im dezember

Они случайно встречаются первого июня поздно вечером. Женя весь день никуда не ходил, потому что тоже слёг с недолгой температурой и острым желанием посходить с ума в своих четырёх бежевых стенах, одна из которых полностью спрятана за книжными шкафами, а другая наполовину заполнена нелюбимыми дядиными картинами, — да, Онегин хотел бы провести день дома, но отчего-то не в своём. Где угодно, но не здесь. Студент жмётся к поручню, уже раза три засыпает, норовясь стукнуться носом об пол, дёргано просыпается, искоса смотрит на Женю, проверяя, не проспал ли станцию, — и всё сызнова. Он минут через пять садится совсем рядом, хотя вагон почти пустой, и внимательно следит за своими бедром и локтем, чтобы случайно не задеть студента. А мог бы и не усложнять и сесть напротив или вообще в другой конец, но уже лучше не пересаживаться, а то будет выглядеть глупо, и он подумает, что... Да чёрт с ним, без разницы, будто Онегин многое потеряет. [Купил ещё два билета в театр. Так, на всякий случай]. Женя вздыхает. — Ты вчера пропустил свою станцию. Это случайно вышло или... Не продолжает. И так понятно. Наверное. Нет, всё же не понятно. Ещё и звучит в плохом смысле фамильярно, так не подойдёт. Первое впечатление в тотальном пролёте. Ему не нравится. Неудобно, страшно и просто неловко. И сонный студент поддержки никакой не оказывает: смотрит озадаченно, чуть хмурится, будто не понимает его речи. Кажется, Женя что-то говорит в своё оправдание и, кажется, ещё больше портит всё к чертовой матери, потому что не умеет улыбаться и вдруг забывает как говорить. А ещё поезд отправляется. Бинго! Студент сначала не отвечает, но потом посмеивается и чуть надавливает Онегину на плечо, чтобы тот наклонился ниже. — Нехорошо чужие переписки читать. Он не злится. Смотрит, хлопает своими округлыми, уже более холодного оловянного цвета глазами и ждёт оправданий, правда, недолго. — И письма тоже, — добавляет слишком тихо, Онегин не слышит. — Я был у знакомого, домой не возвращался, наверное, знаешь почему. Он прислоняется к поручню и замолкает. То ли действительно обиделся, то ли просто разговаривать больше не хочет, то ли ещё что-то, что не наглый, а любопытный Женя никак не может уловить. Надо было изначально с другого начать. С самого простого. Ещё с минуту молчат. — Как тебя зовут? — Владимир, — студент говорит вовсе не обиженно, потом, чуть подумав, добавляет: — Ленский. — Евгений Онегин, — отвечает в тон. — Можно Женя. Владимир устало протягивает руку и улыбается, чуть вымученно, но красиво. Онегину почему-то вспоминается выражение про холодные руки и золотое сердце. Глупость какая, Оля такое всегда любит говорить. Они едут в относительной тишине. Владимир встаёт через пару минут, тихо окликает дремлющего знакомого по имени и чуть громче интересуется: — Придёшь завтра? Женя кивает несколько раз не задумываясь. Ленский снова одаривает его мягкой улыбкой. — Хорошо. — Погоди, стой, Владимир, — Онегин резко садится прямо, и студент оборачивается. — А ты кто? В плане... кем будешь или хочешь быть? Ленский сначала смотрит задумчиво, потом с гордо поднятым подбородком и нахальной усмешкой твёрдо декламирует: — Я поэт. И широким шагом выныривает из вагона на платформу. Снова не на своей станции. [01.06 Его зовут Владимир Ленский. «Владимир» — красиво, а все производные звучат ужасно. Надеюсь, он не против. Вдруг нашел минутку для самобичевания и подумал, почему тогда в метро растерялся. Минутку в буквальном смысле, а потом позвонила Ларина, посмеялась и сказала, что просто влюбился. Тьфу. Сказали, что нужна срочная смена обстановки].