Dragonrend

Когда я проснулась, я была на грани того, чтобы снова погрузиться в мир грёз. Но я вдруг остро ощутила своё тело, эту тесную форму, которая внезапно стала чужой. Я была слишком мягкой и лёгкой, а моя спина — слишком гладкой; мышцы тщетно пытались ухватиться за крылья, которых никогда не было и никогда не будет… На кончике моего языка ещё оставался вкус неба. Я слышала бескрайнюю тишину, заполненную одним только ветром, который свистел в моих крыльях, когда я отталкивалась от него и взмывала вверх, к солнцу, пульсирующему, словно горящее сердце, на фоне голубой дали. Призрак этой неслучившейся жизни будет вечно терзать меня. Мой внутренний дова скрутил мою грудь в попытке разорвать оковы смертности, а изо рта вырвался судорожный вздох — эхо скорбного рёва, оплакивающего то, что было мне недоступно. И всё же я была признательна за столь двоякий дар. Радость, которую я испытала, перевешивала мою печаль, вмещала её в себя, как амфора вмещает вино, что плещется внутри. И этого было достаточно. По мере того, как я осознавала себя и возвращалась в реальность, я всё сильнее чувствовала спазмы в шее и плечах. Сквозь сомкнутые веки пробивался свет восходящего солнца, и я поморщилась, представив, какой урон оно нанесёт моим слабым глазам. Меня не волновали подобные вещи, когда я была драконом… «Фрейя, остановись. Хватит». Логика охладила мои лихорадочные мысли, заглушила поток чувств, который унёс бы меня обратно в заветный сон. Я была человеком — ну, почти. И я всегда ценила смертные ограничения, которые связывали мою волю к власти, нарастающую так же быстро, как морские приливы. Не знаю, кем бы я стала, если бы родилась в другом теле, прожила другую жизнь. Я достаточно насмотрелась на ту версию себя, которая теряла контроль в погоне за могуществом. Нет, я была благодарна этому телу, ибо в нём я оставалась Фрейей. «К слову о телах…» Несмотря на мою рефлексию — и во время неё, — я была прекрасно осведомлена о странном положении, в котором я проснулась. Одна моя рука была обездвижена, зажатая между моим боком и твёрдой, неподатливой поверхностью. Но тепло, касающееся моего лба, означало, что то, на чём я уснула, явно было живым. Это был Тенегрив? Хотя я не припоминала, чтобы мой конь-убийца был таким неудобным и столь тёплым на ощупь. В порядке эксперимента шевельнув свободной рукой, под кончиками пальцев я ощутила гладкие пластины. Это напоминало выемки на металлической броне… — Фрейя… — М-м? Его бледно-золотые глаза пронзили мои. — Я всегда держу свои обещания. О милостивые боги. Чувство приятного тепла сменилось чувством, будто меня кто-то поджёг, предварительно облив маслом. Мою кожу покалывало от жара, обуявшего каждую клеточку моего тела, и я зажмурила глаза в попытке убежать от реальности, в то время как мой живот скрутился в один напряжённый узел. Мир ушёл у меня из-под ног, и я цеплялась за Алдуина, словно он был моим единственным спасением… Я резко вдохнула — и тут же пожалела об этом. Теперь, когда каждая частица меня болезненно пробудилась, я осознала, что мы оба пахли как грязная таверна, все поверхности которой были пропитаны кислым мёдом. О да, теперь я всё вспомнила. И если Талос улыбнётся мне с небес, то Алдуин будет слишком пьяным, чтобы проснуться. «Ноктюрнал, надеюсь, в этот раз ты на моей стороне», — подумала я с лёгким привкусом яда. Она оказалась весьма переменчивой госпожой, столь же неверной, сколь и преданной. Приоткрыв оба глаза, я впустила в них свет, дожидаясь, пока боль уйдёт. Однако лучше я себя не почувствовала, ибо в этот момент мне открылась вся тяжесть моего