***
Слишком рано… За песней северного ветра и шумом моих крыльев я слышала людские голоса. Они были взволнованы. Кто-то преклонялся перед моей тенью. Никто не отводил от меня глаз. Но солнце было слишком тёплым, и, когда я, обогнув башню, кончиком хвоста задела крылья каменного дова, эта статуя показалась мне мягче травинки. Ещё немного… Храмы, которые мне только предстояло исследовать, манили к себе дымом благовоний, горевших и ночью, и днём; сизый дымок спиралью поднимался в небо, прямо к солнцу, такому яркому, что без драконьих глаз его нельзя было по-настоящему узреть. Я вытянула шею и расправила крылья, ловя потоки ветра, взмывая всё выше и выше над сверкающим градом. Бромьунар, венец творения, корона скайримских земель, гнездовье драконов… Ещё чуть-чуть… Но в этот момент холодный, разряженный воздух сменился на тёплый и плотный, а моё тело, которого касались незримые пальцы, стало тяжёлым и сковывающим. Я больше не могла летать… Нет. — Нет! Мой голос был исполнен боли; сон пропал, и, подобно ядовитому клинку, на меня обрушился реальный мир. Я начала сжимать руку в кулак, но вместо кожи и мышц подушечками пальцев я ощутила грубую поверхность камня, которая казалась слишком, слишком… — Всё хорошо. Я знала этот голос. Чья-то рука сгребла мои запястья — куда же делись крылья? — а затем прижала их к моей груди. — Тише, Довакин. Успокойся. Алдуин. Вокруг меня сомкнулись сильные руки, удерживая меня в плену у тела, чьё тепло буквально прожигало насквозь. У меня перехватило дыхание — даже когда все образы из сна померкли, своими реакциями я управлять не могла — и потекли слёзы, хоть я поняла это только после того, как моей щеки коснулся Алдуин. Я даже не подозревала, насколько моя драконья душа стремилась к полёту, пока вновь не ощутила вкус небес. Я говорила с дова на языках, что ныне были преданы забвению. Там были книги, свитки, колонны — белые, серебряные и золотые, а широта помещений была сравнима с размахом крыла… Удивительный город, обитель драгоценных камней, драконьего тумана и огня… Никаких снежных бурь, не ледяная, бесплодная пустошь. Даже если гибель Бромьунара никто не оплакивал, о нём скорбела сама матушка-земля. — Всё в порядке. Мы лежали на полу, вплотную друг к другу; сквозь тонкий хлопок рубашки я чувствовала медвежью шкуру, от которой у меня чесался бок. Я должна была его оттолкнуть. Я должна была уйти прочь. Вместо этого я позволила ему меня обнимать и вытирать мои слёзы, втайне наслаждаясь его заботой. — Тебе такое снится каждую ночь? — У меня пересохло во рту, и от плача и сна мой голос стал скрипучим и шероховатым. Мне хотелось воды. Но Алдуина я хотела больше. Он сильнее сжал мои запястья, а в следующий миг отпустил. Его пальцы медленно прошлись по тыльным сторонам моих ладоней, нежно обводя их по контуру, что вызвало память о предыдущих наших взаимодействиях. — Почти каждую, да. Это не сны, а воспоминания. — Как ты это выносишь? — Я знала, почему он это терпел: он жил в надежде вернуть свой истинный облик. Я могла без страха засыпать рядом с ним, ибо знала, что в связи с этим он никогда не причинит мне вреда. Но каждый день просыпаться с таким гнетущим чувством утраты, возвращаться к жизни, которую ему навязали насильно, к жизни, совершенно не похожей на ту, которую он любил… — У меня просто нет выбора. Тебе должно быть это знакомо. Ты тоже строила жизнь из ничего. «Я знаю, что ты делаешь». Это была правда — драконы есть драконы, и в их устах слова обретают огромную власть. «Я лишь надеюсь, что я сама знаю, что делаю». Если ты хочешь что-то получить, сперва надо что-то отдать. Именно так работали подставы. «Чем крупнее награда, тем выше риск. Иногда в нашем деле приходится рисковать жизнью», — гласила мудрость Карлии, произнесённая со светлой скорбью на могиле Галла. Но, Боги, как же у меня забилось сердце, когда я сжала его руку в ответ. Как оно запорхало, точно драконье крыло, когда мы инстинктивно переплели пальцы. Я отлично помнила, зачем я всё это делаю. Что меня действительно пугало, так это осознание того, что существуют и другие причины.***
