Dragonrend

Ему уже доводилось бывать в странных местах. Повозка мягко, но неустанно покачивается на неровной мощёной дороге, о которую бьются четыре деревянных колеса. Он научился перемещать свой вес с ноги на ногу, наклоняться, прижимать подошвы сапог к шероховатому полу — только бы не задевать охранников, сидящих по обе стороны от него. Он ненавидит, когда к нему прикасаются. На первом часу пути они проезжали особенно глубокий ухаб, и Алдуин резко дёрнулся в сторону, чем заработал несколько грубых пинков. Фрейя вскочила бы на ноги, если б не звук обнажаемой стали и острое лезвие, прижатое к лицу Довакин. Не его лицу, а её. Жена — инструмент гораздо более мощный, чем грубая сила, особенно если её можно перекинуть, как удавку, через шею мужа и таким образом заставить его подчиняться. Конечно, при условии, что жена ему небезразлична. Алдуин знает, что стражники думают именно так; в дрожащем, рыжеватом свете факелов золотое колечко жутко мигает своим огромным рубиновым глазом. Он также знает, что их выводы верны, и этот факт заставляет его мысленно вернуться в холодный и пустой беззвёздный космос, куда его изгнал Феллдир и который, кажется, был дальше от его сознания, чем он предполагал. И хотя он не встречается с ней взглядом, а её попытки это сделать прекратились несколько часов назад, Алдуину и без этого известно, как выглядят её бледно-голубые глаза. Её глаза — два щита, покрытые инеем, что осыпается с её светлых бровей. Даже под натиском похотливых намёков охранника, сидящего справа, эти озёра абсолютно неподвижны. Он замечает, как она чуть поворачивает голову и выгибает шею, уловив тот же запах, который Алдуин почувствовал минутами ранее. Сквозь потрёпанные кроны деревьев задувает ветер, холодный и злой. От него разит дождём. Грядёт ливень. Алдуин думает о пожарищах, что полыхали по всему Фолкриту. Он вспоминает мужчин и женщин, хватающих друг друга за плечи; вспоминает, как они с криками бросились врассыпную, когда с небес на них обрушились два дова; вспоминает дикий шум гигантских крыльев и вибрацию почвы, когда две древние легенды приземлились на крыши домов, разрывая их огромными когтями, в свете солнца отливающими тусклым эбонитом. Они пытались достать Алдуина ту'умом, но он уклонялся. Его горло нещадно саднило от призыва Одавинга, который всё ещё не прилетел. Сглотнув, он почувствовал такое нестерпимое жжение, что на глаза едва не навернулись слёзы. А ведь раньше, в его бытность драконом, Кричать было в порядке вещей!.. Однако у него нет времени на раздумья, ибо всё, что он теперь видит, это обжигающий свет, всё, что он чувствует, это адское пекло и трепет воздуха над его головой. Второй дракон поднимается в небо и парит прямо над ним: Алдуин окружён, и, если он не предпримет что-то прямо сейчас, он будет мёртв, а вместе с ним умрёт и Довакин. Поэтому он просто следует своим инстинктам. Может, крыльев у него и нет, зато есть целый город с десятками зданий, которые непременно сгорят, но могут послужить ему славным укрытием — слепой зоной, где он будет защищаться от драконов и драконьего огня, пока они не спустятся на землю, чтобы его выманить. Теоретически это хороший план, и сейчас теорию придётся проверить на практике. Вот уже больше века Алдуин не обращался к своему отцу и создателю, однако, подбегая к двери ближайшего дома, он снова ловит себя на мысли об Акатоше, пускай и очень недолгой. В реальность его возвращает внезапный толчок, грозящий выбить его из сиденья. Возница — третий солдат из конвоя — начинает ругаться, но лошадь его командам не внемлет. Бело-коричневая пегая кобыла громко ржёт и продолжает нестись на обочину, кусая удила в напряжённой борьбе. Те солдаты, что шли пешком, ломают строй и разбегаются прочь. Иначе их бы задавило ошалелое животное или колёса повозки, опасно вихляющей из стороны в сторону — ещё чуть-чуть, и перевернётся! Сквозь тишину, прежде нарушаемую лишь гулом ветра, прорывается звук яростных проклятий. Спереди доносится пронзительное ржание, больше похожее на крики человека; кони капитана и легата встают на дыбы. Руки хватаются за поводья. Копыта рассекают пустоту. Спустя секунду Алдуин в панике наблюдает за тем, как противоположная сторона