Dragonrend

Дорога в горы даётся ему достаточно легко, по крайней мере, её начало. Алдуин замечает, что он единственный, кто удаляется от города: все трое путников, которых он встречает, спешат в обратную сторону, к жёлтому свету факелов в руках у стражников. Эту ночь они проведут в безопасности, если, конечно, на Фолкрит не нападёт дракон, желая спалить его дотла. При воскрешении Алдуин приказывал Дов не щадить никого — интересно, велик ли шанс, что этой ночью горожане смогут спать спокойно? Кто-то посчитал бы справедливой карой тот факт, что теперь ему приходится в темноте пробираться через дикую местность, дабы в сей час нужды предстать перед одним из своих собратьев. Отсутствие Фрейи — это тоже своего рода присутствие; оно тяготеет над ним и не собирается никуда уходить. Хотя он должен быть предельно бдительным, ведь спину ему никто не прикроет, его мысли вертятся вокруг Довакин. Он убеждает себя, что она — просто важная часть его планов, она — ключ, благодаря которому он снова станет собой. В то же время Алдуин представляет, как отрезает Сангвину руки, а затем губы. Он знает, что за всем этим кроется нечто большее, но не может найти слов, чтобы описать свои чувства, чтобы дать название этой умозрительной связи между ним и Драконорождённой. Она не объясняется ни одним из пророчеств. Алдуин был рождён тысячелетия назад, но чувствует себя беспомощным птенцом. И впервые за долгое, долгое время он остаётся один — совсем один. Это ощущается не так, как раньше. Он скучает, тоскует. Столь беспокойные чувства сильно его раздражают. Он бы избавился от них, если б мог. К сожалению, у Алдуина есть неприятная догадка, что единственный способ это сделать — найти Фрейю, и как можно быстрее. Данная мысль не сулит ничего хорошего для его планов на будущее. Дорога поднимается всё выше, а тишина становится всё более густой. Продолжая идти, он слышит тихий, едва различимый скрежет доспехов, шарканье своих сапог по гладкому камню, обточенному суровой погодой и ещё более суровыми людьми. Алдуин внимательно прислушивается к дыханию деревьев, листву которых колышет ночной ветер, к хрусту травы под лапами зверей. На небольшом холме справа вырисовывается разрушенная башня, а позади неё — тёмные очертания гор. Ночь безлунна, да и звёзд почти не видать. Фолкрит словно родился под знаком Тени: небо здесь вечно затянуто серой дымкой. Впереди он замечает нечто вроде аккуратной пирамидки из камней, к верхушке которой привязан клочок ткани. Фрейя говорила, что это — своеобразные указатели, обозначающие поворот или продолжение пути. Алдуин находит тот, что открывает перед ним дорогу вправо. «Надеюсь, она ведёт в горы». Иначе он будет вынужден идти куда глаза глядят, полагаясь на чистую удачу. Это может занять целую ночь, а стольким временем он не располагает. Принцам Даэдра, как и Дов, доверять нельзя. Сангвин дал ему день; а значит, в лучшем случае у него есть несколько часов. В голове начинает зарождаться очень тёмная мысль, но он усилием воли возвращает её обратно в небытие. Ему не следует думать о том, что́ Сангвин вытворяет с Драконорождённой, ведь сейчас ни он, ни Фрейя ничегошеньки не могут с этим сделать. Во мраке перед собой он видит две фигуры, чуть выделяющиеся на фоне окружающей их тьмы. Без лишних раздумий он сжимает эфес Соловьиного клинка. Кто бы это ни был, они его пока не заметили. Хоть он и человек, Акатош, верно, позволил ему сохранить малую толику способностей дова. Его драконьи глаза видят сквозь тени, которые даже Фрейе неподвластны; он не раз отмечал задержку в её реакции по сравнению с его, когда к ним приближалось что-то маленькое и незаметное. Его нюх тоже гораздо острее, чем у неё, и иногда это не