***
Старик-«финикиец» плавно опустился на взлётно-посадочную полосу, и Девятый Вонгола с тихой улыбкой остался наблюдать давно уже ставшую привычной суету проверки безопасности. В нём не чувствовалось ни мгновения беспокойства: интуиция, — пусть и не столь сильная, как у прямых потомков Примо, но все же, — приятно безмолвствовала, а значит, беспокоиться не о чем… но не мог же он столь некрасиво прервать старания своих стражей?.. В голосах Висконти и Ганауче, хрипловатых от многих лет верности любимым кубинским сигарам, слышались нотки удовольствия истинных защитников, Громоотвода и Дрейфующего Облака, и были не видимы для других, но, — Dio mio! — они рядом больше полувека, конечно, старик знает их: это понимание такая же его часть, как ломота в пояснице — к грозе, и набившее оскомину предзнание итогов Чемпионата Мира по футболу… Лишь уже на трапе, поудобнее перехватив свой скипетр, давно уже полностью выполняющий обязанности настоящей трости, Тимотео сделал глубокий вдох и замер, почти задохнувшись от тяжёлого, тягучего аромата магнолии. Совсем, как в детстве… Бежишь, не оглядываясь, за спиной — скучный урок математики, визгливый крик репетитора, — смешной! — воздух свежий-свежий, солнце такое яркое, что отражается от каменной брусчатки и бьёт по глазам, а небо невероятно-высокое, и такое синее, что по утрам видно белый диск ещё не севшей луны… У него разбиты кулаки и коленки, волосы лезут в глаза, потому что он не дает себя постричь, послезавтра — званый ужин, и ему придётся прийти к Солнечному Стражу матери, чтобы выглядеть прилично, но сегодня они в тайном доме в тихом пригороде, и здесь никто не узнает наследника Вонголы, а значит, он может поиграть в мяч с соседскими детьми и сказать девочке с пушистыми волосами и самыми красивыми карими глазами на свете, что она глупая задавака, иначе она поймёт, что нравится ему, а этого нельзя допустить!.. …И на всём протяжении пути — аромат магнолии, нежный-нежный, как сама весна, оседающий на губах, как утренняя роса, ошеломляющий и пробирающий насквозь, до самого сердца… Столько лет спустя, он — уже не мальчишка с вихрами и смешной косой челкой, а Девятый Дон Вонгола, его поступь уверенна и тверда, скипетр не кажется тяжёлым, а запах металла на рукавах совсем не смущает, рядом — его Стражи, выражения их лиц остры, холодны, и довольны, а в разбитом стекле на земле отражается скорее стая диких зверей в человеческом обличье, и это совсем не смущает… Они покидают то, что осталось от базы семьи, имя которой уже и не вспомнить, — ведь сколько же их было, Signore, abbi pietà! — воздух и земля за спиной плавятся от жара Пламени, а вечер сизо-сиреневым полотном падает на плечи дорогого костюма, над головой полумесяц сияет фальшивым золотом, и вдруг… густой, тяжёлый запах олеандра… Заставляет замереть, запрокинув голову, вдохнуть полной грудью, медленно приглушая собственное Пламя, пока не перестанут сиять искры в безжалостных охристых глазах. Пока ярость, казавшаяся недавно справедливой и праведной, не осядет смутным, слабым пока что чувством неправильности и странного сожаления… Жаркое итальянское лето… так густо и ярко цветут цветы олеандра… Скорее лиловые в вечерней тени, что плавно, по капле перетекает в ночную тьму, высокие ряды тёмно-зелёного кустарника опоясывают осиротевший двор… розовые и красные цветы, полные нектара и яда, и совсем такой же куст вырос у могилы матери… Как давно это было… Тимотео встряхнулся, отгоняя воспоминания, улыбнулся Стражам и мягко покачал головой: «…Нет-нет, его интуиция молчит, это лишь размышления старика увели его внимание, волноваться не о чем…», — хочет сказать он, но взгляд падает на коричневый лист у самого края трапа. Он шагает, солидно и медленно, по старым ступеням любимого частного самолёта, который рука не поднимается сменить, даже из престижа и статуса, весеннее солнце бликует в серебре его волос, в чем тому помогает холодный, сладкий от аромата магнолии ветер. Девятый Вонгола спускался по трапу, чувствуя, что чуточку запыхался: как-то в последнее время уже не до обильных тренировок, нет столько сил, чтобы хватило и на бумаги, и