повозки вместе с Фрейей взлетает на воздух. И прежде, чем ему успевают помешать, он прыгает вперёд, больно приземляясь рядом с Довакин, которая обеими руками цепляется за борт. Она, насколько это возможно, перегибается через край повозки, и Алдуин тоже давит на него всем своим весом. К счастью, более понятливый охранник следует его примеру, и зависшие на полпути колёса с силой ударяются о грунт. На миг она оказывается так близко. Её щека и висок выглядят белоснежными на фоне жёсткого чёрно-бурого кляпа, закрывающего низ её лица. Он слышит её частые, короткие вдохи, то, как она втягивает воздух через раздутые ноздри. И ощущает минутную радость — почти что ликование, — оттого, что он такой не один. Уже не в первый раз Алдуин задаётся вопросом, сколько она помнит из того, что случилось в королевстве Сангвина. А затем их снова разделяют, и он чувствует себя непроходимым дураком. На кой чёрт ему думать о подобных вещах? Они не должны его волновать; Довакин должна быть неважной. «Но она почему-то важна», — внутренне содрогается он, в то время как его толкают на сиденье, ещё раз задевая больное плечо. Теперь, когда он полностью осознал свои чувства, ему следует их принять, поскольку отрицать их с каждым днём всё труднее. Ему уже доводилось бывать в странных местах, но, даже не зная, где он находится, Алдуин всегда знал, кто он такой. Сейчас же, когда звёздное небо Кейзаль затянуто тучами, все люди и звери посходили с ума, а Алдуина опять низвели до статуса пленного, он в точности знает, где он находится и почему. «Но кто я такой?..» Алдуин не уверен. С ним что-то происходит, и это нельзя отрицать — но нельзя и целиком осмыслить. Он пока ещё не решил, что ему делать с этой жуткой, еле уловимой переменой. — Что это было… — Клянусь, я что-то видел… В его ушах стоит тяжёлый гул, и голоса имперцев проносятся мимо. Кто он, если не Пожиратель Миров? И как он может быть Пожирателем Мира, при этом сохраняя жизнь своему названому злейшему врагу? Его взгляд падает на её руки, что покоятся на бёдрах; с такого ракурса обручальное кольцо не видно́. Хотя, по сути, они всегда были связаны: в его голове Довакин жил ещё до того, как появился на свет. Бог и смертный. Дракон и человек. Одному суждено этот мир уничтожить, чтобы освободить место для нового, а второму — спасти, пожертвовав тем миром, что так и не будет рождён. Во имя своей судьбы он должен разрушить судьбу героини Скайрима. И она попытается сделать с ним то же самое. Уж в этом Алдуин уверен. Потому что он её знает. Он знает Фрейю. Эта часть не входила в пророчество. При мысли о том, что их ждёт, у него сжимается грудь; все мышцы сковывает адская боль, но сильнее всего болит его сердце — так, словно вот-вот разорвётся. Ведь он уже не сможет про неё забыть… даже после отмены ту'ума. — Отставить! — рявкает легат Скулнар (его имя Алдуин узнал в тюрьме, от надзирателей, чья единственная страсть — это орудовать кулаками и насмехаться). Все замолкают. Лошади озираются на тёмный каменный выступ справа от колеи; по левую сторону тоже виднеются камни, а за ними — резкий обрыв. Вдруг, точно им в насмешку, из темноты доносится звук гальки, скатывающейся со скалы. Что-то твёрдое бьётся о булыжник — один раз, другой, — а затем в воздухе повисает гнетущая тишина. На них кто-то охотится. Кто-то или что-то. — Вы трое, Онми, Алоф и Сор! — орёт капитан. — Хватайте факелы и выясните, что это за хрень. Наверное, голодный саблезуб или медведь. Будьте начеку. Остальные — выдвигаемся. Алдуин не видит лиц этих людей: они слишком далеко, а ночь слишком темна, и огонь факелов слишком сильно дрожит под порывами ветра. Однако даже отсюда он чует их страх. И всё же этим послушным солдатикам хватает смелости сойти с дороги и углубиться в еловые заросли. Мерное покачивание повозки отнюдь не усыпляет. Немигающим взглядом смотря в темноту — да куда угодно, лишь бы не на источник его мучений, на девушку, которой словно нет до него дела, которая ёрзает на месте и напряжённо озирается вокруг, — Алдуин волей-неволей возвращается к тому моменту в трактире, когда он посмотрел на её спящее лицо и понял, что его заклятый враг стал величайшей его слабостью. Из-за неё он начал предавать себя.

