А чего ты тогда хочешь?

      А чего ты тогда хочешь?       Чешир тогда ушла всё-таки. Пересилила себя, переступила, пнула в живот, сломав пару ребер. Всегда делала так. Раньше работало блестяще.       Чего она хочет, так это спать, и шоколада. Много шоколада. Биохимически любовь — это шоколад. Девушке этого беспоследственного выброса гормонов отчаянно не хватало. Шоколад — это любовь. Его было всё больше, и больше. Это почти губительно для здоровья.       Куда опаснее для психики было то, что сладость уже не справится с эмоциональной мясорубкой. Нет, Китти не шаталась опасно, на канате. Она уже лежала на манеже со сломанными позвоночником, конечностями, скуля от боли и того, что яркий грим с потом и слезами стекает на алый цирковой паркет. Уже упала. Уже разбилась. Уже растеряла половину цвета и масок.       Никогда Чешир не плакала вот так беспричинно. Не позволяла себе, потому что знала — не отпустит. Легче не станет, только в очередной раз укажет на то, что в воины она не годится.       Беспричинно? Ах, беспричинно?! Двести с лишним лет довели её до старческого маразма, стольких детей убили из-за её эгоистичного желания дружить. Столько крови было пролито и потеряно в драке с Ларитой. Любимая сестра... Младшая убила её, сломав все сваи, медленно идя ко дну. Уиттейкер была права — никто не разделит с Чешир и долю того, что приходится два века тащить волоком, и чем дальше, тем тяжелее груз.       А ещё Китти убила бы старшую снова, представься ей такая возможность. Потому что Ларита успела, перед смертью, убить Шерлока. Навсегда перечеркнуть доверие и любую возможность на хотя бы приятельскую симпатию. Чешир располовинило тогда. Она и сейчас с улыбкой провожает Ватсона, порядком измотанного работой допоздна, а ведь пришёл после смены, просидел здесь до тех пор, пока не задремал в кресле. Девушка, само собой порекомендовала ему вернуться домой, и мягко улыбалась, закрывая за ним дверь. Но этот рвущийся из тела фантом, чуть ли не за грудки тащил, требуя вернуться домой, пока не поздно. Пока Джон был здесь, скелет и мускулы послушно трудились синхронно. Сейчас же сухожилия рвутся, и Китти мнется на пороге. Находиться один на один с коллегой — противоречивая перспектива.       Она хочет сбежать. Она остаётся.       И то же детектив сделала с коллегой - поделила надвое. Он для неё превратился в Шерлока, которого могла убить Ларита, и не убила только потому что в Чешир проснулся протест, и в Холмса, которого Уиттейкер держала при себе живым, в качестве инструмента вивисекции младшей. Но девушка не представляла, кто перед ней сейчас.       Китти могла похвастаться тем, что два века была в ладу с собой. Не было борьбы сердца над разумом. Всё логично складывалось, кроме разве что некоторых моментов Второй мировой, когда мораль и вопрос выживания вставали поперек горла, поперек друг другу. Но Чешир всегда знала, что может на себя положиться, что всегда мыслит здраво, и сойдет с ума в последнюю очередь.       В том, что Холмса хотелось задушить нет сомнений. Есть на другой счёт. Может полегчает, а может девушку расколет пополам — на извечно флегматичное тело, и опущенный на колени, срывающий голосовые связки дух.       А чего ты тогда хочешь?       Собрать себя по кусочкам, вернуться в гостиную, вежливо извиниться, и лечь спать. Это разумно. Себя нужно беречь — двести лет, как никак. Вон кости снова завывают, предвкушая скорое приближение полуночи. Снова раны после крыши отдают резью. Это не нормально. Нужно что-то с этим делать — не до конца жизни же слушать, как кровь, под вечер, злорадно кипит, вылизывая тело изнутри, готовясь дробью шрапнели драть всю ночь по коже, мышцам, костям.       Хочется избавиться от синяков, рубцов и трещин. Хочется бежать, и не чувствовать боли в скелете. Вернуть его в тело. Чтобы сломанные кости перестали рвать мышцы. Чтобы это происходило не от заката до рассвета. Снова выпрямить спину.       А чего ты тогда хочешь?       