дар, а настоящее проклятье. Сделав ещё три шага вперёд, он узнаёт всё необходимое, и его пальцы отпускают клинок. Это всего лишь мужчина и женщина, одетые в грубое, поношенное тряпьё. Женщина идёт на несколько шагов позади; мужчина разведывает путь, опасливо оглядываясь по сторонам. Завидев его, они жмутся к краю дороги. Каким грозным он, должно быть, предстаёт в их глазах. Но Алдуин быстро проходит мимо, и они с огромным облегчением возобновляют задержанное дыхание. Муж оборачивается и будто хочет с ним заговорить. В ответ Алдуин ускоряет шаг. Этой ночью он жаждет лишь одного разговора. Он слышит журчание ручья, и в памяти вспыхивает образ водопада, похожего на тонкий белый шрам, огибающий крутые скалы. Затем Алдуин видит ещё один указатель, а за ним — начало тропинки, которая уходит в сторону от главной дороги. Она уже не вымощена булыжником. Знать, мало кто рискует забираться в горы Фолкрита. Он не застал падение Одавинга, однако его десница должен был почувствовать разлом времён, когда к Алдуину применили Древний свиток. Но алый дова продолжил сражаться, чтобы в итоге погибнуть под небом Скайрима; Алдуин этого не забудет. Должно быть, потребовалась не одна дюжина слуг и большая решимость, дабы поднять тело дракона в снежные горы и похоронить его в том месте, которое он любил и от которого получил своё имя. А может, Одавинг пал в битве на этих вершинах? Его низвергли люди или им помогал один из крылатых предателей? И, главное, что они скажут друг другу? Эта встреча будет нелёгкой. Хотя Алдуин всё ещё считает себя законным повелителем Дов, он отлично знает, как Одавинг к нему отнесётся. «Маленький. Ослабленный». Дракона определяет его сила, а из силы уже следует верность. Одавинг подумает, что человек не способен обладать подобной властью — даже тот, чьё тело занял Пожиратель Мира. «Уязвимый». Он бросит ему вызов. По-другому никак. Аванпост, построенный над тропой, не освещает ни один факел. Но он и без того видит бандитов, слышит громкий щелчок ловушки, мигом отпрыгивает в сторону и мчится вверх по тропинке, пока тяжёлые камни с грохотом скатываются по неровному, грязному склону. Над головой свистят стрелы, но все они пролетают мимо или вонзаются в землю у его ног. Лучник стреляет быстро, но совсем не метко. Бандит, с которым он сталкивается у подножия лестницы, атакует первым. И это его единственный удар. Он так и не попадает в броню Алдуина, не оставляет на ней ни царапины; стальная булава врезается в стену переливающегося света, увязает в ней, и на лице мужчины читается смятение. Алдуин ждёт, пока бандит отпрянет, считает секунды. Раз. Два. На счёт три Ал снимает оберег и готовится его прикончить. В этот момент о покрытое металлом бедро ударяется стрела. Похоже, лучник видит свои цели только при свете. Пока его мозг обрабатывает эти полезные данные, Алдуин уже вонзает меч в чужую глотку. Плоть там мягкая, без костей, он как будто окунает лезвие в воду. По воздуху разлетаются горячие капли, смешиваясь с сиянием чар, которое знаменует успешное кровопускание. Алдуин оставляет бандита корчиться в разрастающейся багровой луже, а сам идёт на второго врага. Лучник паникует, и ветер разносит запах его страха, тяжёлый и едкий. Трясущимися руками он прилаживает стрелу к тетиве, но вдруг осознаёт, что оппонент не поднимается на лестницу. Его последняя мысль — о том, как ярко блестят в темноте эти чудны́е янтарные глаза, непохожие на людские. Ночь сотрясает единственный Крик. Где-то за каменной крепостью, сточенной ветром, дождём и годами, на Стене Слов шевелится Древний дракон, прежде чем вновь склонить свою огромную голову и погрузиться в глубокую дрёму. А между тем тело лучника врезается в низкую