Наверное, он всё-таки сошёл с ума. Её прикосновение пробуждает в нём тысячи чувств. Он будто бы сгорает изнутри; у него просто нет слов. Это как первый проблеск света в новорождённой Вселенной. Как бледная зелень, увитая тончайшими лазурными нитями, которая возникла из пустоты. Как первый раз, когда Алдуин, взглянув на мир, мысленно назвал его своим. Это дикое, мятежное блаженство и тайный, самозабвенный восторг. Фрейя объединяет в себе всё — и даже больше. Она лежит напротив него, точно закалённая сталь, и Алдуин понимает, что он должен быть с ней осторожен — в достаточной мере, чтобы её не спугнуть и не сделать больно им обоим. С деликатностью, доступной только в человеческом обличии, он слегка приподнимается, любуясь на свой приз; Фрейя всё ещё лежит к нему спиной, прижатая к нему так плотно, насколько это возможно. «Дай ей почувствовать себя в безопасности», — думает он и, немного приоткрыв рот, наклоняется к ней. Его губы касаются её мягких, золотистых волос; затем он опускается к мочке её уха, позволяя Фрейе ощутить своё дыхание. Её аромат смешивается с его собственным, и это так чертовски приятно. Вскоре Алдуин начинает покрывать её тонкую, ранимую кожу целомудренными поцелуями. Её резкие вздохи ударяются о темноту. Он едва не теряет контроль и, не сдержавшись, перекидывает через неё одну ногу, ещё сильнее прижимаясь к ней бёдрами. Он всё ещё презирает эту хлипкую мантию из человеческой плоти, в которую его обернули; драконья чешуя, способная тягаться даже с самым прочным металлом, лучше в сто раз. «Но, безусловно, у этого тела есть свои преимущества», — думает он, когда Фрейя заводит руку назад и зарывается пальцами в его волосах; Алдуин следует вниз по изгибу её шеи, лишь изредка задевая обнажённую кожу кончиком языка. И, наконец, добирается до знакомого места, до заживающей ранки, оставшейся после него — одного из двух свидетельств их вынужденной свадьбы. Её смерть означает смерть и для него. Она повторяет движение его бёдер; Алдуин с рыком вонзает зубы в нежную плоть, и её короткий, жалобный вскрик в его ушах подобен симфонии. Она дёргает его за волосы, что уже начинает причинять боль, но он не собирается её освобождать и по-хозяйски нависает сверху. Драконы, как Фрейя скоро убедится, никогда не упускают добычу. — Алдуин, — предостерегающе бормочет она, и этот звук для него слаще молитвы. Но он не отстраняется, пока не чувствует на языке привкус меди, зализывая её рану, пока не поднимает глаза и не видит, что она закусила губу. Их соединённые руки лежат на её сердце; Алдуин ощущает каждый его лихорадочный стук. Укус кровавым цветком расползается по белоснежной коже, и от этого зрелища ему хочется перевернуть её на живот, подтянуть за бёдра и взять самым привычным ему способом. Он ведёт их руки ниже, в область талии, чтобы её ухватить… Но Довакин его опережает. Фрейя поворачивается к нему лицом, и на мгновение, которое длится мучительно долго, он застывает, обездвиженный чем-то настолько банальным, как испытующий взгляд. Ему не удаётся полностью сдержать недовольного рёва, когда она его не целует, а лишь касается губами уголков его рта, будто специально дразня его. Алдуин высказывает всё, что он об этом думает, когда укладывает Фрейю на лопатки быстрее, чем та успевает вздохнуть. Он просовывает колено между её бёдер — сначала одно, потом второе — и инстинктивно располагается на ней самым верным образом; тревога и желание поочерёдно выступают на её лице. Она могла бы попытаться его оттолкнуть. Но