im dezember

Сестры Ларины клянутся откусить Онегину голову, если Владимир когда-либо придет жаловаться. Ленский переступает порог жениной квартиры и предупреждает громко, не оборачиваясь, как будто больше квартиру предупреждает, а не Женю: — Я сумасшедший. Имей в виду. Онегин снисходительно улыбается. Не воспринимает всерьёз. — Так я не лучше. Характер к тому же... скверный. Так хорошая знакомая выражается. «Хорошая знакомая» потому, что Женя ни-че-го про неё не знает. Не спросил. [20.08 У Владимира бессонница. Много извиняется и просит не выгонять из комнаты, говорит, что может и просто так посидеть. Пришлось тоже не спать]. Двадцать пятого Ленский собирает из своих стихов самолётики и зовёт Женю пускать их с балкона, двадцать шестого приносит домой ещё больше цветов и возится с ними весь день. — Планета нас всё равно убьёт лет через двадцать, Владимир, как бы ты не старался. Не хлопочи так. Ленский направляет на него пульверизатор как пистолет. — Цветы тоже заслуживают заботы, — пшик, — Все заслуживают. [26.08 Давно такой веры в человечество и не веры в себя не видел. Вчера утром читал мне стихи, я что-то сказал ужасно некрасивое, даже не помню, что именно сказал, но вечером он сделал кучу самолётиков. Пока пускали их с балкона, заметил, что на них что-то написано. Развернул — стихи. Те самые, которые он мне с утра читал. Долго говорил, что ещё напишет и вовсе не расстроен, что по крайней мере сейчас не настолько любит своё творчество и вообще себя. Боже, я тогда так себя ненавидел, впервые в жизни наверное. Он делился такими личными вещами, а я позорно сбежал с балкона и даже не извинился. Зато это сделал сегодня он, за то, что расстроил меня. Мне жаль, что ему приходится выслушивать от меня такие глупости, а потом считать себя виноватым. Ты ужасно заносчивый, циник и не следишь за языком, но я люблю тебя], — владимирской рукой чуть ниже. — Ты как-то писал, что тебе кажется, что я что-то хочу тебе сказать, что-то слишком личное, чтобы я мог пока тебе это доверить, — Ленский прислоняется к стене, поджав губы. Ночь светлая, и Женя хорошо видит в темноте его очертания. — Помню. Ты хочешь сейчас рассказать? — сонно отзывается Онегин, наощупь найдя руку Владимира и осторожно сжав её. Ленский улыбается. — Шесть. Ты же тогда это услышал? Женя уже просыпается окончательно и какое-то время ищет тот день у себя в памяти. — Тогда ты... ты ведь не про гортензии говорил? — Мы встречались шесть раз. Не сейчас. Намного раньше. И при крепостном праве, и в революцию, и в Великую Отечественную, и в распад, и ещё в промежутках. Я всегда всё помню, а ты нет. Иногда что-то проскальзывает, и тебе кажется, что это когда-то было, а на самом деле нет. В смысле, оно было, но не в этой жизни, — молчит пару секунд, потом добавляет, разведя руки в стороны: — Ты можешь мне и не верить, твое полное право... — И ты всегда находил меня? Широко открытые глаза у Ленского заметно поблескивают на свету. Он заправляет прядь сливающихся с тенью волос за ухо и тихо отвечает: — Всегда. Знаешь, в следующий раз я найду тебя пораньше. Постараюсь, по крайней мере. Женя утаскивает Владимира за плечи к себе, одной рукой обвивает талию, а другой неощутимо наматывает локоны на пальцы, и тоже переходит на шёпот: — Что значит «пораньше»? Онегин чувствует резкий выдох в шею. — Я всегда умираю в двадцать два семнадцатого декабря. По разным причинам. На дуэли, на войне, просто по несчастному случаю — всегда в этот день. — А я? Ленский приподнимается, недолго смотрит на Женю и снова наклоняется, чтобы поцеловать его в щёку. — А ты спи. [02.09 Наверное, считает странным то, что я задаю ему вопросы об этой «ерунде, которую ты можешь считать бредом, янеобижусьчестноесловоженя», потому что очень странно на меня косится, будто я ему предлагаю слетать на Марс. Не представляю, что у него там в голове творится, что он путает всё подряд. Ему страшно. А я не знаю, что должен сказать. Пытаюсь весь вечер найти календарь].