Китти не возвращается уже достаточно долго, только смотрит в глубь коридора, ведущего в гостиную. Это вполне объяснимо, что Холмс пошёл за ней. Чего только не случилось за пол года совместной деятельности, поэтому осторожность не повредит.       В вопросах из разряда "Всё в порядке?" нет необходимости — витают в воздухе. Или это Шерлок слишком красноречиво-оценивающе смотрит. Или это Чешир хочет, чтобы он интересовался. — Поздно уже, - выпрямляется, но лопатки не сводит — хруст окажется слишком громким, и собственный хриплый после долгого молчания голос станет неслышным.       Но сыщик не отвечает понимающим кивком. Всё прекрасно понял, но делает вид, будто нет. Вот и зачем. Чего он хочет?       А чего ты тогда хочешь?       Чешир должна развернуться, нажать на ручку и уйти. Один на один она сейчас неравный соперник. Нельзя воспринимать всех, как врагов. Шерлока не воспринимать, как врага тоже нельзя. Отклониться корпусом влево, правым плечом вперёд — поворот, и опустить ладонь на ручку двери. Всё просто. Повести плечом назад, и обернуться, толкнуть дверь, выйти за порог. Ноги следом за корпусом. Уходить. Нужно уходить сейчас же. Разворот, дверь, шаг за шагом, на третий этаж.       Почему девушка оказалась снова в гостиной, помечает на карте возможные обиталища преступника, опираясь на данные о видах щебня и глины с подошвы его обуви? Потому что позвоночнику сил не хватило сделать разворот, и в арсенале оказались только шаги на не гнущихся ногах. Потому что не стоило смотреть Шерлоку в глаза. Потому что Холмс хмыкнул с насмешкой, вверх дернулся уголок губ, и прищур слишком издевательский. Потому что Китти пойдёт за ним, и теперь продолжает работать, несмотря на то, что каждый выдох отдаёт дрожью во внутреннюю сторону ладоней.       А чего ты тогда хочешь?       Это не нормально, когда руки колотит, выламывает пальцы. Когда колотит в целом. Это как боль в горле от того, что замалчиваешь всё, что неплохо бы прокричать. Чистой воды психосоматика. — А чего, всё таки, ты хочешь?       Чешир смеется хрипло, собственный голос ужасает. Словно старый пёс. Сложно представить сколько нездорово-мужского в девушке было. Смех сейчас, почерк, пластика, костюм, голос, будто вечно посаженный. А ещё прямолинейность, сухой прагматизм и уязвимость на грани маразма. Женщины, всё же сильнее. Разденьте женщину, и это превратится в её оружие. Разденьте мужчину, и увидите ребёнка.       Так или иначе, Китти не ребенок, уж точно не последние лет сто восемьдесят. Это не нормально. Но за две сотни лет так и не повзрослела. Что ещё хуже — даже не представляет чего хочет.       Знает наверняка только то, что без Лариты одиноко до боли в гландах, и кроме Шерлока ей вообще-то не к кому идти. — Я задал вопрос, - на сей раз голос Холмса звучит требовательнее, но так же завораживающе мягко.       Чешир не сразу поняла, что вопрос прозвучал не в голове, как это было в последние дни, а в гостиной. И голос сыщика не из памяти, а из внешней враждебной среды. Девушка мнется перед ответом, поджимая губы.       Мужчина поднимается из кресла, и наблюдает за тем, как коллега собирается с духом, уже сверху вниз. Китти снимает темно-серый жилет, выдыхая чуть свободнее. Пуговиц было не много — целое полчище, поэтому подушечки пальцев ощутимо колет. Закатывает рукава черной рубашки, но как только её ловят за запястье, изучая старые гематомы, уже жалеет, что позабыла — руки открывать нельзя. — Они не заживают, - теплый взгляд меняется на почти злой, будто это девушка виновата, - Слишком долго. Почему? — Я не ответила на вопрос, - попыталась перевести тему Чешир, пока осталось хоть немного решительности. Нет. Решительности не немного. Она кипит ядом в желудке, бурлит и пенится уже в горле, на языке. Злое бессилие меняется прямой угрозой, серые глаза стеклянеют.       