на поддержание формы. Как-то всё больше времени поглощали приемы и торжественные ужины, стол переговоров вместо боевых столкновений… и как давно было последнее?.. уже и не вспомнить… Ранняя весна, сияет бледно-розовым цветом полное медовых цветов безлистное дерево, а под ногами — сохранившийся после зимы багряный кленовый лист. Почему-то совсем яркий, красивый такой, даже на изумрудной весенней траве. Годы так быстро летят… Весна лишь наступила, но скоро уже снова осень. А за ней и зима… Дон Вонгола заправил за ухо непокорную белесую прядь и посмотрел на проступившие вены, мягкую даже на вид пергаментную кожу, всего за несколько лет покрывшуюся веснушками и старческими пятнами, и снова улыбнулся, капельку ошеломленно и растерянно. «Скоро зима», — подумал он, тяжелее опираясь на трость. — «Совсем скоро».***
Комфортный или нет, полёт оставил кицунэ разбитым, — слишком далеко от земли, смущающая инстинкты необходимость доверять технологиям, а не магии или пламени, и ужасно легко чему-то пойти не так… — и медленно стекающее с плеч напряжение заставило его на мгновение прислониться к Буре за небольшим утешением. Пряча лицо у его плеча, прижимаясь макушкой к подбородку, — и прижимая уши к голове, — в доверительном, болезненно-нежном жесте, желая показать, что Юки признает необходимость в этой небольшой паузе и возможность побыть хрупким, невнимательным и усталым в руках кого-то, кто может позаботиться о ситуации, когда он сам может, но не хочет… они были оценены по достоинству. Даже с закрытыми глазами, даже не касаясь лица, кицунэ чувствовал мягкую ответную нежность улыбки в бликах пламени, вспыхнувшего под чужой кожей. Между ними всё было действительно сложно и просто, и необходимо было это признать. Фонг и Юки — взрослые, самосознательные и самодостаточные, многое пережившие и испытавшие, и их решение начать отношения было в меньшей степени построено на влюблённости и прочих чувствах, — они были слишком умны и ранены, чтобы доверять такую важную задачу, как выбор партнера, чему-то столь тривиальному, как гормоны, феромоны и прочие физико-химико-эмоциональные реакции, — нежели на осознание свободы действовать так, как они того сами пожелают теперь, когда проклятие Аркобалено пало, взаимной приязни, схожих вкусах и интересах, которые объединяли их в комфортное сотоварищество, инстинктивном знании того, что их Пламя гармонизирует, и осознании, что они могут попробовать построить на этом фундаменте нечто прочное и настоящее. Это не делало их лучше или умнее, не давало больше шансов на счастье: любовь, которую они пытались вырастить на тепле и привязанности зарождающейся дружбы, была рациональная и рассудочна, взаимовыгодна и, по сути, могла быть названа «любовью по расчёту» — их устраивали личные качества друг друга, и они хотели эти чувства в себе и для себя, хотели взаимности, и были готовы работать над этим, что, по сути, являлось прагматичным расчетом, просто не материальным. В этом была слабость их осторожных попыток завязать эти отношения: осознавая собственную рассудочность, они стояли на зыбкой почве взаимной неуверенности в том, как далеко был готов зайти другой сейчас, пока они лишь в начале пути, и нежелание жертвовать чем-то более чем естественно там, где нет понимания о необходимости или результате этих жертв. Для Юки лишь теперь было ясно, что Фонг был готов на значительные шаги с его стороны, но в том числе и потому, что Буря не был уверен в возможности компромисса. Многозначительной проблемой было уже то, что этот вопрос не поднимался вовсе, даже просто в качестве уточнения — «и как нам быть дальше?». Им нужно было о многом поговорить, возможно, сформулировать какие-то правила, но сама их дружба была болезненно-хрупка при всём взаимном желании удержать её, и существовало слишком большое количество пока что запретных тем, вокруг которых они плавали со всем изяществом глубоководных акул, почуявших кровь. Ситуация нуждалась в равновесии, но отсутствие опыта решения подобных дел оставляло кицунэ с чувством глубокого смущения: он не знал, за что браться в первую очередь, пока что не достаточно доверял, чтобы