положения. Алдуин каким-то образом втиснулся в угол между низкими деревянными стенками наблюдательного поста. Вместо того, чтобы проявить простую человеческую любезность и позволить мне спать на полу, он решил обхватить меня за талию обеими руками, прижать меня к своему жёсткому металлическому нагруднику и устроить свой подбородок на моей голове. Каблук одного моего сапога упирался в его бедро, а второй я закинула на его вытянутые ноги. Не знаю, возможно ли это, но мои щёки стали ещё горячее. Я начала легонько ёрзать, чтобы ослабить Алдуиновы руки; даже мастер-замки я вскрывала с меньшим усердием и точностью. Внезапно он пошевелился. Я замерла. С тихим кряхтением он погрузился обратно в сон, и бешеное биение моего сердца, норовившего продырявить мне грудь, замедлилось достаточно, чтобы я снова начала дышать. Минуты тянулись мучительно долго, прежде чем я набралась смелости для ещё одной попытки. «Сначала правую», — уговаривала я себя, осторожно смыкая пальцы вокруг его запястья, медленно отделяя его руку от своего тела и укладывая её сбоку. Убрать вторую руку было сложнее: его пальцы зацепились за Соловьиную броню, и к тому времени, как я успешно себя освободила, вся моя шея была потной несмотря на утреннюю прохладу. Поскольку моя левая рука полностью онемела, мне пришлось держаться за его плечо, пока я слезала с его ног, чтобы сесть ровно. И в этот момент я могла бы сорваться с места и совершить свой великий побег. Так остальной мир — и, главное, сам Алдуин — никогда бы не узнал, что я провела ночь в объятиях дова, который лишился разума из-за алкоголя. Но порой даже самый продуманный план не срабатывает. И вместо того, чтобы унести оттуда ноги, я почему-то сидела и глядела на своего врага, пока тот отсыпался после попойки. Чуть позолоченная лучами солнца, его кожа казалась безупречной на фоне чернильно-чёрных волос, которые мягко обвивали его уши и шею. На этот раз я поддалась желанию и убрала с его лба несколько выбившихся прядей, пригладив их назад. О его острые, высокие скулы можно было точить ножи. Остальная часть его лица была не менее рельефной. Этот мужчина был гораздо красивее меня; от такой вселенской несправедливости — и того факта, что я не могла оторвать от него глаз — мне хотелось сброситься с горы. Судя по тому, что я сидела здесь и бредила о Пожирателе Мира, свои мозги я уже выбросила. Мне просто нужно было вспомнить, где и когда я их потеряла. Может, тогда я смогла бы вернуть их назад. «Ну подумаешь, нравится внешность. Алдуин — не единственный привлекательный мужчина в Скайриме», — с некоторой долей отчаяния произнёс мой внутренний голос. Фаркас и Вилкас были самыми эффектными близнецами, которых я встречала. Ну, другие близнецы мне вроде не попадались, если верить моей ограниченной памяти, но каждый из них был по-своему хорош. Фаркас был спокоен как море; его небрежная красота и непринуждённая улыбка в сочетании с огромным ростом лишили бы чувств любую нормальную женщину. Вилкас был точь-в-точь как его волчья сущность, худощавый и мрачный, с чем-то неуловимым в лице. Мне мог бы понравиться любой из братьев, если бы моё сердце не было занято Бриньольфом, который не оставлял места ни для кого другого. Я нерешительно поднесла руку к лицу Алдуина и провела самыми кончиками пальцев по его щеке. Это заставило моё сердце подпрыгнуть сантиметров на двадцать вместе с другими органами, что было физически невозможно. Я попыталась восстановить в памяти тёмно-рыжие волосы, пылающие на фоне светлой кожи, вездесущую щетину Брина, которая затеняла его подбородок и щёки. Я представила его