***

— Стреляйте! Стреляйте в этого монстра! Сквозь рёв огня, охватившего крыши домов и спалившего деревья, землю и траву, Алдуин слышит громкие приказы. Он отскакивает в сторону, делает кувырок в попытке увернуться от острых зубов, запачканных плотью мёртвого солдата. Дракон разорвал его тело на части, и даже воздух от этого дикого кровяного фонтана окрасился в красный; внизу валяются куски конечностей. Ужасное щёлканье гонится за ним по пятам, но до того, как злые челюсти смыкаются на нём, Алдуин успевает активировать щит. Дракон ревёт, бьётся мордой о голубой оберег, а затем вдруг отклоняется назад, выгнув шею и размахивая крыльями. Их уже изрядно потрепал Одавинг, а теперь в них красуется дюжина стрел; стражи Фолкрита подходят всё ближе. Пользуясь тем, что дракон отвлечён, Алдуин бросается вперёд, и его накрывает огромная тень. Правой рукой он сжимает Соловьиный клинок, левой — убирает защиту. Окинув взглядом длинную драконью шею, он подмечает линию светлых чешуек, уникальную для каждого дова, прежде чем отклониться назад и со всей силы ударить в её основание. Чёрное лезвие рассекает остатки голубого щита; чешуя поддаётся не сразу, но в итоге она уступает мечу и его даэдрической мощи. Клинок прорезает толстую шкуру. Что-то тёплое прыщет Алдуину в лицо. Из драконьей груди хочет вырваться рёв, но всё, что от него остаётся, это хриплое бульканье: Алдуин берёт меч в обе руки и, отведя его в сторону, наносит сокрушительный удар. Теперь у сына Акатоша ноют суставы, а по лицу струится пот, который щиплет глаза и оставляет бледные дорожки на слое грязи и пепла, покрывающем кожу. Меч покидает тело ящера с противным лязгом, и Алдуин чуть не теряет равновесие, вставая на одно колено, которое касается земли секундой позже, чем горячая драконья кровь. С широко раскрытыми глазами он мрачно наблюдает, как из смертельной раны льётся пламя. Дова начинает шататься, беззвучно крича, концы его крыльев царапают землю, а разъярённые золотые глаза взирают на оппонента. В воздухе снова проносятся стрелы и вонзаются в его крепкий панцирь, однако дракон не обращает на них никакого внимания: он устремляется к Алу. Довольно жуткий опыт — глядеть в эту пасть глубиною с пещеру, на её влажные, блестящие стенки, до сих пор рыжие от огня, что угасает внутри… Во всём Нирне нет такого щита, который бы смог отразить эту смертную казнь. — ФУС РО ДА! Его ту'ум встречается с драконьей мордой, отбрасывает её назад так резко, что он почти слышит хруст древних костей. За головой отлетает и тело, несмотря на все попытки ящера остаться на земле. Он падает и катится, зажатый между силой Крика и каменными стенами жилого дома, который оказался позади и едва не расщепился на атомы. Но ущерб уже нанесён, так что Алдуин поднимается на ноги, в то время как полумёртвый дракон всё ещё лежит ничком. Внутрь вваливаются стражники Фолкрита. На миг, смотря на эту сцену, он чувствует поток эмоций, заставляющих его остаться на месте среди этих громких, ликующих возгласов, едкого дыма и запаха гибели. Сожаление. Стыд. Не из-за смерти Дов, который бросил ему вызов, а из-за того, как именно он должен умереть. Хотя Алдуин — единственный бог в числе драконов Нирна, раньше им всем поклонялись как божествам, и он бы предпочёл, чтобы так и осталось. Древняя сила, древние знания, заключённые в теле, что было создано не для земли, но для неба… теперь их разрубает на куски простое железо и сталь. К горлу Алдуина подступает желчь, и на кончике языка застывает привкус печали. Быстро обернувшись, он видит Одавинга, величаво парящего над окраиной города. Его когти впиваются в спину второго дракона, а зубы крепко перехватывают шею. В попытке