стену помоста. Ломается дерево, ломаются кости, не способные противостоять Гласу дова. Ударившись головой о землю, бандит теряет сознание. Но бой ещё не окончен. Вдалеке слышны встревоженные крики и звон оружия. У Алдуина расширяются ноздри, когда он улавливает гнусный запах людей, принесённый ветром. Он бесшумно сливается с тенью деревьев. А затем начинает охоту. Разбойники — народ неорганизованный, опрометчивый и бездумный. Они выигрывают числом и грубой силой, к тому же их жертвы, как правило, неумелы и неопытны. Но только не Алдуин. Часть идёт по извилистой тропинке, другие скользят вниз по склону, шагая по камням и траве. Они направляются прямо к деревьям — и проходят мимо него. Бандит, замыкающий строй, никогда не узнает, чья рука схватила его за горло, возникнув из тьмы. Прежде, чем он успевает закричать, Алдуин одним яростным движением ломает ему шею. Второй мужчина стоит на краю зарослей и наблюдает, как его товарищи осматривают трупы. Он не слышит тихого шелеста травы позади себя, пока не становится слишком поздно. Кожа и мех — слабая преграда для Соловьиного клинка, и перед тем, как его сердце останавливается под натиском металла, он сожалеет, что не купил комплект стальной брони. Тело ещё не упало на землю, когда оставшиеся четверо предсказуемо издают дикие боевые кличи и мчатся на него. Алдуин ждёт, не выпуская меча. Затем он делает глубокий вдох, чувствует, как в лёгкие вливается воздух и древняя сила, которую эти создания никогда не смогут постичь. Она охватывает всё его существо, собирается внизу живота, тлеет в горле. И когда они подбегают достаточно близко, ту'ум наконец вырывается из его уст потоком огня и дыма, который освещает мир, как второе солнце. Его рёв заглушает их крики; бандиты валятся с ног, поражённые силой Голоса, что сдирает кожу с их тел и выжигает их души. Под конец большинство из них умирает. Но жалобный всхлип даёт Алдуину понять: один человек ещё дышит, хотя всё, что от него осталось, это обугленная оболочка. Когда бывший дова прерывает его муки одним коротким, точным ударом, он совершает акт милосердия. На секунду в голове мелькает вопрос: поступил бы так Алдуин из прошлого? Однако у него есть более срочные дела — например, взобраться на эту гору и пережить битву с драконом. Через несколько часов он достигает середины пути. Воздух здесь такой холодный, что капли дождя превращаются в льдинки ещё до того, как касаются земли. Хрупкие и скованные инеем, большинство местных растений, что торчат из мёрзлой почвы, не имеют листьев, а их стебли похожи на фаланги пальцев, протянутых к небу в немой мольбе или проклятии. Единственное исключение составляет странный куст, чьи листья даже не зелёные, а серебристо-белые, и между ними висят ягодки размером со слезинку. Невзирая на ночную темень, они сияют рубиново-красным оттенком, насыщенным, словно кровь. А ветру, кажется, мало просто колотить его холодом и грубой силой — он решает подразнить Пожирателя Мира, то сдувая снег с почерневшей тропинки, то вновь занося её. Алдуин подходит к краю обрыва и смотрит вниз. Высоко он залез после расправы с бандитами. Тенистая зелёная гладь затянута туманом, а едва различимые деревья выглядят такими крошечными, что они могли бы уместиться между его большим и указательным пальцем. Чрезвычайно сильный порыв ветра заставляет его отшагнуть в сторону, и Алдуин острее, чем когда-либо, осознаёт нехватку крыльев и смертельную опасность, которую несёт в себе высота для этого слабого тела. Особенно крутой подъём по скалам, вставшим у него на пути, даётся Алдуину с трудом. Тяжёлая броня Клинков только мешает: металл плохо цепляется за гладкие участки камня и проскальзывает вниз. Когда