ярко-зелёные глаза, всегда светившиеся добротой и весельем, когда взгляд их падал на меня. А однажды… однажды они превратились в два изумруда, глубоких и тёмных, как неведомые леса в объятиях ночи, когда мы приблизились друг к другу настолько, что обожглись нашим пламенем. Вместо привычного разряда молнии я почувствовала лишь слабый отголосок того, что было раньше. «У тебя очень большие проблемы». Дело было не только во внешности. Я не была поверхностной; я была безрассудной. — Ты перевернула весь мой мир. Ужаснее всего было осознавать, что это были и мои слова тоже. — Ты заставляешь меня сомневаться, — прошептала я, проводя пальцем по линии его подбородка, прежде чем убрать руку прочь. — Спроси у меня что-нибудь попроще. — Ты очень нравишься Алдину. Он злится, потому что ревнует. И ты этому только способствуешь… Синдинг был прав. Я делала только хуже. Я не могла судить объективно. Это было опаснее, чем совать руки в открытый огонь, труднее, чем пытаться оседлать бушующий шторм. Передо мной был Бог Разрушения, сам Пожиратель Миров. Но часть меня упрямо хотела видеть в нём человека, хотела сконцентрироваться на том, что он мог проявить доброту к ребёнку, что он заботился обо мне, пускай и неохотно, не только ради собственной выгоды. Он был бесстрашен и умён в бою, и его не завораживал тот факт, что я была Довакином. Когда я находилась рядом с ним, я не чувствовала себя белой вороной. А впечатления минувшей ночи были самым ценным, что мне когда-либо дарили. Я была слепа, но теперь я прозрела… Когда-то Брин давал мне это чувство — чувство принадлежности. Когда он отстранился от меня в ту ночь, он разбил не только моё сердце. Поэтому мне пришлось уйти, ведь Цистерна больше не была моим домом, и я вновь отправилась скитаться по Скайриму. «Ты совершаешь ту же ошибку. Ты хочешь дать ему больше, чем он способен вынести». Только на этот раз мне нельзя было даже пытаться. Это было бы безумием. — Если бы только… — но слова так и не слетели с моих губ. Он был создан для великого зла, а я была рождена, чтобы его остановить. И неважно, что он при этом чувствовал и что чувствовала я. Если бы только моё сердце вспомнило то, что оно знало когда-то… — Фрейя? Не знаю, кто из нас был в большем замешательстве: я или Синдинг. Его приглушённый шёпот завис в воздухе; моргнув, я почувствовала, как по моей щеке катится что-то влажное и тёплое. Я судорожно подавила в себе эту эмоцию и встала, изображая плавность движений, от которой мои затёкшие мышцы были готовы кричать. — Я не хотел подниматься, но уже рассвело… Точно. Ему пора было выезжать в Вайтран. Взгляд Синдинга переместился с меня на Алдуина. — Возможно, нам стоит отнести его в палатку, пока солнце не засветило в полную силу? Вдвоём мы быстро управимся. Он был прав, однако касаться Алдуина — это последнее, чего мне хотелось. Синдинг стал невольным свидетелем моей тайны, и, чтобы скрыть её и спрятаться самой, я хотела быть от неё как можно дальше. Я молча отступила назад, освобождая дорогу для Синдинга и позволяя ему взять инициативу. У подножия ступенек нас ждал Тенегрив, который при виде меня фыркнул, неодобрительно тряхнув гривой. Как и всегда, он безошибочно знал, что случилось. И теперь убедить его доставить Синдинга в Вайтран будет трудно вдвойне. «Один есть», — подумала я, когда мы бережно уложили Алдуина на спальник. К счастью, он ничего не почувствовал. «Остался ещё один». Я развернулась лицом к Тенегриву, который внимательно следил за каждым нашим шагом. — Тенегрив, сделай мне одолжение… Спустя секунду безмятежность утра была нарушена его негодующим ржанием.