низвергнуть дракона на землю Одавинг оглушительно хлопает крыльями, и тело Древнего слабо трепещет под натиском могучих челюстей, где, словно в адской мясорубке, перемалываются его кости и плоть. К величайшему изумлению Ала, воздух рассекает град сияющих стрел — и дождём обрушается на обоих драконов. Крылатый Снежный Охотник разверзает свой окровавленный рот, и из него вырывается бешеный вопль, способный раздробить горы и напугать легионы солдат. В тот момент, когда Одавинг швыряет добычу на землю, Алдуин переходит на бег. Он перепрыгивает тлеющие балки, расталкивает стражников, стоящих у него на пути — ибо ему знаком этот взгляд в глазах его полководца. Одавинг, окутанный золотым светом дова сил и наполненный всеобъемлющей яростью битвы, готов рвать и метать… Он прибегает слишком поздно — и эти люди тоже слишком поздно осознают свою ошибку. Одавинг бросается в самый центр толпы, раздирая ту зубами и когтями, легко давя смертных широкими крыльями и оставляя позади себя лишь ярко-красные разводы. Удивительно, но выжившие стражи вкупе с небольшим подкреплением не бегут от разъярённого дракона. Вместо этого, подобно безмозглым животным, совершенно не способным оценить угрозу, они продолжают пускать в него стрелы, только ещё больше сводя его с ума. — Одавинг, довольно! — кричит сын Акатоша. В шуме битвы он едва различает свой голос, но Одавинг каким-то чудом его слышит и замирает ровно перед тем, как растоптать очередную пару стражников. Вдруг Алдуин замечает, что солдат в нескольких метрах от него берёт из колчана стрелу. Недолго думая, он прыгает к мужчине, сбивая его с ног. Стрела и лук со звоном падают на землю — вроде, обезвредил. Одавинг выступает вперёд, но в этот раз он не щёлкает пастью, а лишь наблюдает за ситуацией: он хочет помочь, но не знает, как это сделать. Если он дыхнёт огнём, то поджарит и Алдуина. Этот факт кажется ему таким странным… он как будто бы нереален. Ал существует целую вечность, но за всё это время он бы даже представить не мог, что его посетят подобные мысли — исключая возможность полной потери рассудка. Сказать Одавингу использовать зубы тоже не вариант: Алдуин так сцепился со стражником, что разделить их будет проблематично. Красный дова вмиг разворачивается, когда его кожу пронзает ещё одна порция стрел. Он исступлённо рычит, жаждет выпустить пламя — но подчиняется непостижимому приказу владыки. — Улетай! — Алдуин бьёт стражника коленом по животу, хотя его толстенная броня поглощает не меньше половины удара. Одавинг преграждает путь части солдат, пуская в ход своё огромное тело, и яростно машет хвостом, но даже это не сдерживает кучку людей, вылезающих из-за углов разрушенных зданий. — Это приказ! — Рука стражника обвивает Алдуинову шею, дабы перекрыть ему кислород, и он злостно впивается пальцами в чужое предплечье, с трудом отрывая его от себя. — А ну лети отсюда, живо! К тому времени, как алый дова превращается в еле заметную точку на горизонте, стражи Фолкрита побеждают Алдуина числом. И всё равно он продолжает бороться, отбиваться от дюжины назойливых рук, окружающих его со всех сторон; мужчине даже приходит идея обнажить меч, ведь обвинения сыплются на него так же быстро, как и удары злых кулаков. Эти тупорылые стражники вменяют ему всё подряд — от призыва драконов до поджога их города, от сговора с «подлыми змеями» до убийства людей. А ничего, что он, вообще-то, их спас?! Он не знает, почему они решают сохранить ему жизнь. Уже позднее, когда его бросают в тюрьму, не забыв засунуть в рот кляп и избить до умопомрачения… когда его толкают в ледяную камеру, где по колено плещется вода, и заковывают руки в прибитые к стене железяки… надзиратели