Рукопись, найденная бесполезною.

Порою Эдгар Аллан По ощущает неизмеримую усталость, первоисточник которой глубоко запрятан в чужих зеленых глазах. Он едва различает их блеск за темной неряшливой челкой, а особенность Рампо щуриться и вовсе лишает Эдгара удовольствия рассматривать оные. Хотя он об этой потере не жалеет: страшно, боязно, неловко. Зрительный контакт — тяжелая для По ситуация, особенно в те случаи, когда видимым объектом является детектив. Да и голову всегда наклонять вниз — утомительная задача. Рост Аллана резко выделяется на фоне роста Эдогавы. Он выделяется и в постели, когда ступни писателя касаются изножья. Или изголовья — тут уж как получится. Сон для По сродни русской рулетке, и если повезёт, то сон настигнет его сразу, без лишних мыслей, подгоняемый тянущей усталостью в теле. Пальцы и предплечия ещё приятно колит: конечности немеют от долгого нахождения тела в одной позе во время работы. Кисть часами сжимает перо, а после недовольно надрывается криком. Или кричит только он? Но По хороший стрелок и большой неудачник в азартных играх, а еще адреналин плохо влияет на его слабое сердце. Что-то из этого явно помогает бессоннице выстрелить ему в висок, так что ночная жизнь для Эдгара как заводной апельсин: ярко, больно, с последствиями и, главное, циклично. Мужчина халатен к своему здоровью, не смотря на бдение врачей, число которых перевалило за количество пальцев левой руки. Не то, чтобы правая рука каким-то образом отличалась от левой, просто на ней не было ощущения теплой хватки Рампо. На губах рисуется быстрая улыбка, но, как только свет блеклой луны — скоро дождь — касается лица, она тут же пропадает. По двигает пальцами, и тень боли пробегает по его мимическим мышцам. Суставы ноют. Он хрустит ими поочередно, словно это должно уменьшить страдания, но эффект получается абсолютно противоположный. Точно будет дождь. Существует, конечно, и ряд других причин, по которым эспер бдит ночами. Устройство его организма требует сна днём, а ночью — творческого прорыва, и где-то между ними затесалась острая необходимость подпитать силы мозга. Благо, сладкие пирожные и чудные шоколадные крема Эдгару никто не запрещал. Пока что. Он медленно отделяет ложкой кусочек от темного суфле, медленно подносит к губам и, прикрыв глаза, медленно захватывает его в рот. Ложка кажется писателю такой же неотъемлемой частью его наслаждения, как и сама сладость. Ложка перенимает теплоту его губ. По, хоть и заторможен из-за усталости, но усмехается. Он ведёт себя как извращенец. — Ты и есть извращенец, — опаляет его чужое дыхание. Эдгар уже не на кухне, он прижат к стене темного коридора, который освещается редкими свечами, а халат, что покоился на его острых плечах, дерзко оголяет те. Пальцы Рампо проворливые, пальцы Рампо совсем не сладкие — не такие, как его губы. Он аномально выше Эдгара, но все такой же проворный, активный и властный, из-за чего сознание писателя сдается без боя перед сей рвано дышащей фантасмагорией. В ответ она быстро обращается в гнетующую тьму, такую же бесконечную, как коридор, где остаётся только разгоряченный По. Его одиночество такое же потухшее, как исчезнувшие свечи. Такое же очевидное. Существует много причин, по которым эспер бдит ночами. Кошмары — одна из них. По не знает точно: кричит он или его тело. Но во рту больше не сладко, и челюсть сводит, как будто поел карамели. Рампо любит карамель.