земля, наконец, выравнивается, он в полной мере ощущает жгучую боль в мышцах, поэтому вынужден сделать привал. Тяжело опустившись на сырую, холодную землю, он жмурится, когда его лица касается первая снежинка; Алдуин поднимает глаза и видит, что небо усеяно белыми хлопьями, которые вихрем кружатся в воздухе. Недолго думая, он подаётся вперёд, стаскивает неудобный шлем и моргает, чувствуя лёгкие укусы снега на своём наряде из человеческой кожи. Как странно. Безжалостный ветер грубо треплет его волосы, и Алдуину вспоминаются былые времена, когда он взлетал на самые крутые, самые высокие горы, просто чтобы созерцать дикие равнины внизу. Он всё ещё находит такие места красивыми, но теперь становится ясно, что их очарование таит в себе угрозу. Это слегка портит удовольствие — ещё одно напоминание о том, что он больше не повелевает Вселенной, а подчиняется её власти. Мысль едва возникает в его голове, как вдруг из темноты доносится фантомный смех. Подозрительно похожий на хохот Сангвина. Этого хватает, чтобы вызвать у Алдуина мурашки, извлечь из его горла тихий полурык и поставить его обратно на ноги. Подойдя к каменистому склону по правую руку, он с новым рвением лезет наверх. Тропу обрамляют отвесные гранитные стены. С каждым шагом они давят на него всё сильнее. Внутри теней, которые скользят вслед за ним, прячутся ещё более чёрные тени. Сердце начинает биться быстрее; Алдуин не сразу понимает, что это — проявление страха. Горный ветер визжит, завывает, будто призрак одинокой пустоши, и с каждой минутой это неземное крещендо лишь нарастает. Снегопад превращается в метель, которая налетает на Алдуина со всех сторон, нещадно его подгоняя, и вдруг, среди всей этой ослепительной белизны, он ощущает чьё-то присутствие. Здесь кто-то есть, совсем рядом с ним, и он подходит всё ближе, ближе… Алдуин вскидывает меч и видит красную полосу, когда клинок ударяется обо что-то твёрдое..! — ЛОК ВА КОР! Метель затихает, ветры слабеют. В воздухе повисает мертвенное спокойствие. Облака расступаются, открывая взору яркие звёзды, и Алдуин обнаруживает себя посередине тропы; он тяжело сопит, борясь со знакомой одышкой, которая всегда настигает его после Криков. Его глаза бегают из стороны в сторону, пока сын Акатоша не убеждается, что он действительно один. Под кроной куста с рубиновыми ягодами он замечает необычный красный цветок, чьи лепестки собраны в плотный бутон, но его мысли быстро перетекают в другое русло, и он проходит мимо, устремив взгляд на вершину склона — её теперь видно отлично. С одной стороны простираются заснеженные ели, с другой — непреодолимо высокий горный пик. В его жилах бурлит драконья кровь, тянет ноги вперёд, и те сами собой подводят его к могильному кургану. Если он закроет глаза и хорошенько сосредоточится, то почувствует каждое из мест погребения Дов, чьи души незримо спят, заточённые в костяные клетки. Курган окружают деревья, сковывает лёд и покрывает толстый слой снега. Алдуин останавливается с краю. Внезапно его обуревает стыд и мучительные сомнения. В земле под его ногами томится дух Одавинга. Это не обычный дракон, это — его правое крыло, если не считать Партурнакса, к тому же Одавинг ни разу не уступал другому дова в бою. Но он должен это сделать. Другого пути нет. В конце концов, он всё ещё Алдуин. — Одавинг, зил гро дова улсе! Земля грохочет, сотрясается ему в ответ, желая извергнуть из себя тысячелетний груз. Рядом дрожат деревья, и ему на голову падает снежный дождь; лёд, покрывающий драконий курган, трескается и взлетает на воздух. Над могилой клубятся чёрно-сине-золотые языки магии, закручиваясь в огненный смерч, в бурлящее облако света, которое пронзает ночное небо в попытке обратить