Холмс улыбается снова, и улыбка эта откровенно говорит о том, что мужчина не воспринимает коллегу всерьёз. Или делает вид. Или Чешир переломает ему все пальцы, если не уберет их с её руки, шеи, перекладывая сиреневые волны на одно плечо. — Хорошо. А чего ты тогда хочешь? - говорит так же тихо, тем же тоном, как в первый раз. Подловил. Вот уже шаг остался, и девушка прижата к стене.       Только она искренне зла. Китти цепляется за лацканы пиджака сыщика, разворачивая к стене его, прижимая к кирпичу, вкладывая всё, что копилось эти несколько выматывающих недель. Обиду, ненависть, месть, ещё что-то разрушительное, разъедающее кости, плоть, отравляющее кровь и каждый вдох. — От Вашей болтовни столько проблем, - шипит сквозь зубы, поднимаясь на носки, чтобы оказаться носом к носу, - Слышать не хочу. Да. Сейчас именно этого она хочет, а ещё, чтобы это удивление в глазах Холмса было не секундным. Она им упивалась. Её черед.       В Шерлоке океан неспособности поверить в то, что это Чешир приложила его затылком о кирпичи, это Чешир за воротник рубашки, кудри тянет его вниз, кусает кубы, царапает горло, что Китти Чешир сейчас не лжет.       Это как сбросить огрубевшую кожу с шрамами и рубцами, и сейчас, когда новая тонкая, полупрозрачная, как капрон, не защищает совсем, даёт полный доступ к нервам, Чешир зарывается в тёмные кудри уже обеими руками, сминая, перебирая между пальцами, но как только чужие ладони опускаются на её талию, хватает за запястья, и продолжает действовать только губами.       Всё выходит рвано, и беспорядочно. Как всегда. Китти помнит, что именно так было. Смесь досады и желания придушить на месте, и не мучиться выбивает почву из под ног, и теперь уже Холмс ведёт.       Чешир сдирает пуговицы. Может расстегнуть, но это от чего-то кажется честным. Это больше походит на изнасилование, чем если бы она расшаркивалась с одеждой. Костюм. Ей ведь никогда не давали с ним наиграться. Смять ткань, сдавить пуговицы, чтобы следы остались на подушечках пальцев, провести костяшками по подкладу, ногтями по швам, носом по воротнику. Свихнулась, кажется, но продолжает впиваться губами в губы, руками в ткань. Нервирующая привычка Холмса — не раздеваться почти никогда — нравилась. Абсолютно. Это безапелляционный фетиш. Это нельзя и не хочется лечить, но сегодня они будут на равных, а Китти... Китти не планирует оставаться в костюме. — Ох, Молли будет ужасно больно, - в голосе не должно быть столько злорадства, и нездорового блеска в глазах тоже. Хупер ничего не сделала, ни в чём не виновата, но Чешир кусается, царапается, чтобы в следующий раз, если патологоанатом приблизится, она могла с профессиональной точки зрения оценить, что здесь происходит. Собственница. Паршивая собственница. — Злющая, - Холмс перебирает сиреневые пряди, касается затылка и чуть взлохмачивает, будто надеясь наткнуться на шипы, и засмеять ещё раз.       Ему смешно. Коллега выглядит, словно дорвалась, выцыганила своё. Своё.       Китти тянет за собой, ударяясь локтями, лопатками, плечами о двери, запинаясь о косяки лодыжками, падая, и роняя сыщика за собой. Со стороны больше напоминает драку. Девушка вдруг осознает, что все ссадины достаются ей.       Шерлок сухим из воды не выйдет. Не в этот раз.       Спальня Холмса, с недавних пор, несколько холоднее остальных комнат. И Чешир знает, что неспроста, и Чешир знает, что для неё. Это играет на руку. Кровь под кожей горячая, будто бежала без остановки быстро. Это всё сердце. Его тоже нужно лечить. И вообще надо лечиться в целом, потому что снимая рубашку, девушка следит за взглядом мужчины, который направлен на многочисленные ушибы и стертые вишневые пятна. И это действительно не здорово.       Освещение откровенно премерзкое — сумерки и неоновая вывеска нового магазина, на углу. Сиреневые волосы сливаются с ядовито-фиолетовой кожей, на которой мелькали такие-же кислотно-зеленые блики. Но темнота рассеивает свет, и фигуры полусмазанные. Мужчина не видит глаз коллеги, сидящей верхом.       Сегодня это не вызывает противоречий. Сегодня последний день. Сегодня тридцать первое декабря.       