нет, Фрейя принимает его вес и постепенно расслабляется. Неуверенно приподняв бёдра, она обхватывает ногами его таз. Алдуин склоняется к её лицу — и испытывает крайнее разочарование, когда она морщится и отворачивается, потирая рукой свою шею. — Это у драконов вместо поцелуя? — На миг он сожалеет, что не припас бутылочку-другую даэдровой настойки. Но быстро прогоняет эту мысль и тянется к ладони, на которую глазеет Фрейя. — Это же… кровь, — её голос повышается на пару октав. То ли из-за удивления, то ли потому, что он переплетает их пальцы и пригвождает её руку к полу над её головой. Хотя какая разница? — Я поражаюсь твоему дару констатировать очевидные вещи. — Тогда я расцениваю это как «да». Он тихо посмеивается. — На самом деле, Фрейя… — Она пытливо смотрит на него. — Драконы не целуются. Мы метим, — и с этими словами он бросается в бой. Её губы мягки и податливы; их вкус не менее чудесен, чем в его воспоминаниях. Но на этот раз всё совершенно по-другому. Он чувствует её нерешительность, буквально уговаривает её открыть рот, чтобы принять его поцелуй; свободной рукой упираясь в его плечо, она будто пытается его замедлить — единственный человек во всём мире, имеющий подобную власть. Алдуин слегка отстраняется, ласково трётся носом о её нос. Затем он выжидает. Она предпринимает попытки управлять своим дыханием, но ни одна из них не достигает цели. «Что может быть восхитительнее?» — думает Ал. — Я… я не знаю, к-как… В смысле, это не значит, что я никогда не… просто… — На её лице сменяются оттенки пунцового, и с каждой итерацией оно становится всё более красным. — Я не помню, как целоваться. И целовалась ли я вообще. Он улыбается. Широко. Фрейя хмурит лоб. — Вот только не смейся. Меня уже тошнит от людей, которые драз… В этот раз он действует жёстко, зная, что поцелуй оставит раны на её губах. Алдуин доволен запредельно. Неописуемо. Он у неё первый. И сейчас Фрейя может разделить с ним этот опыт. Отстранившись, он замечает её слегка ошеломлённый вид, покрасневшие губы, угольки голода, тлеющие в её глазах. Его Дова где-то там, внутри, та самая Дова, что унесла его подобно яростному огненному вихрю. Её лишь надо выманить на свет. — Моя, — бормочет Алдуин и видит, как она невольно скалит зубы от его высокомерия. Когда он наклоняется к ней снова, Довакин ловит его на полпути, чем сын Акатоша несказанно гордится. Каким-то образом ей удаётся освободить вторую руку, и в её робких прикосновениях, в её неопытности, скрытой под маской настойчивости, Алдуин находит неизъяснимую сладость. Она оглаживает его плечи, изучающе пробегается пальцами по мышцам на его руках; её касания сродни призыву, они пробирают его до самых костей. Затем она перемещает ладони на его талию, ведёт их вдоль линии его позвоночника и обратно, к тазу. Он использует эту возможность, чтобы выгнуть спину и ещё ближе прильнуть к Довакин. Она впивается в него ногтями, жмётся бёдрами к его бокам; за этим следует ещё один толчок, а потом второй и третий, когда Фрейя отвечает взаимностью. Спустя какое-то время им удаётся двигаться в унисон, но к этому моменту огонь его желания уже разрастается в адское пекло. Всё его тело ноет и горит, свёртываясь в тяжёлый, тугой узел, жаркий и нетерпеливый. Ему нужна разрядка. Сейчас же. Он просовывает между ними одну руку; все разъяснения Нарри и картинки со страниц той книги смешиваются у него в голове, превращаясь в горячий комок неразборчивых мыслей, что так и норовят излиться наружу. Его мозг функционирует с трудом, ибо Фрейя осмелела, и теперь она касается ранимого участка его шеи не только губами и языком. Она покусывает выпуклость на его горле, которая двигается вверх-вниз, когда Алдуин шумно сглатывает; затем спускается к его ключице, зажимает её между зубами и слегка надавливает, отчего Пожиратель