вспять саму смерть. Он всё ещё Алдуин. — СЛЕН ТИД ВО! Гора ходит ходуном от его рёва. Листья на деревьях увядают, а снег превращается в воду, когда с его уст срывается горящая голубая сфера и несётся вперёд, ломая могильную печать. Вдруг, на пике своего триумфа, Алдуин начинает задыхаться. Он падает на спину и хватается за горло, но взгляд его прикован к кургану, который трепещет, разрываемый древними когтистыми крыльями. Земля гудит от чудовищного рыка взъярённого бога, что оказался заточён под её твердью. Первенцу Акатоша никогда не приходило на ум, что даровать жизнь легко только в драконьей форме. Его душит надсадный кашель, грудь сжимается, тело отчаянно требует воздуха. Мир как бы распадается на крошечные светлые точки, и они исчезают, одна за другой… В ушах стоит низкий гул — неужели это биение его сердца?.. Насыпь разлетается на песчинки; огромное костяное крыло будто рвёт когтями небо. Оживший скелет выбирается из-под обломков могилы со звуком, похожим на скрежет зубов, и в воздух взвивается раскалённый пепел, который постепенно оседает на драконьих костях, вновь облекая их плотью и кровью. Ещё чуть-чуть, и Алдуин потеряет сознание, но внезапно он снова может дышать — и судорожно ахает в тот момент, когда Одавинг окончательно возвращается к жизни, заявляя об этом безумным, оглушительным рёвом. — Алдуин, Тури! Его громадная бледно-алая голова запрокинута к небесам, а пасть раскрыта в угрожающем оскале блестящих белых клыков, что когда-то раздирали на куски целые армии мятежных нордов. Он точно такой же, каким Алдуин его помнит. Но поскольку Одавинг ищет своего повелителя наверху, тот остаётся незамеченным, пока не собирается, наконец, с духом и не заговаривает первым. — Алок, Одавинг. Дракон на секунду замирает. А затем его колоссальная голова склоняется вниз, к источнику звука. — Тид боан. Одавинг моргает. Один раз, второй. Его тяжёлые смертоносные челюсти то распахиваются, то закрываются. Алдуин понимает, что в виде человека ему удалось сделать то, чего он никогда не мог добиться в форме дова… Он лишил своего главнокомандующего дара речи.

***

Это продолжалось недолго. В следующий миг зрачки золотых глаз превратились в две тонкие полоски, Одавинг вытянул шею, и спина его согнулась в до боли знакомой позе. Дова был готов атаковать. Алдуин не тешил себя иллюзиями: он заранее обнажил Соловьиный клинок, а во второй его руке мерцали искры оберега. Он ещё не восстановил дыхание после того, как едва не умер от ту'ума, так что в ближайшее время о Голосе можно было забыть. Одавинг говорил с низким рокотом, который Алдуину уже давно был недоступен. От осознания веяло горечью. Как и тогда, у Старого Хролдана, ничто не заставляло его чувствовать себя более человечным, чем столкновение с братом-драконом. — И ты, маленький смертный, смеешь выдавать себя за Алдуина, Владыку всех Дов, Бога Разрушения? — Ты видишь здесь кого-то ещё, кто мог бы вернуть тебя с того света? Ради своего же блага, воздержись от оскорбления старших. — Я не вижу ни одной причины верить столь нелепым заявлениям. Хотя я мог где-то слышать твой голос, и глаза у тебя необычные… — Гипнотические золотые сферы словно всматривались в его душу, но Алдуин встретил взгляд Одавинга не дрогнув. Он знал, что это проверка. Драконий взгляд сам по себе был оружием; он мог очаровывать, соблазнять или даже полностью подчинять смертного божественной воле. — Ты не поддаёшься. Хм, интересно. Не так много людей способны выдержать пристальный взгляд Дов. Если бы Одавинга надо было охарактеризовать в трёх словах, Алдуин бы сказал: любопытен сверх меры. И это — единственная причина, по которой тот ещё не попытался его прикончить. — Ты лжёшь. Перед взглядом