На улице темнеет. Или в глазах. Чешир с пуговицами рубашки детектива куда нежнее, но всё так же нетерпелива, однако стягивает её вместе с пиджаком, но манжеты мешают, и девушка разве что не рычит от досады.       Холмс помогает, выпутываясь из одежды, как только Китти нервно шипит сквозь зубы, выравнивает дыхание и спину, кивая. Кивает, потому что руки действительно дрожат, и сейчас, только в этом случае, она не справляется. И у неё появляется возможность глотнуть холодного воздуха ещё немного.       По мере того, как остывают щёки, Чешир всё тише дышит. Глупость. Всё это — попытка доказать, что у Китти, в обществе серийного государственного преступника и Британского правительства, есть преимущества. Есть власть. Она плохой манипулятор. Потому что это давление и воздействие всегда осуществляла нечестными методами, играя на сильных сторонах противника, а не на слабых. Поэтому от неё не ждали угроз или прямых нападений. И она расслабилась. До того, что Холмс сдал её Холмсу. Настолько не смогла внушить доверие, что сыщик поверил первой встречной, Ларите, и тут же подорвался строить план разоблачения. Провалился только потому что Мориарти растил Чешир, но не впутывал, не подставлял, не информировал.       Снова выдыхает с явной дрожью, когда Шерлок касается ссадин. Эта его привычка, одна из многих запоминающихся — касаться, сцеловывать шрамы — тоже оседает тонкой паутиной на лёгких. От этого тяжело дышать, потому что она лопнет, как мыльный пузырь, если вдохнуть глубже . — Не передумала? - голос мягкий, без издевки или упрёка, - Можем одеться, сделать вид, будто ничего не произошло. Даже выйдем из спальни врозь, если тебе так легче. Чешир захлебывается досадой и непониманием. Дезориентация отдаёт резью в глазах, и она мелко-мелко моргает. — Даже в полицию не заявлю, за изнасилование, - смех не веселый, неловкий и Китти почти хочется похлопать коллегу по плечу, попросить продолжать говорить, как Мэри сделала бы для неё, когда собственные слова кажутся глупостью, но всё, на что её хватает — не дышать, - Я в нём виноват.       А на сей раз слова отдаются тупой болью в желудке, будто под рёбра пнули, и Чешир рефлекторно сгибается. Холмс подается вперёд, поднимаясь на локтях. — Я виноват в том, что на тебя напали, Китти.       Девушка не касается кожи сыщика, даже отодвигается, оказываясь у него на коленях, лишь бы чувствовать только ткань брюк. — Действительно стоило сначала..., - Чешир закрывает ему рот ладонью, и тут же второй поверх первой, поджимая губы, рассыпая сиреневые волны по плечам, коротко мотая головой. Если не замолчит, она передумает, откажется, доломается окончательно. Он не должен извиняться — он же враг. Подставил её, её семью, втерся в доверие, предал с первой же подачи едва знакомой Лариты. Обида никуда не делась. Злость никуда не делась. Только Китти вдруг совершенно ничего не может сделать. — Не передумала, - выходит именно так зло, как она и хотела. В ответ мужчина понимающе усмехнулся. Чешир кусает губы, сжимает тонкие пальцы на его горле, потому что Шерлок позволяет.       У девушки уже никаких сил, и задушить его по-настоящему она не может, только оставить следы ноготков на коже. Её колотит от того, что пока она зло сдирает брюки с себя, брюки с Холмса, он в ответ целует в висок, не сопротивляется ни когда она отрывает пуговицу, ни когда царапает плечо, ни когда зло кусает шею. Только притягивает к себе. Только шепчет что-то извиняющееся. Стирает злое бессилие с солью с щёк, и Китти даже не успевает понять, что то были слёзы.       Нервы и самообладание расшатаны до предела. Кровать, в метре от которой, на мерзко-колючем ковре, лежат сыщики — тоже. Поэтому детектив не собирается перемещаться туда, и продолжает избавлять себя и Холмса от одежды, стирая колени о жесткий ворс. И она упрямо продолжает играть в насильника.       