открыться полностью, но не хотел потерять саму возможность этих отношений так рано. Это было действительно сложно. Что было простым, так это их взаимное желание продолжать и работать над этим. И, поскольку Фонг уже сделал очевидный шаг навстречу, столь яростно отметенный в сторону Верде, он должен был сделать свой — протянуть руку и сделать всё возможное для обеспечения их будущего и безопасности. Как для них, так и для остальной компании, какие бы смешанные чувства он к ним не испытывал. Что, в общем-то, обращало его внимание на «здесь и сейчас», приводя к крайне занимательному и презабавнейшему факту на фоне всех внутренних конфликтов и переживаний: их группа почти синхронно остановилась посреди частной посадочной полосы и старательно изображала ленивую разминку после долгого перелета, незаметно оглядывала друг друга. О, они могли быть, — и, вероятно, были, — во многом не согласны с ним. Возможно, даже злились. Но, когда ты долгие, долгие годы часть такой опасной структуры, как мафия — сомнения и паранойя твои лучшие друзья, это факт. Выраженные им опасения были недвусмысленны и очень точны, особенно в эту секунду, когда экс-Аркобалено разом осознали, что каждый из них, даже истинно-независимый Верде, — собирались остановиться в особняке Вонголы… Никто не подумал дважды о стоящим за этим жестом заявлении, пока лис не бросил его им в лицо, что, опять же, было смешно и грустно одновременно, потому что Юки никогда не был аналитиком, и ему не давались все эти кружева и хитросплетения, а жизнь при дворе всегда казалась истинным несчастьем: лис всю жизнь был воином и учеником, но не интриганом и ученым… Понимание своих сильных сторон и слабостей, умение попросить о помощи и ускользнуть от опасных ситуаций, почти полное отсутствие высокомерия — все это делало его опаснейшим противником даже для обожающих игры власти аристократов… Потому что, в отличии от них, Юки никогда не заигрывался и не переставал воспринимать даже самые маленькие сражения всерьез, чем грешили привыкшие к подобному высокородные. Но это не делало его самого стратегом или тактиком. Хотя, конечно, весьма важной деталью оставалось то, как быстро молодой генко рос в силе: Юки достаточно легко мог сменить поле ментальных игр на вполне реальное — боя, и мало кто хотел оказаться на расстоянии удара его веера, и меньше всего те, для кого власть действительно была игрой, поэтому они сосуществовали в отстраненном вооруженном нейтралитете: «вы не трогаете меня, я — не трогаю вас, но рыпнитесь, и вы по-жа-леете…». Пауза становилась смешной: Реборн едва заметно постукивал пальцем по бедру, склонив голову так, что тень федоры полностью скрыла выражение лица, пока Колонелло и Лар разминали руки и шею, словно, с показной небрежностью, готовились к драке. Верде и Гадюка смотрели каждый в свой телефон, почти незаметно окидывая их компанию цепкими взглядами, что-то быстро периодически печатая. Кто-то должен был начать неприятный разговор, и кицунэ уже понял, что ожидают именно его, как бы странно это ни звучало. Юки ещё раз потёрся виском о плечо Урагана прежде чем легко оттолкнулся от него, вдыхая прохладный, но сухой и сладковатый из-за распустившихся цветов воздух, немного прогоняющий скованность и туман усталости в голове. — У нас ведь нет никакой недвижимости в Равенне, — скорее утвердительно, нежели вопросительно обратился он к Фонгу, но как бы разговаривая со всеми, и тот перевёл взгляд на Гадюку, которые тихо фыркнули под капюшоном, всем видом демонстрируя, что лишние траты в не самом дешевом городе Италии были явно лишней роскошью. — В таком случае, мы поселимся все вместе, или просто рассредоточимся по городу, как кому нравится? Оба варианта, как водится, имели положительные и отрицательные стороны. Если они хотели продемонстрировать единство, то следовало оставаться рядом. Оборону и наблюдение тоже проще осуществлять вместе, компания из семерых опытных и сильных пользователей пламени их уровня была значительной угрозой, и никто бы не рискнул не то что «пробовать воду», но даже смотреть лишний раз в не ту сторону. Отрицательным моментом было то, насколько