дова может устоять только другой дова. И даже среди нас младший в конце концов покоряется более сильному и отворачивается. Как видишь, я этого не сделал. Тревожно было наблюдать за тем, как Одавинг качает головой из стороны в сторону, демонстрируя свои гигантские, по-змеиному изогнутые рога, обрамляющие морду. — Как и я, маленький смертный. Откуда тебе всё это известно? — В прошлую нашу встречу твой слух и разум были острее. Прекрати меня так называть. Однако стоит отдать тебе должное: ты предупреждал, что рискованно биться с людьми в одиночку. Быть может, если б я прислушался к твоим словам, всё могло бы сложиться иначе. Как прошла битва под Монавен? Трудно поверить, что твой соперник Мирмулнир тебя пережил — дракона, в распоряжении которого была вся моя армия. В огромные жёлтые глаза вернулось смятение. Одавинг махнул головой, и светлая полоса под его шеей и брюхом заклокотала от ярости, бледная, точно снег, хрустящий под его когтями и хвостом. — Это мог знать только Алдуин. Кто ты такой? Невозможно, чтобы… — Наверное, ты думал точно так же, когда все мы ощутили Прорыв Дракона, разлом самой ткани Времён? Его вызвали джорре, использовав против меня Древний свиток. А думал ли ты, что предатели-норды уничтожат мои войска? Если ты, конечно, до этого дожил. Я узнал о наших потерях, только когда вернулся. Одного не понимаю: как ты мог такое допустить? — Эта нападка должна была напомнить Снежному Охотнику об одном-единственном дова, который имел право разговаривать с ним в подобном ключе. Но в результате она прозвучала как плоское, хладнокровное обвинение, каждым своим словом намекающее на заурядность. — Как смеешь ты меня упрекать?! — прорычал Одавинг. Теперь он точно намеревался его убить, ибо пасть его разверзлась, а шея выгнулась дугой для смертельного удара; он бы схватил Алдуина зубами, потряс его в воздухе, как тряпичную куклу, и швырнул обратно на землю с бесчисленными ранами и переломами. — Ты, нацепивший одеяние тех, кто нас истреблял! Он активировал оберег. Мерцающий световой щит оттолкнул зубы Одавинга и поглотил часть его мощи. Но только часть — Алдуин знал это, потому что остальное приняла на себя его рука. Он проехался назад по снегу; колени и корпус были напряжены до предела. Тот факт, что его плечо вот-вот могло выйти из сустава, он старался игнорировать. — …Чьё высокомерие привело к мятежу в армии! — Одавинг продолжал щёлкать пастью, бросаясь на щит; рука Алдуина слабела с каждым ударом, мышцы жгло от изнеможения, запасы магии кончались. — Тот, кто проиграл людям!.. Оберег спал, и в дело пошёл Соловьиный клинок. С громовым криком Одавинг отдёрнул голову назад. Его морду и бритвенно-острые клыки запятнала тёмная кровь, принадлежавшая только ему самому. — Ты забываешься, — прошипел Алдуин, гневно выплёвывая слова, будто они были страшным проклятьем. — Нельзя спорить с теми, кто выше тебя, и к тому же клацать перед ними зубами. Там, где иной дова мог бы впасть в безумие и предпринять ещё одну попытку, Одавинг сдержал свои импульсы, вновь окидывая мужчину оценивающим взглядом. — Выше? Ты что, ослеп? Или утратил рассудок? — багровый дракон начал медленно его обходить, и Алдуин тоже стал перемещаться по кругу, выставив перед собою меч. — Посмотри на себя. Ты не дова, а человек, ты смертный. Не говори мне, что это и есть долгожданное возвращение Пожирателя Мира? — Виной тому не Свиток, а Довакин, — рявкнул сын Акатоша; в эти секунды он искренне возненавидел Фрейю за её надругательство над его телом, за то, что заставила его унижаться перед бывшим слугой, который, хоть и клялся ему в верности, теперь мог неприкрыто насмехаться над Тури. — Так или иначе, отныне ты знаешь, что я — Алдуин.

