А чего ты тогда хочешь?

      По мере того, как приближалась Новогодняя ночь, как сходили последние тёплые волны безмятежной, праздной неги, которая накрыла будто молочной вуалью, ещё с Рождества, медленно закипало то остервенелое рвение давить безразличием и редкостной злой безучастностью.       Вовсе Китти не раздражало то, что Хупер и Холмс выходят за все рамки флирта, сгущая воздух в лаборатории Бартса. Это было не совсем то, что у детективов. Было как у нормальных людей. И Чешир нервировала точно не ладонь коллеги, опущенная на плечо патологоанатома в ненавязчивом, но собственническом жесте. Она просто изначально не с той ноги встала. Сегодня хотелось бить даже пробирки, звон которых травмировал чувствительный слух, итак терроризируемый влажными, взволнованными, неловкими вздохами Молли.       Нелепость.        Китти никогда не улыбались так тепло. Может потому что знают не так давно. Но после того, что Холмс сделал с ней, с её жизнью, девушка не смогла бы выдавить в ответ ничего более искреннего, чем не веселую ухмылку колеблющуюся между измотанностью и презрением. Она не в состоянии отвечать, потому что пустота, которую заполнило внимание Мэри, вдруг разразилась вакуумом, в котором остатки Рождественской смеси специй испарились тяжелым кашлем.       Чешир прижимает ладонь к груди, второй закрывает рот. Это не похоже ни на воспаление легких, ни на "просто поперхнулась кофе" — так она ответила Молли, испуганно обернувшейся к ней, и Шерлоку, вернувшего себе сосредоточенность. В горле не кофе застрял, а возмущение собой, тем, что мозг совмещает мысли о работе и том, что неплохо бы чёртову пробирку швырнуть Холмсу в голову, минуя висок патологоанатома, которая завила кончики прядей. Утром она пришла почти симпатичной, но чем более неловким становился её взгляд, пластика, тем больше Китти хотелось заключить спор с кем угодно на то, что Молли соберет их в невысокий хвост, и сотрет помаду. Хотя синтетической клубникой Хупер всё ещё пахнет. Поэтому Чешир старается не вступать в близкий контакт, как это секунду назад делал Шерлок. Противно.       Детектив почти справилась с кашлем, прижимаясь лбом к краю стола, рассматривая слезящимися глазами носки ботинок, провода под ногами, ножки кресла на колесиках. Отдышавшись, поднимает голову, и наблюдает за тем, как Молли съежилась под ненамеренно-пристальным взглядом стеклянно-серых глаз. Посчитав, что в неразборчивый лепет вникнут, девушка отходит от Шерлока, покидая кабинет так быстро, что у Китти, сидящей за столом у входа, даже в глазах потемнело от чрезмерно резких движений в поле зрения. Давление измерить не помешало бы.       Но её внимание занимает вовсе не это.       Как у нормальных людей?       Вопрос в глазах Чешир читается отчетливо, будто действительно на дне зрачков выведены буквы "к" и "н", и остальные тоже. Она оборачивается к Холмсу, и взгляд красноречиво намекает на то, что правильно она всё понимает.       Как у нормальных людей? Шерлок не нормальный. Китти не нормальная. Молли здесь в качестве определенного инструмента — какого именно сыщик ещё не поняла. Но у коллеги абсолютно хищный прищур. Подойдёт и вцепится в горло, снимая кожу на живую. Слишком плотоядно-расчётливо. Чешир понимает, что всё это — фикция. Очередной театр, в который её привел мужчина, но на сей раз зрители не братья Холмсы, а Китти, недоверчиво наблюдающая за прекрасной актерской игрой, и бредовой постановкой.       Как у нормальных людей.       Шерлок конечно же лжет. Чешир улыбается, обнажая зубы, полубезумно то ли от недосыпа, то ли от того, что она такая же. Одинаковые, как отражение в чуть кривом зеркале. И пусть она сейчас выглядит, как сладкоежка, дорвавшаяся до особенного, до шоколада, пусть откидывается на офисное кресло, вскидывая подбородок, блаженно прикрывая глаза, пусть плечи вздрагивают от немого, стеклянного смеха, и Холмс стоит напротив стола, упирается в него ладонями, смеется так же тихо, зло и невесело. Никто ведь даже не услышит.       За то Чешир закрывает глаза ледяной ладонью, унимая этот бред, зарываясь пальцами в волосы, убирая их со лба. Эта игра затянулась. Плохие карты или хорошие, ты должен держаться на поле. У девушки расклад премерзкий, и играет она из рук вон плохо. Она не сердится по этому поводу, просто продолжает партию.       И Китти конечно же лжет. Так или иначе, всё движется в направлении, в котором ей хочется. Даже если девушка пытается внушить всем вокруг иные свои цели.       Холмс старается, играет свою роль так убедительно, что Чешир до слез смешно — она не сразу обратила внимание на то, насколько постановочно-заурядным было развитие отношений Хупер и Шерлока. Снова раскручивает на эмоции, которых сейчас через край. Чешир только продолжает сидеть, откинувшись на офисное кресло, забираясь на него с ногами, от чего равновесие находится под угрозой. Налёт улыбки не сходит с лица, будто нерв защемило, но глаза всё же открыла.       Сыщик обходит стол, упирается теперь в подлокотники, склоняется над коллегой, рассматривая, как всё ещё слезящиеся после кашля, красные глаза неотрывно впиваются в него. Всё она правильно поняла. Ему так же, как и ей, непроглядно голодно. — Нет смысла сидеть здесь, - девушка не уверена, что слышит голос сыщика, но губы видит отлично, - У меня на руках всё, что нужно, можно продолжить на Бейкер-стрит, - мужчина выпрямляется, и цепляет пальцами кончик сиреневой пряди, рассыпая её. Жест незамысловатый, и не значит ничего.       На самом деле, всё это тоже ничего не значит. Раздражение как клокотало с утра, так и бурлит пеной в горле. Китти разве что немного согрелась, после холода своей квартиры. От кашля режет глотку, поэтому по дороге до дома она не говорит ни слова, только борется с побуждением открыть окошко кэба. Перегрелась, видимо.