усмехаются, мол, ему повезло, что он женат на Довакин. Это ничуть его не утешает. Равно как и новое знание о том, что лечебную магию можно вызвать даже в кандалах. По мере того как дневной свет, проникающий в камеру, медленно гаснет, Алдуина всё больше терзают вопросы, которые просто нельзя избегать… Он плохо понимает, почему он отослал Одавинга. Возможно, ему стоило увидеть ситуацию глазами людей, прежде чем призвать на помощь алого охотника. Другим вариантом было использовать Драконобой, но снова прибегнуть к этому Крику было бы пыткой. Конечно, стражники не делают различий между драконами… и только глупец мог на секунду подумать иначе. А ещё, согласно праву битвы, Алдуин обязан был позволить Одавингу развлекаться со смертными; он должен был лишь молча наблюдать и глумиться над ними. Так почему же он вмешался? Игнорируя целебное заклинание, в его кости проникает усталость. Она мягко убеждает его закрыть веки и провалиться во тьму, но, когда у него слабеют колени и он внезапно падает вниз, Алдуин возвращается в напряжённое бодрствование. В моменты полудрёмы он видит сны и, как ни странно, осознаёт этот факт. А ещё ему прекрасно известно, где блуждает его разум, пока он не в состоянии им управлять. Его разум возвращается к ней. Когда Ал выныривает из короткого сна, ему становится горько. Это был долг Фрейи и только Фрейи — спасать свой захудалый род. Ему бы стоило об этом помнить — а также о том, в чём заключается его собственный долг. «Ты должен перестать о ней думать. Сосредоточься на истинных целях». Эта мысль его отрезвляет — и вводит в отчаянье, потому что она не нова. Она бьёт прямо в точку, чего не смог бы сделать ни один иллюзорный ответ. Именно это заставило его безрассудно кинуться в битву с двумя Древними дова, даже не продумав нормально план действий. Он печётся о Драконорождённой — о её мыслях, о её чувствах. И какая-то его часть ужасно боится этого бренного тела, боится того, что может стать с его бессмертной душой, пока она заточена в эту клетку. Алдуин вздыхает, откидывает голову назад и, прислонившись затылком к стене, бездумно смотрит на луч света под потолком. Металлические путы на его запястьях не идут ни в какое сравнение с тем грузом эмоций, который тяготит его сердце. Он знает, что́ он должен сделать. И несколько часов до прихода охранников Алдуин проводит в раздумьях о том, как ему следовать своему же совету.

***

Из забытья его вырывают тревожные крики. Повозка резко встаёт, и Алдуин чуть не слетает с сиденья. Фрейя вскакивает на ноги, но один из солдат грубо толкает её на место и приказным тоном орёт: «Уймись, не то худо будет!» Когда её глаза искрятся диким блеском, рука мужчины сразу убирается с её плеча — а Алдуин поспешно выпрямляет спину, ибо он замечает её слабый прищур и точно знает, что под кляпом Фрейя скрывает свою коронную полуулыбку, которая возникает лишь в гуще сражения. Что-то вот-вот произойдёт — и именно поэтому они остановились. В строю имперцев вновь разносятся крики. Вскоре Алдуин узнаёт их причину. — Голова в мясо раздавлена… О Боги, что за чудовище… — Это Онми. Я узнаю его амулет. Не стоило ему полагаться на защиту Джулианоса… — Должно быть, это вервольф! Медведи и саблезубы на такое не способны! — Но зачем перетаскивать трупы на середину дороги? И кстати, где Сор? Мы должны найти его. — С ума сошёл? Я туда не пойду, даже если мне прикажет сам Туллий… И ровно в этот момент, когда на них никто не смотрит… когда имперцы кучкуются в начале колонны, взирая на трупы своих павших друзей… когда повозка остаётся без особого внимания, ведь даже приставленные к ним охранники пытаются разглядеть, что же случилось… В этот момент всё и