***

Я никогда не видела обиженную лошадь, но Тенегрив обижался. Это было настолько же ясно, как тот факт, что на нас падал дневной свет и что жара усиливала затхлый запах медовухи, исходящий от меня, да так, что Синдинг украдкой задерживал дыхание. — Я была о тебе лучшего мнения, — упрекнула я своего коня, подстраивая под Синдинга длину поводьев и стремян. По итогу я воспользовалась своим статусом Слышащей, чтобы заставить его исполнить мою просьбу. То, что в этом участвовал Алдуин (хоть участие последнего ограничивалось тем, что он случайно оказался рядом), было непростительно, по крайней мере для Тенегрива. — Ты такой же плохой, как и он. Я думала, это вызовет отклик, но нет: мой верный конь, тысячелетний спутник легендарных ассасинов, всё ещё отказывался смотреть на меня. Он уставился вдаль, как будто в нашем мире не было ничего более увлекательного, чем пробегающая мимо лиса или олень, трущийся рогами о дерево. — Ты не лошадь. Ты настоящий паникёр. Или курица-наседка. — На миг Тенегрив сверкнул на меня одним красным глазом, прежде чем возобновить холодную войну. — Во имя Ситиса, ты же убийца, а не самопровозглашённый хранитель моей добродетели. На этот раз мне в ответ фыркнул Синдинг. Я сердито взглянула на него, в последний раз проверяя стремена. — Вероятно, всю дорогу он проскачет галопом, — сухо предупредила я, передавая ему поводья. — Держись крепко и даже не думай слезать без крайней нужды. — Почему он так недолюбливает Алдина? — Синдинг держал поводья с исключительной лёгкостью, благодаря которой я чуть меньше переживала за то, что оставляю его с разъярённой демонической лошадью. — Если вкратце, это чувство взаимно. А историю того, как всё началось, слишком долго рассказывать. — По правде говоря, её можно было уместить в одном предложении, но я не знала, как Синдинг отреагирует на информацию о том, что в палатке в двадцати метрах от нас спит будущий разрушитель Нирна. — К сожалению, время — это то, чего у меня сегодня в обрез. Это печально. Я уж не думал снова тебя увидеть. — Он протянул руку, и я её пожала. — И опять ты меня спасла. До встречи в Вайтране, — то, как он склонил голову набок и чуть повысил тон голоса, превратило его утверждение в полувопрос. — До встречи, когда бы она ни случилась, — я коротко улыбнулась ему, прежде чем отступить назад. Я хотела погладить Тенегрива по боку, но стоило мне до него дотронуться, как он пустился в быстрый галоп. Он так и не оглянулся. Вздохнув, я смотрела вслед этим двоим, пока они не скрылись из виду. Ванна. Чего я действительно хотела, так это понежиться в большой горячей ванне. Но, к несчастью, мне приходилось довольствоваться бочками с запасами воды, которые бандиты хранили у кузни. И, в довершение моих бед, мне надо было заняться Алдуином, прежде чем думать о собственном комфорте. Протиснувшись внутрь палатки, я опустилась на колени рядом с ним. И хотя от него ужасно воняло, каким-то образом он не утратил своей привлекательности. — М-да, безнадёжный случай, — пробормотала я и потянулась к пряжкам его доспехов. Когда он проснётся с жутким похмельем, последнее, чего он захочет, это быть заключённым в стальную броню Клинков. — Почему мне вечно приходится видеть тебя раздетым, полностью или частично? — жаловалась я Алдуину, лежащему без сознания. — Меня как будто прокляли. Скампова Намира и Мерунес Дагон. Должно быть, это их рук дело… Даже без доспехов от него продолжало нести, а ещё он начал потеть. Такими темпами к концу дня он бы отпугивал своим запахом диких животных. И хотя этот навык мог быть полезен при других обстоятельствах, я не видела смысла оставлять его в стольких слоях грязи. Я убеждала себя, что так я проявляю доброту, но на деле мною руководила моя одержимость чистотой, которая бы не оставила меня в покое, если б я не привела его в порядок. Образ Торвара, валяющегося в остатках своего ужина, и поистине усталой Тильмы, смотрящей на него сверху вниз, навсегда отпечатался в моём сознании как момент глубочайшего ужаса. Я нашла ведро, наполнила его водой и достала из своего рюкзака запасную тряпку. И только вновь склонившись над Алдуином, я поняла, в какое затруднительное положение я себя поставила. Чтобы его отмыть, мне надо было снять с него остальную одежду. — Обливион и Пустота, — выругалась я, бросая тряпку на землю. Это развеяло все мои давние сомнения. Да, меня совершенно точно кто-то проклял.