***

И даже тогда Одавинг не поверил ему до конца, хотя головой и понимал, что это правда. Человек, стоящий перед ним, прошёл две проверки и раскрыл такие подробности, которые не были известны никому, кроме самого Алдуина и его ближайшего окружения. Только Алдуин мог вернуть Одавинга к жизни. И всё же это был не он. На красного дова навалилось столько новых фактов, что ему хотелось просто улететь и забыть об этом мерзком создании, но его останавливало любопытство, пересилившее все прочие эмоции, даже самые бурные. А сразу за любопытством следовала другая его жажда, ещё более древняя и ненасытная… — Довакин? Значит, он где-то в Нирне, и он тебя победил. — Драконорождённый совершил немыслимое. И снова великий Алдуин был повержен. — Как ему это удалось? — Она меня не одолела. — Алдуин — ибо у него не могло быть иного имени — стоял совершенно неподвижно. Одавинг должен был заметить это с самого начала. Простой человек не способен так хорошо держать равновесие; они постоянно вертелись и копошились, не в силах управлять своими телами в полной мере. — Вместо этого она использовала извращённый ту'ум, оскверняющий наш язык. Крик, что был создан прихвостнями Партурнакса. А-а, это всё объясняло. Если задуматься, это объясняло очень многое. Впервые с момента своего пробуждения Одавинг задался вопросом, где сейчас старый предатель, не погиб ли от меча того народа, с которым он связал свою судьбу. Одавинг приблизился к краю скалы и посмотрел вниз; там, вдалеке, горели огни. Это был город, только он стал гораздо больше, оброс незнакомыми зданиями. Очевидно, с того времени, как норды его убили, прошла не одна сотня лет. Даже воздух ощущался иначе, пронизанный незримыми веннесетид, что покрывали землю. — И ты не можешь заставить её отменить этот Крик? Поэтому ты меня разбудил, несмотря на все унижения? Алдуин надменно вздёрнул подбородок и так плотно сомкнул челюсти, что на скулах заиграли желваки. Некоторые вещи не меняются. Алдуин никогда не умел признавать своих ошибок. Конечно, раньше никто не смел сообщать ему о них столь прямо, минуя подобострастные речи. «Но всё это осталось в прошлом», — подумал Одавинг. — Итак, где же наша Довакин? Алдуин скривился в невесёлой улыбке; в глазах его по-прежнему плескался яд. — Я не дурак, Одавинг. Я знаю Дов — и знаю тебя. Стоит мне открыть рот, и ты убьёшь меня на месте, а затем и её. Чтобы самому занять трон. — Его улыбка превратилась в жестокий оскал. — От тебя разит честолюбием. Одавинг, запрокинув голову, рассмеялся. Могучие крылья разрезали воздух, мышцы напряглись для прыжка, и он взлетел, ловя потоки ветра. — Ну, кое в чём ты неправ. Сперва я намерен убить её, а затем уже тебя. Так я превзойду тебя дважды, — с этими словами он взмыл в небеса, наслаждаясь приятными ощущениями от полёта, и каждый новый взмах крыльев очищал его душу, смывал воспоминания о том дне, когда его низвергли на землю. Не в силах более себя сдерживать, он поделился своим восторгом со звёздами, осветив ночное небо над горой алым огнём. Снизу донёсся ответный рёв, громкий и вызывающий. Оглянувшись назад, Одавинг сделал крен влево. Во мраке ночи блеснула золотая чешуя Древнего дракона, который летел прямо к нему. В груди вскипела жажда крови; Одавинг издал яростный рык, принимая вызов сородича, и выпустил на волю то дикое пламя, что тлело внутри. Он сокрушит этого дракона здесь, над горой, чтобы Алдуин увидел, кого он пробудил и какая судьба ждёт любого сверженного бога.