происходит. Из темноты доносится глухой звериный рёв, похожий на лязг необработанной стали. Этот звук будто раскалывает воздух на боевые знамёна, грозно поднимающиеся со всех сторон. Внезапно всё накрывает запах крови. Из-под завесы тьмы несётся Тенегрив, быстрый, как свирепая река из чёрного огня; его зловеще оскаленный рот извергает красную пену, а копыта оставляют за собой багровые следы — такого же цвета, как блеск его глаз, — на месте которых впредь не вырастет трава. Имперцы разбегаются прочь, поражённые сим смертоносным явлением. Возница покидает свой пост, лошади дико беснуются, но Тенегрив гонит повозку вперёд, немилосердно прорубая себе путь среди людей, застывших от ужаса. Алдуин больно падает на дощатое дно, как и один охранник. Фрейя, правой рукой вцепившись в повозку, быстро разворачивает корпус, вскидывает ноги и с силой лягает второго мужчину. Удар приходится тому прямо в грудь; уже потеряв равновесие и некрепко держась за спинку повозки, он с воплем вылетает за борт. Охранник, что упал на Алдуина, отчаянно пытается подняться, одной рукой хватаясь за свой меч. В эту секунду сын Акатоша перекидывает связанные руки через его шею и сжимает её мёртвой хваткой до тех пор, пока ослабшее тело не застывает. Тенегрив скачет сзади и каким-то магическим образом направляет бешено вихляющую повозку на середину дороги: периодически обходя её с фланга, он рычит на перепуганную кобылу, которая мчится изо всех сил. Алдуин без света факелов не видит ничего, кроме размытых очертаний деревьев и скал, угрюмо нависающих сверху, да полуразрушенной башни, из стен которой наружу пробиваются тусклые огни. Внезапно Тенегрив ускоряется, его копыта всё громче стучат по земле, и Алдуин вдруг чувствует сильный рывок, когда пегая лошадь резко заворачивает в попытке избежать столкновения. В этот миг повозка всё же опрокидывается; он слышит оглушительный треск, ощущает, как ломаются доски, и закрывает лицо руками, решив довериться доспехам Клинков. Последующий удар о твёрдую землю выбивает из его груди весь воздух. Под защитным панцирем из стали расползаются большие синяки. И, пока его мир крутится в безумной свистопляске, Алдуин задаётся вопросом, каково сейчас Драконорождённой, ведь её броня гораздо тоньше его. Когда вращение немного замедляется и он, наконец, может встать, Алдуин думает: «Зря я о ней беспокоился, точно дурак». Она сидит на коленях, и на границе её светлых волос зияет кровоточащая ссадина. Открытые части её пальцев тоже пострадали; подойдя ближе, он видит, что в нескольких местах на них содрана кожа. Однако Тенегрив перегрызает её путы, превращая верёвки в два обглоданных лоскутка, от которых Фрейя быстро избавляется, как и от кляпа, и, когда она обнимает эту чудовищно огромную морду, её улыбка просто ослепительна. Алдуин знает: сейчас о нём все позабыли. Через несколько секунд начинает накрапывать дождь. Небо рассекает молния, и вдалеке он слышит остервенелый топот копыт. «За нами погоня». Тенегрив навостряет уши — сигнал, который Фрейя считывает вмиг. Затем она подходит к Алдуину, держа в руке эльфийский кинжал, и молча разрезает его путы. Они достают свои вещи из-под разбитой повозки, цепляют на пояс оружие, после чего Фрейя отпускает с привязи раненую лошадь, жестом подзывает к себе Тенегрива и, крепко его оседлав, протягивает руку напарнику. Дьявольский конь не протестует — впрочем, на фоне всего остального это уже не кажется странным. Итак, не имея ни выбора, ни здравомыслия, Алдуин обнимает Фрейю за талию, кладёт щёку на грубую ткань её капюшона и прикрывает глаза, устав от нескончаемой стены холодных капель, которые прорезаются сквозь его веки серебристо-чёрными сгустками.