***

      Горячая голова — явно не то, что должно сопутствовать общению с человеком, которого сначала хотела застрелить, как животное, в допросной, потом задушить ненадежной веревкой, той, которой сыщик связал убийцу Китти, не потрудившись найти что-нибудь, что внушит больше доверия, что заставит обездвиженную Чешир выдохнуть, а не трястись от страха до рассвета. Проклятье. Она сидела с насильником, пускай в отключке, с трех ночи, и до тех пор, пока Холмс не потрудился её проведать. Жидкий страх разливался в венах таким кипятком, что на первых парах становилось холодно. Девушка не плакала тогда, потому что нервная система отказала, и устроила многочасовой марафон тремора и холодного пота.       Но сейчас голова просто горячая. Работать можно, но не под скрипку же! Китти сторонник классики, но Шерлок играл не классику, а что-то своё, и оно явно сбивает с мысли.       Час за часом тянулась ненавязчивая игра. Чешир всё не удавалось сосредоточиться. — Что это? - раздраженно спрашивает она, надеясь хоть на секунду оборвать струны, сломать смычок и заткнуть поток импровизации коллеги. — Это что-то из детства, - начинает мужчина, оборачиваясь к девушке лицом, - До конца не помню, тут много лишнего. Но первоначальная версия не совсем такая. — Вот и оставьте её в детстве, раз всё равно не можете воспроизвести, - временами проскальзывают слова сквозь зубы, и Китти добавляет, - Мешает работать. — Можем поговорить о работе, - заходит за спину, игнорируя нервное "Не хочу". Чешир слышит глухой стук скрипки о деревянную поверхность. Слышит, как подходят ближе. Не слышит, но представляет хищную беззвучную поступь, и чувствует жар затылком.       Чувствует, как невесомо проводят по сиреневым волнам, как сминают прядь пальцами, перебирают, рассыпают, как складки шелка. Чувствует, что больше не может. Чувствует, что из рук всё валится, что в горле ком, от которого боль затапливает по уши. Чувствует, что помнит Шерлока, помнит всё то, что было ещё до крыши. Всё помнит. Каждый раз, когда становилось легче, потому что он терпеливо утягивал к себе за руки, позволял переживать эти двести лет, уткнувшись носом в плечо, теряя всякую выдержку, как ребенок. Позволял быть ребенком, проживая настоящую жизнь. Трястись от смеха, от усталости, от холода. Чувствовать что угодно, и не получать за это наказания.       Чешир вздрагивает, когда на плечи отпускается горячая ладонь, которую чувствуешь даже через ткань пиджака с рубашкой, скользит вверх по шее. Жест очень похож на тот, когда пытаются пережать рану от потери крови, но текут только слёзы, а сыщик продвигается дальше, останавливаясь на щеке. Девушка жмется к руке, чувствует, как кипяток с солью не вспарывают кожу дальше скул, испаряясь на пальцах мужчины, который поглаживает щеку костяшками, очерчивает линию челюсти, милостиво делает вид, что не чувствует слёз на своих руках. И отмечает, что этому ребенку, жадному, и злому, элементарно не достает хоть какого-нибудь внимания.       Китти всхлипывает, всё ещё затапливаемая разом хлынувшей... тоской? Скучает. Она очень серьезно скучает. Холмс зачем-то всё испортил, и теперь, не имея возможности продолжать прижиматься, делиться, доверять хоть немного, Чешир отстраняется от горячих пальцев, как от раскаленной плиты. Зло утирает слёзы, собирается уходит, но в спину, в шею, в самое ухо шепчут, возвращая к разговору. — А чего ты тогда хочешь?