Проникновение почти болезненное для Чешир. Не рассчитала, не осторожничала. Чувство будто ребра треснут, и девушка задерживается на секунду, унимая калейдоскоп неуместного неонового света из окна и теплых рук, прижимающих к себе, не останавливающих, не насилующих ни физически, ни морально. Шерлок только позволяет, и от контраста намеренной рваности, грубости девушки с намеренной ласковостью сыщика, в глазах искры, и кажется снова темнеет.       Китти двигается беспорядочно, и только когда темп немного выравнивается, понимает, что её придерживают за бедра, втягивая в ритм, от которого закладывает уши, на который равняется пульс, сердце, дыхание. Чешир цепляется за Холмса, утыкаясь лбом в ключицу, не желая смотреть в глаза. У неё будет истерика, если ещё раз посмотрит. Это не океан, не небеса, не изумруды. Здесь кромешная тьма космоса, и спасительный островок воздуха — Земля. Недосягаемая и эфемерная. Задыхаясь от холода, последнее, что видишь — цветное пятно, затянутое облаками. Планету Земля. Его глаза.       Дух не захватывает. Его выбивает из тела, и мозг отключается окончательно. Нервы намотаны на кулак. Весь этот спектакль должен был поставить точку, вылить чернила, и закрыть тетрадь. Смять. На деле же выходят километры, скачущего за пределы полей, текста. Синяки Лариты мешаются с теми, что Китти оставила на себе, пока тащила сыщика за грудки в спальню, и теперь перекрываются вишневыми пятнами — укусами Шерлока. Это не больно.       Чешир надеялась, что отпустит. Вот после этого точно должно. Знала, что получится именно так — Холмс откинется на лопатки, стирая кожу о жесткий ворс ковра, притянет за горло, и девушка скончается от асфиксии. Не потому что сквозь поцелуй дышать нельзя, а потому что теперь душит Шерлок, теперь двигается Шерлок, верхом всё ещё Китти, но точно не сверху. Знала, но надеялась. Надеялась вырвать его с корнем.       Теперь он пальцами выпутывает дух из её тела, и скорее всего, Чешир не исключает, уже плетет нити. Уже дергает за них. Девушка уже сдалась.       Сиреневые и шоколадные кудри путаются, лаванда и перец смешиваются, запахи, цвета, звуки, проклятый жесткий ковер, всё превращается в кровавое месиво, потому что у Китти прокушена губа. Капелька слишком маленькая, но сухая кожа трескалась, и теперь, когда улыбка у Чешир всё шире, трещинка ползет всё глубже. Холмс наблюдает из-под полуопущенных век, целует подбородок, размазывая густую, иссиня-черную дорожку, от губы до линии челюсти, по коже коллеги, по своим губам. От этого всё остальное кажется липким, будто вымазались в плавленной меди, и медленно припаиваются друг к другу. Кровь в ушах стучит, как по наковальне.       Китти дышит мелко и редко, краснея от нехватки воздуха, которого раньше было в избытке, но теперь, даже когда её не душит сыщик, она не может сделать выдох, избавлясь от отравляющего, переработанного, застоявшегося в лёгких углекислого газа. Девушку прошивает судорога, и вот тогда становится совсем не до воздуха. Губы склеены, и она не спешит их отрывать, наконец выдыхая. Обычно всё заканчивалось медленной смертью — ядом или электричеством. Сейчас же иначе. Сейчас сокрушительно, каждую косточку изнутри ломает, продираясь в позвоночник, и затылок.       Чешир открывает глаза только тогда, когда сквозь стихающий гул в ушах слышится очередной издевательский смешок Холмса, всё ещё наблюдающего за девушкой снизу вверх. Китти не рычит от досады — цепляет подушку с постели, и душит сыщика. Чувствует под тканью и перьями скулы, надбровные дуги, нос, и то, как её царапают, как стискивают предплечья мертвой хваткой, как Шерлок борется за жизнь тоже чувствует.       Не насмерть, но до полуотключки, и отрывает подушку от лица мужчины только потому что за окном пальба, и это заставляет рефлекторно затаить и без того сбитое дыхание. Но девушка, сквозь стекло видит яркие вспышки. Салют. Просто сталют. Холмс не перевернул Китти на спину, не убил в отместку только потому что Чешир не вовремя выдала: — С Новым Годом, Шерлок.