они уже надоели друг другу, — и как надоели лично Облаку. У Юки не было ни сил, ни желания лаяться и выяснять отношения, когда они оказались в таком красивом и полном изящных искусств городе, да еще и радующем хорошей погодой. Темноволосый лис глубоко вздохнул и прикрыл лиловые глаза с блеснувшими в них рыжими искрами, подставляя бледное лицо весеннему итальянскому солнцу. К его глубокому сожалению, он был много кем — но не эгоистом. — Гадюка, сними нам гостиницу… в Чезенатико, — в конце концов сказал он на выдохе, и слабо усмехнулся. — На всех. — А поче… Ауч!.. — Колонелло немного обиженно посмотрел на Мирч и скрестил руки на груди, недовольно дергая губами. Лар не обратила никакого внимания на его пантомиму и задумчиво прищурилась. — Почему именно там? — просто спросила она, и полковник обиженно взмахнул руками: «Но ведь я это и хотел спросить!». Юки слегка улыбнулся, глядя на редкие облака, скользящие по бледно-голубому небу. Какая-то его часть не хотела ничего больше, кроме как сбежать, но, обманщики или нет, никто не мог сказать, что кицунэ лишены чести. — Это ближайший курорт, — спокойно пояснил он, отбросив волосы, растрепанные ветром, от лица, — сейчас весна, там должно быть достаточно хороших мест для регистрации и отдыха. Мы будем рядом, но вне всех притязаний Famiglias, ожиданий и внешнего давления, даже мнимого. Если Верде прав, то I Prescelti Sette должны быть демонстративно выше и немного в стороне, словно мы настолько сильны, что их «возня в песочнице» нас только забавляет, но не интересует. Есть только два пути для укрепления статуса: лучшее место в городе и отсутствие в черте города вообще. Лучшее сейчас у Вонголы. Согласиться на меньшее — унизиться. Соответственно, это — наша собственная игра власти, — взгляд кицунэ потяжелел, губы тронул прохладный оскал. — Но я не настаиваю, просто давайте проясним этот вопрос сейчас, пока мы ещё не покинули аэропорт. Реборн резко распрямился, словно что-то для себя решив: его чётко очерченные губы тронула привычная дерзкая полуулыбка, тонкие пальцы изящно поправили узел чёрного галстука, давая Леону возможность стечь с шеи на запястье хозяина, занимая «боевую» позицию, и убийца бесшумно скользнул вперед, к Юки, за спиной которого вырос отступивший было Фонг. — И где же всё это время ты прятал мозги, м-м, — улыбка Солнца неприятна, это жестокая вещь, и могла бы напугать кого-то послабее духом, но кицунэ только усмехнулся, задирая голову и позволяя себе откинуться на грудь Урагана в полном доверии к своему положению. — Если ты ещё не догадался, то не так умен, как это преподносишь, Ре-борн, — слегка покатав имя киллера на языке, отбрил Юки так мягко, что это могло быть только ложью, и киллер едва заметно дернулся, словно никак не ожидал наткнуться на сопротивление так рано. Вероятно, он был несколько избалован последними годами в роли учителя, если ожидал, что демонстративно-жесткого тона будет достаточно. Или, возможно, все дело было в его эго?.. Леон в долю секунды обернулся береттой, но Солнце всё ещё держал руку опущенной: был ли это Ураган за спиной Облака, или убийца сам не стремился обострить конфликт — пока оставалось не ясным. — Но ты остался, — в конце концов произнес итальянец, явно не желая скатываться в полуфилософскую дискуссию, а потому переходя сразу к главному. Он слегка склонил голову набок: точно перед ним картина с неким глубоким подтекстом, чей смысл репетитор-киллер пытался разобрать в хитросплетении красок и авторских образов. — Как видишь, — ответил кицунэ весёлым прищуром, бесстрашно встречая взгляд чернильно-чёрных глаз. Реборн улыбнулся шире: в красивой, чуть кривоватой улыбке блеснули благонадёжным цветом слоновой кости зубы. — Если ты предашь нас, я без колебаний убью тебя, бамбино, — почти нежно заверил он, и Юки улыбнулся шире, хлопнув пушистыми ресницами. — Ты попробуешь, — в теплом голосе черногривой лисы мелькнули нотки не столько предупреждения, сколько тонкой, тягучей иронии, шутки, значения которой не знал никто, кроме него. Это был тот тип вызова, который всегда оставлял его сильнейших врагов в растерянности: слишком