будет хуже, если сыщик начнет изголяться, как это с собой делает коллега, которая сейчас не может справится даже с тем, что раньше подавляла виртуозно.       Шерлок знает, что это тот самый случай, когда сделать ничего не получится. Бороться нет смысла, потому что это как самостоятельно биться о стену. Это как идти вперед, когда самому нужно назад. Но продолжаешь вперёд, потому что спиной идти страшно, даже взрослому человеку. Особенно ребенку, который едва ли в состоянии разобраться с самим собой, что и говорить про сразу двоих.       Холмс считает рациональным — плыть по течению, именно в данном случае. Потому что оно течет в том же направлении, что и сыщик. Быстрее, правда, и камни на дне кромсают тело. Но оно не против целей мужчины.       Оно не против целей девушки. Которая больше не верит Шерлоку. Больше не пьет, выветривая алкоголь из головы. Яснее не становится, только координация восстановилась. Моран любил Мориарти, как и положено друзьям. Братья по оружию — вот кем они были. Замкнутая цепь из двух звеньев. Китти не любит ни кого, только шоколад и воспоминаний о Ларите, Басти и Джиме. Пить нет смысла. Не из-за Шерлока.       Чешир Холмса терпеть не может.