Была моя любовь

— Я не хочу, я… — но Тесей не слушал или не слышал за музыкой, хохотом своих приятелей-рыцарей и шумом выпитого у себя в ушах. — Брось, братец, ты знаешь все про любую живность, осталось только познать женщину! Эй, Катайя, позови для него самую дорогую девочку, я плачу! Выигрыш за победу в турнире Тесей собирался спустить за одну ночь, его триумф они все и явились отпраздновать в этот роскошный дом с цветными стеклами в окнах, как в септе, и жрицами семи вздохов, а не богов внутри. Ньют не успел ни сбежать, ни собраться с духом, когда вокруг его запястья сжались бронзовым обручем смуглые пальцы, и девушка повела его за собой. Черноволосая и в пурпурных шелках, успел увидеть он, поднимаясь за ней по лестнице и спотыкаясь о каждую ступеньку. А затем бесшумно закрывшаяся дверь отгородила его от всего, что он знал. — Милорд. Она была очень красивая, он никогда таких не видел. Сейчас бы клочок пергамента и грифель — он попытался бы нарисовать эти шелково-смуглые линии, мягкие волны волос вокруг остро лепного лица, как рисовал бабочек в полях возле дома. Но Тесей не для того его сюда привел… На щеке у нее темнела длинная капля татуировки. Слеза. Так помечают рабынь в Волантисе, он об этом читал, почти с восторгом вспомнил Ньют, заполошно хватаясь за свои книжные познания. Руки девушки медленно скользнули по его груди. — Я вам не нравлюсь? Голос игриво огорченный, но глаза холодны, равнодушны. — Да… То есть нет!.. Вы… ты очень красивая… Смешок, не тронувший губы улыбкой. — Милорд очень любезен. Она взяла его за обе руки, подняла их к своих плечам и завела под края платья, его ладонями сбросила с себя свой шелк. Живой смуглый жар наполнил его взгляд и руки, и его парализовало, как ядом каменной рыбы. Как… как же это невероятно и восхитительно, как из холода в жар и назад: ее острый нос и мягкие губы, прямая линия ее плеч и округлость груди, твердо выступающие косточки бедер и нежный живот. Он не моргал так долго, что глаза остекленели, как у чучела. Если она прикоснется к нему, он не выдержит, это будет слишком!.. Но она прикоснулась: распустила ворот его рубашки, пряжки на его ремне и сапогах, и тело от ее прикосновений превращалось то в кисель, то в камень. Он вроде был выше нее ростом, но вот уже она смотрит на него сверху вниз… Масляно скользкий шелк под ним и ее горячее нагое тело — на нем, скользит и ласкает, как ветер, как текучий прилив, и комнату наполняют ее стоны, тягучие как мед. Ей хорошо или больно? Может, оттого рабыням в перинных домах и рисуют на коже слезу — они всегда теперь чувствуют боль? Мысли путались, а потом исчезли окончательно, это слишком хорошо, он столько не выдержит, из каждого дюйма тела как будто рвется беззвучный крик об этом — и вырывается долгим стоном из горла и опустошающим жаром в тугом плену ее лона. Он лежал как выброшенный морем утопленник, и в руках его блестящая гибкая русалка, невероятное, непознаваемое создание… Он и хотел бы сказать ей что-то, но все равно не смог бы, не знал, на каком языке. Она пахла благовонным маслом и соленой кожей, и, в сотый жадный раз вдохнув этот запах, Ньют выдохнул: — Можно я поцелую тебя? Ее пальцы легко коснулись его губ. — Милорд может делать, что пожелает. — А чего хочешь ты? Как… как сделать тебе хорошо? Она улыбнулась, взглянула куда-то в сторону так понимающе и многозначительно, будто видела там его будущее. — Милорд желает дарить женщинам удовольствие. — Не женщинам, — перебил он. — Тебе. — Мне было хорошо, милорд. — Пожалуйста, не называй меня так! В глазах ее мелькнула растерянность, впервые выражение их изменилось, и он торопливо сказал: — Мое имя Ньют. А… — Семеро, спрашивать об имени обнаженную девушку, которая только что… Это было так нелепо, поздно и неправильно, что закончил он, даже не глядя ей в глаза: — А как зовут тебя? — Я родом с Летних островов. Так меня и зовут — Летой. Какая чепуха: кто назвал бы свою дочь в честь островов? Но это имя и правда шло ей. Собравшись с духом, он сказал ей об этом, и по лицу ее мелькнуло выражение разочарования и удовлетворения разом: он сказал то же, что и множество других до него. — Я столь же горяча, как летний зной, ми… Ньют? — игриво подсказала она. Наверное, она всех зовет милордами, чтобы не запоминать их имена. — Нет, — брякнул он и снова невпопад. — То есть да! Но… Летом песок на Зубце вот такой, золотой и темный и будто светится, как… как ты. Песок! Седьмое пекло, он бы ещё с грязью ее сравнил! Снова удивление мелькнуло у нее в глазах, а потом она вдруг опустила их и улыбнулась. — И как бы долго лето ни длилось, этого всегда мало, — выпалил он, глядя на эту улыбку. Она засмеялась. — Ваше лето только началось, милорд, — прошептала она, и прежде, чем он успел напомнить ей свое имя, Ньют сам его забыл под жаркой лаской ее губ.