Мира бессильно шипит. Фрейя слишком поздно раскрывает его замысел. Она хватает его за запястье, но к этому времени он уже находит то, что искал. Длинные пальцы пробираются вниз, уверенно потирают мягкую ткань — единственное, что отделяет его от Драконорождённой. Лежащая под ним Фрейя вскрикивает, выгибается дугой по направлению к его ладони. Алдуин давит на неё своим весом, не позволяя соединить бёдра, пока её икры беспокойно скользят вдоль его ног в тщетных попытках вырваться. Она прикусывает сгиб его шеи, вонзается ногтями в спину, толкает его с намерением перевернуть, и Ал шипит от опьяняющей смеси боли и удовольствия, которая, однако, не способна его удержать. Хотя иначе быть и не могло. Любовный танец драконов — это всегда битва за превосходство. Наконец, Фрейя откидывает голову на шкуру; её светлые волосы напоминают россыпь вечерних звёзд. Она красиво извивается в его руках… Но внезапно её движения замедляются, и она замирает. Распахнув голубые глаза, она смотрит на Алдуина. Сквозь шум их хриплого дыхания он различает то, что по праву можно назвать самой жуткой вещью на свете. Топот копыт. И, несмотря на оглушительные звуки, которые с огромной скоростью приближаются к ним, там всего одна лошадь. — Тенегрив, — шепчет Фрейя. Он уже видит, как пелена страсти спадает с её глаз, а на щеках проступает стыдливый румянец. Нет, это бесполезно. Алдуин утыкается лбом в её плечо, крепко зажмурив веки. Однажды… в один прекрасный день… он точно убьёт этого коня.***
— Нам… нам нужно встать, — я едва узнавала свой голос. Да что там говорить — когда ко мне, подобно ледяному водопаду, вернулся здравый смысл, я не узнавала и саму себя. Что я натворила? «Это сто процентов не входило в план», — обречённо подумала я. Алдуин всё ещё лежал на мне, не подавая признаков жизни, и, если честно, я разделяла его состояние. — Алдуин? — Сейчас я особенно остро ощущала ту странную неподвижность, что сковала мои руки. Ибо одна из них обнимала Алдуина за талию, а вторая будто бы приклеилась к его запястью и вместе с его рукой, через рубашку, прожигала клеймо на моём животе. А я ведь даже не давала ему никаких указаний; он всё сделал сам. Обливион и Пустота, я же практически умоляла его не останавливаться, когда он… «Нет. Не-а. Тебе запрещено об этом думать». Но всё было без толку. Мой разум утопал в воспоминаниях о только что произошедшем эпизоде, в то время как жар на моих щеках всё нарастал, а тело превращалось в напряжённую струну, вот-вот готовую порваться. Я хотела сказать Алдуину, что мне нужно пойти и узнать, почему Тенегрив вернулся аж на полтора дня раньше. Однако ирония заключалась в том, что, несмотря на столь интимную близость — вернее, вследствие неё, — я не могла пошевелиться. Я просто не знала, что мне с собою делать и как освободиться из объятий, не усугубив ужасную неловкость, которая стремительно сгущалась между нами. «Как глупо. Ты попалась в свою же ловушку». Всё произошло так быстро; я хотела его слишком сильно. А теперь мне хотелось биться головой о стену — любую из четырёх стен этого подвала, или обо все сразу — за то, что поддалась искушению. Наконец, Алдуин приподнялся и одарил меня тяжёлым, долгим взглядом. Я рефлекторно вздрогнула. — Продолжение следует, Фрейя, — бросил он, прежде чем встать на ноги. Я не стала дожидаться его помощи, чтобы подняться. Несмотря на то, что у меня тряслись колени — и это была полностью заслуга Алдуина, — в следующий миг я уже отчаянно взбиралась вверх по лестнице. Никакого продолжения не будет. Просто он ещё об этом не знал. А я сочла разумным придержать язык. Да и вряд ли он бы мне поверил, учитывая, что́ вышеназванный язык совсем недавно делал у него на горле. «Тебе нельзя с ним спать». Я толкнула люк и поморщилась, когда мне в глаза ударил яркий дневной