***

Алдуин лежал неподвижно, зажмурив глаза; ему казалось, что он умирает. Кто-то всадил меч в его череп и энергично вращал им, пытаясь выковырять остатки мозга. Если бы у него хватило сил, он бы сказал нападавшему работать быстрее. Вместо этого он обнаружил, что его язык намертво прилип к нёбу, а когда он сглотнул, сухая горечь во рту вызвала у него рвотный позыв. Невидимый меч вонзился в череп с новым азартом, и с его губ сорвался жалобный стон. Очевидно, его уши скончались раньше него самого, ведь Алдуин не услышал ничьих шагов, пока его лоб не накрыла блаженно прохладная мокрая ткань. — Держу пари, сейчас ты жалеешь, что вылакал две бочки медовухи. Лишь один человек мог звучать так раздражающе самодовольно, даже когда оказывал ему помощь. Фрейя. И он опять лежал перед ней в абсолютно беззащитном, жалком состоянии, что только усиливало его желание умереть. Она поднесла к его губам чашу с водой, но отхлебнуть из неё было ошибкой. Его желудок сжался и заурчал, горло едва не вывернулось наизнанку, и он почувствовал, как его рот наполняет кислый тошнотворный привкус, а остатки вчерашнего ужина поднимаются в пищевод… Внезапно его перекатили на бок; Фрейина рука крепко обхватила его корпус, поддерживая Алдуина, пока из него выходило всё когда-либо съеденное или выпитое. — Тише, тише, — успокаивающе бормотала она, убирая назад его волосы и заправляя пряди за уши и в воротник. — Твой организм просто избавляется от лишнего мёда. Потом тебе станет легче. Он бы с удовольствием на неё огрызнулся, но больной живот, слезящиеся глаза и потёкший нос лишили его всякой способности к остроумию. А вдобавок ко всему этому у него безбожно трещала голова; не иначе как его мозги придумали новый план побега — через глазницы. По ощущениям, его рвало целую вечность, пока горло не стало суше бумаги. Даже когда желудок был уже пуст, его всё ещё сдавливали судороги. И всё это время Алдуин чувствовал её твёрдую хватку. Если бы не Фрейя, он бы уже давно барахтался в своих собственных нечистотах. Не то чтобы его это утешало. Он испытывал унижение, но также и благодарность. Он не был уверен. Когда его мозги соизволят вернуться на место, он попытается разобраться в своих эмоциях. Если доживёт до утра. Или до вечера. Побери его Ситис! Он просто будет рад открыть глаза и обнаружить, что не утратил зрение. А потом его снова вырвало. Когда его наконец перестало мутить, Алдуин позволил Фрейе перетащить себя из одной палатки в другую. Раз или два он слышал её натужное фырканье: Довакин пыталась его приподнять, но он ничем не мог ей помочь, сосредоточенный лишь на том, чтобы его опять не стошнило. Мир стал одним большим всполохом света, который бил в него сквозь закрытые веки. А после она втолкнула его в палатку, и он почувствовал сладостное облегчение, когда лёг на тонкую меховую подстилку, ощущая под пальцами твёрдую землю. Если он фокусировался на этом достаточно долго, вселенная замедляла своё вращение. Фрейя водила по его лицу влажной тряпкой, счищая всю грязь, пока его разум порхал на границе сознания. Влага просочилась в его волосы; Довакин вытирала их и сушила, прочёсывая спутанные пряди своими длинными пальцами. Она говорила что-то тихим, успокаивающим голосом, но ему было трудно расслышать слова. Вроде это было что-то приятное. Наконец, он провалился обратно в сон, и мучения прекратились.

***

У него чесался нос. Медленно осознавая сей факт по мере пробуждения, Алдуин облегчённо заметил, что гул в его голове практически стих. Он аккуратно пошевелился; на этот раз вселенная не стала заводить бешеный танец, и он потихоньку, не торопясь, принял сидячее положение. Мгновенная вспышка боли быстро затухла, вновь перейдя в состояние лёгкой мигрени. К счастью, его тело пока не разваливалось. Он прочистил горло, но тут же пожалел об этом, когда почувствовал першение и понял, что испытывает адскую жажду. Глаза немного слипались; он потёр их в попытке освободиться от вязкой тяжести. В этот раз он услышал приближение Фрейи, которая остановилась возле его палатки и наклонилась вперёд. — Тебе уже лучше? — Будет лучше… — его