тонкий, слишком аккуратный, слишком мягкий, чтобы не выглядеть глупо, если отреагируешь на него, но всё равно безошибочно — вызов, утончённая ироничная насмешка, приглашение к бою, правила которого не совсем ясны, а ловушки расставлены только с одной стороны. Это был тот тип реакции, который было бы постыдно принять кому-то с репутацией величайшего в мире убийцы, и они оба это знали. И это оставило Солнце Аркобалено в таком красивом состоянии бешенства… Гадюка возникли рядом внезапно, в тихой вспышке туманного пламени, — хотя и находились достаточно близко, чтобы не нуждаться в подобном методе передвижения, — и принося с собой совершенно не сочетающиеся ароматы лилий и сосновой хвои. — Машина ждёт, — объявили они, и, может быть, не совсем вставая между, но… это было близко. И поворот их худощавой фигуры соответствовал позиции Фонга, а не Реборна: Туман почти официально встал рядом с Ураганом и Облаком. — Я возьму с вас за простой дополнительные проценты. Юки протянул руку и кратко погладил Гадюку кончиками пальцев по тыльной стороне ладони. — Спасибо, что потратили на нас своё время, — казалось, Юки не изменил выражение: его глаза были также полуприкрыты, на губах сияла открытая улыбка, но из той вдруг вытащили все острые грани, а тени чудовищ, плещущихся на дне глаз, вновь скрылись на глубине. Туман тихо цыкнули и левитировали в сторону, одновременно наглаживая Фантазму, как кошку. Следом, уверенно печатая шаг, отправился Верде, всё ещё демонстративно не отводящий взгляда от экрана сотового, а за ним потянулся Колонелло, подхвативший свою и Лар сумки. Фонг, всё ещё безмолвный и слишком уставший после всех волнений их недолгого перелета, после необходимости держать в узде пламя Урагана, стремящееся уничтожить угрозу его Облаку, — даже мнимую, даже до недавнего времени дружественную, — оставался слишком напряженным, чтобы даже делать вид, что всё в порядке или улыбаться своей таинственной полуулыбкой. Но он всё равно вежливо подал локоть, который Юки тут же обвил ладонью, а их движение друг к другу показались настолько синхронным, что напоминали настроенные друг на друга части высокотехнологичного механизма. Всё, что было важно, уже прозвучало, и лишь бросив сложный, если только немного снисходительный взгляд на киллера, они отправились вслед за командой, плавно и чуть танцующе, словно под свою собственную мелодию, слышимую только двоим. Леон вернулся на плечо хозяина, вновь скрывшего глаза полями федоры. К нему тенью, — если тени бывают столь уверенными, — приблизилась Лар. Им не нужно было говорить: свободный убийца и помощник CEDEF прекрасно чувствовали настроение друг друга. Да и что они могли обсуждать? Ошибки?.. Недоверие?.. Планы?.. В конце концов, Милч щёлкнула каблуками сапог и, немного чрезмерно чёткой, военной походкой, направилась к машине, оставляя итальянца одного. — Тц, — прищелкнул он языком, прикрывая глаза и слегка потянув бакенбарду, оттягивая завиток и отпуская, чтобы тот вернулся в изначальное положение. Солнечное пламя болезненно ныло там, где проходили рваные раны безуспешных попыток втянуть его на Небосвод. …Слабые, никчёмные Небеса, слишком маленькие, слишком жалкие, неспособные втянуть такое сильное Солнце, они всё равно причиняли боль!.. Но сейчас пламя тихо, безмолвно скулило и плакало, отзываясь болью в сути своего хозяина, не осознающего истинную причину. ...Они, наконец, встретили Небеса, которые были достаточно сильными, чтобы предложить место в своей бескрайней глади уставшему и разбитому Солнцу, которые могли помочь и успокоить его… и Солнце не было им нужно!.. Они даже не попытались притянуть его!.. Наоборот, их отбросили от своего пламени Облачным атрибутом, даже не взглянув дважды!.. ...У них ведь нет Солнечного стража, нет связи, даже зачаточной, так почему?.. Чем они оказались плохи?.. Они ведь сильное Солнце, такое сильное, так почему?!.. — Тц, — выдохнул сквозь зубы Реборн, и, зная, что сейчас он одинок, потёр костяшками пальцев грудную клетку, боль в которой на миг почти ослепила своей интенсивностью. …Холодная, режущая, хроническая боль, которая почти никогда не проходила…***