свет. Снаружи меня ждал Тенегрив, нетерпеливо стучащий копытами. «Ты не готова». Брин был прав: для меня секс всегда означал нечто большее. Моё сердце и без того было как на ладони. И теперь с огромной вероятностью на нём вновь появится шрам — глубокий шрам. Обязательно продумывай пути отступления. У тебя всегда должен быть запасной выход. Лекция Векс звучала в моей памяти, словно наяву. Может, никакого запасного выхода тут не было, и в случае провала моё сердце будет разбито независимо от того, переспим мы или нет. Но всем нам иногда нужны иллюзии, и я решила выбрать эту. К несчастью, Тенегрив иллюзий не питал. Как только он меня завидел, его уши вплотную прижались к голове, а тяжёлый чёрный хвост стал гневно хлестать воздух. — Тенегрив, что… — Он отшатнулся от меня и снова ударил землю копытом, да так сильно, что вверх взметнулись комья травы. — Ох. Твою ж мать. Мне надо было привести себя в порядок. Шнуровка на моей рубашке была бесстыдно развязана, открывая шею и декольте. «Алдуин, подлая ты змеюка!» И только сейчас я вспомнила про следы от укуса. Их можно было скрыть косой, перекинутой сбоку. Или доспехами. «Если бы ты включила мозг…» Но, к сожалению, мой мозг работать отказывался. — Чего хочет это чудовище? Меня могло бы несколько утешить знание о том, что я — не единственная, кто утратил рассудок. Если бы только Тенегрив при виде Алдуина не взбесился окончательно. У меня было меньше секунды, чтобы сделать выбор. В итоге я рванула к Тенегриву и схватила его под уздцы точь-в-точь перед тем, как он промчался мимо меня. Мне пришлось напрячь все свои силы, чтобы отвести его голову в сторону, не давая ему затоптать Алдуина насмерть. Тенегрив, в свою очередь, едва не сбил меня с ног, когда он дёрнулся назад; от его пронзительного ржания у меня чуть не лопнули уши. Моё лицо обдало горячим дыханием, а щёлканье его зубов напоминало удары хлыста. — Дуй обратно в подвал! — закричала я, пытаясь встать между моим коллегой-ассасином и его жертвой. Возможно, Тенегрив уже забыл, что, ранив Алдуина, он ранит и меня. Перспектива умереть от разбитого черепа или переломать все кости заставила меня с новым рвением упереться пятками в землю и сжать поводья так крепко, что у меня заныли руки. — Твой конь слетел с катушек… — Из-за тебя! А теперь шевелись, ну! Я еле расслышала, как захлопнулся люк, ибо в это время я, разрывая сапогами траву, пыталась бороться с Тенегривом, который тащил меня за собой. — Да успокойся же, во имя Ситиса! Если ты раскроишь ему череп, то убьёшь и меня. Его ответом стали оскаленные зубы, а потом он начал из стороны в сторону мотать головой, да так быстро, что у меня клацала челюсть. — Прекрати это немедленно! — взревела негодующая Слышащая, которой я дала волю. Если бы взгляды могли убивать… Тенегрив впился в меня багровыми глазами. Я ответила тем же. И тогда он замер у меня в руках, будто каменная статуя. Перемена была настолько внезапной, что меня пробрали мурашки. Он даже хвостом не шевелил, и единственным свидетельством его прежней ярости были два вздымающихся мускулистых бока. Нескоро он меня простит. Выпустив из рук уздечку, я отшагнула назад, мельком оглядывая бело-красные рубцы на своих ладонях. — Что стряслось? Сегодня только второй день. На миг мне показалось, что он сейчас меня укусит. Но Тенегрив лишь потянул меня зубами за рукав. — Мы должны ехать? Срочно? — В ответ он заржал и вертикально затряс мордой. — Поняла, дай мне десять минут. — Его ржание превратилось в нечеловеческий рёв. — Пять минут. Когда он не стал протестовать, я ощутила прилив благодарности. «Как говорится, один есть, остался ещё один». Солнце висело прямо над моей головой, пройдя лишь половину своего пути по безоблачному ярко-синему куполу. Но у меня уже было дурное предчувствие, что сегодня явно не мой день.