голос надломился, и Алдуин сглотнул. — Снаружи. Она поняла намёк и схватила его за руку, чтобы помочь ему встать на ноги и вылезти из палатки. Когда Алдуин поднялся, она дала ему опереться на себя для равновесия. Уголки его рта изогнулись в подобии улыбки: на улице была ночь, и, хотя на небе ярко сияли звёзды и луны, это не причиняло боли его глазам. Неужели Акатош решил сжалиться над своим первенцем? — Только не прям у огня, — хрипло сказал он; его голос был лишь немногим громче шёпота. Фрейя кивнула и усадила его на одну из скамеек. Со своего места он видел языки пламени, но, пока он на них не засматривался, его глаза были в норме. Чего нельзя было сказать о его желудке в тот момент, когда Фрейя поставила перед ним дымящуюся тарелку супа. И произнесла те самые слова, которых он боялся больше всего на свете: — Это я приготовила. Значит, смерть от медовухи была не для него. Ему суждено было умереть от несъедобного супа. — И не надо на меня так смотреть, — отрезала она. — Я следовала рецепту Эйдис и не добавляла ничего, что было бы мне незнакомо. Там оленина и курица, а бульон я варила на костях. Я добавила только маленькую щепотку соли и пару зубчиков чеснока. И он настаивался несколько часов, так что мясо не должно быть жёстким. Хотя слабого огня у меня не вышло… Он взял ложку и отхлебнул. Действие возымело желаемый эффект — она замолчала. К своему удивлению, он действительно почувствовал вкус мяса. Всё-таки Фрейя могла не перебарщивать с солью, если хотела. — Ну что? Она выглядела совершенно безучастно, и её голос намекал на лёгкую скуку, как будто ей и вправду было всё равно. Алдуин мысленно ухмыльнулся. Драконорождённая была напряжена, как оголённый нерв: она ждала его вердикта. — Есть можно. — Хм-м. — Но довольный блеск морозно-голубых глаз выдавал её с головой, пока она не моргнула и он не исчез. — Пожалуй, я и себе налью миску. У него возникло желание сказать ей, что мясо было не жёстким. Оно было каменным. Коровью шкуру и то было легче жевать. Он незаметно выплюнул один из кусочков, который Фрейе удалось трансмутировать в эбонит. Он мог бы сказать ей об этом. Или дать выяснить это самой. Избрав второй вариант, Алдуин тут же понял, что напрасно берёг её чувства: зубам Довакин мог позавидовать любой дова! Смотреть, как она стоически жуёт и проглатывает мясо со дна своей тарелки, было прямо-таки увлекательно. Когда трапеза, наконец, завершилась и еда не изъявила желания выйти наружу, Фрейя убрала посуду и подкинула в костёр немного дров, прежде чем вернуться на скамейку. Ссутулившись, она уложила свой подбородок на скрещенные руки, мечтательно глядя в огонь и иногда — на звёзды. Он понятия не имел, который час, но, судя по мёртвой тишине вокруг, было уже поздно. И в этот момент он заметил отсутствие Синдинга. — Где он? — Синдинг или Тенегрив? — Фрейя подавила зевок. — Их обоих нет? Она кивнула, убирая за ухо бледно-золотую прядь, выбившуюся из её косы. — Уехали в Вайтран. Синдинг должен предупредить Соратников, и, думаю, среди них ему будет комфортно. Я дала ему записку на случай, если Вилкас станет упираться. — Вилкас? — Один из Соратников. Он так до конца и не простил меня за то, что я поставила ему фингал и обезоружила его, хотя вскоре после этого ему тоже удалось выбить мой меч, — Фрейя грустно усмехнулась. — Он один из лучших воинов Йоррваскра. — Несмотря на неимоверную тяжесть в каждой мышце его тела, у Алдуина хватило энергии, чтобы испытать лёгкий укол ревности. Лучше б она сказала, что ненавидит этого Вилкаса, кем бы он ни был. — Я поражён, что твой конь согласился с тобою расстаться. Она тяжело вздохнула, и её лоб пересекла морщинка. — Он не хотел ехать, но иначе было никак. В человеческом облике и верхом на Тенегриве у Синдинга гораздо больше шансов скрыться от Дозорных и Серебряной Руки. Я заставила Тенегрива везти его. Алдуин бы с удовольствием на это поглядел. Хотя узнать о несчастье дьявольской лошади было не менее приятно. — А что насчёт нас? Нам теперь ждать, пока он вернётся? — Время было на исходе, и хотя его туман обеспечил им успешный побег, приставшие к ним люди могли рыскать где-то поблизости. «А если это так, то лагерь вмиг привлечёт их, как маяк привлекает корабли». От одного воспоминания о воинах Серебряной Руки с их натянутыми луками, готовыми прострелить голову Фрейе и ему самому, у него мороз пробегал по коже. — Нет. Мы выдвигаемся завтра. Только сначала нам надо заглянуть в Фолкрит. У нас почти закончились зелья выносливости. — Алдуин проигнорировал выразительный взгляд, посланный в его сторону. Он знал, что на нём нет брони, а по отсутствую запаха догадывался, что Фрейя заодно его переодела. Мысль о том, как ей претили подобного рода вещи, оправдывала часть пережитой боли. Жаль только, что он всё проспал. — И я хочу купить камни душ для наших мечей. — Это какой-то город? — Ага. Тот самый, где я впервые встретила Синдинга. Он почти нахмурился. — Тенегрив нагонит нас по пути. Он знает маршрут, который я наметила, и найдёт нас без всяких проблем. Не было сомнений, что зверь постарается выполнить свою задачу как можно быстрее — просто чтоб лишний раз не оставлять их наедине. Фрейя снова зевнула; вероятно, она устала от того, что весь день провозилась с ним. — Наверное, ты уже хочешь лечь в постель? Она вдруг застыла на месте, и у неё слегка расширились зрачки. А когда далёкий отблеск костра подсветил её лицо… оно было красным. Драконорождённая была смущена. Невзирая на утомление, Алдуин просто не мог упустить открывшуюся перед ним возможность. — В свою, а не в мою. Она выпрямилась быстрее, чем он успел бы моргнуть. — Это и так понятно! — взорвалась Довакин. — И нет, я останусь дежурить. Тебе сейчас отдых нужнее. Он бы продолжил над нею издеваться, но вдруг у него возникло какое-то необъяснимое чувство дежавю. — А сейчас нам уже пора в постель. — Фрейя, это что, приглашение? — Ты та ещё вертихвостка… Воспоминания были обрывочными, но этого хватило, чтобы заставить его замолчать. Что же случилось и почему он назвал её вертихвосткой? У Леонтия было очень интересное объяснение касательно того, что значил этот термин по отношению к женщине, однако Алдуин был уверен, что Фрейя никогда не вела себя подобным образом — и никогда бы не стала. Она резко поднялась со скамьи, демонстративно отряхивая свою броню от пыли. — Я намерена разведать окрестности и убедиться, что в лагере безопасно. А тебе самое время ложиться. Завтра нас ждёт долгий день, — и прежде, чем он успел что-либо ответить, она развернулась и унеслась прочь, в темноту. Что бы ни случилось прошлым вечером, она была последним человеком, у кого он мог это узнать. По сути, Фрейя просто убежала, тем самым лишь распаляя его любопытство. Погружённый в свои мысли, Алдуин направился обратно в палатку, силясь соединить все фрагменты, что постепенно всплывали в памяти. До тех пор, пока он молчал о странных, двойственных чувствах, которые она в нём вызывала… Он попытался отвлечься на созерцание звёзд, но всё равно явственно ощущал её близость. Каждая клеточка его тела стремилась к ней, к женщине с сердцем дракона, которая топтала его собственное сердце каблуками сапог. А он почему-то продолжал наблюдать, как она отводит от него свой взгляд, прячет свою улыбку. Всё это предназначалось не ему, а человеку-волку. Так зачем же она его разыскала? Она всегда была где-то рядом, но Алдуин никогда не мог до неё дотянуться. — Хотел бы я… — Он скучал по свободе. Раньше он хотя бы себя понимал. — Ты перевернула весь мой мир. Ты заставляешь меня сомневаться. Благо, к этому моменту он уже был в палатке. Алдуин почувствовал, как к его лицу приливает кровь, и приглушённо ахнул. Нет, Акатош не собирался прекращать его муки. Где-то там, в ночном небе, породивший его бог жестоко смеялся над ним вкупе с остальной Восьмёркой садистов. Стон, вырвавшийся из его груди, не имел никакого отношения к головной боли. Впервые за свою долгую жизнь Алдуин начал молиться — молиться о том, чтобы земля под ним разверзлась и сожрала его вместе с его унижением. Как и следовало ожидать, на мольбу никто не ответил, и ему пришлось провести ночь, ворочаясь с боку на бок и гадая, как он будет смотреть в глаза Довакин этим утром.