Поруганная красота

                    — Ты не виновата, принцесса. Ты не увидела коварства. Никто не увидел. Даже Финрод. Даже твоя мать, Мелиан. Хотя… я точно понимал: что-то не так. И брат мой видел это. Но кто нас слушал, когда говорили о таких высоких понятиях, как честь, преданность, отвага!       И что? Столько народу пострадало из-за какого-то проходимца и бродяги, который к тому же оказался еще и предателем! Меня с братом вышвырнули из Нарготронда, как каких-то заговорщиков, а еще от меня отказался сын! — к концу своего монолога Куруфин уже кричал, и Лютиэн сжалась, прижимая к своей груди одеяло.       — Успокойся, Атаринкэ! — сказал Макалаурэ, положив руку брату на плечо.       — Я понимаю, я виновата, — пискнула принцесса, смотря на эльфов затравленно.       — Так что с тобой произошло? Можешь рассказать чуть подробнее? — спросил Маглор. Он вызывал у девушки больше всего доверия. Она немного успокоилась, вздохнула и начала рассказ:       — Я… Мы добрались до тронного зала. Я была в облике летучей мыши, а Берен — в облике волка. Он залез под трон, а я стала танцевать и петь перед ним, и чары уже начали действовать, но тут Берен… Он просто отдал меня Морготу. Просто выменял на золото и свои земли. Он сказал, что выманил Финрода из Нарготронда специально… Все это было подстроено.       — Мда… лучше было бы тебе выйти замуж где-нибудь в Дориате. Там же есть славные парни! Тот же Маблунг, Белег. И еще этот менестрель. Как его? Даэрон, кажется, — продолжил делать свои замечания Куруфин. Он был беспощаден. Лютиэн сравнила бы его с лекарем, который, несмотря на нытьё и плач ребёнка, лечит его, делает болезненные процедуры или наносит щиплющие мази на рану, но делает это не из дурного умысла, а для того, чтобы исцелить. Поэтому она не сердилась на Куруфина за его вредность, тем более что уже успела перед ним провиниться.       — Больше чести было бы выйти за любого эльфа. Все лучше того, что я пережила. Там… там были несколько моих друзей. Уж не знаю, как они попали туда. Может, это был лишь морок. Но Моргот угрожал мне, что будет пытать их на моих глазах, если я не выполню того, что он требует, — сказала принцесса сквозь слезы. — И я выполнила то, что он хотел. Но он все равно пытал их и убил прямо на моих глазах. Я просила его! Умоляла! Но он лишь смеялся надо мной и над их криками.       — Нашла кого умолять, — буркнул Маэдрос.       — Можно, я больше не буду вспоминать?       — Не вспоминай. Лучше ложись отдыхать. Если что понадобится — слуги под дверью, — ответил ей Маэдрос, поднимаясь с места, — ужин тебе принесут чуть позднее. А мы сообщим твоему отцу о том, что ты жива и относительно здорова.       — Нет! Лучше не надо, — девушка вскочила на ноги и подбежала к Маэдросу, — Прошу, не сообщайте отцу!       — Почему?       — Я не хочу, чтобы он видел меня такой! Пусть он помнит меня другой. Пусть он не видит, во что я превратилась.       — А во что ты превратилась?       — В ничтожество. В пыль под ногами.       Маэдрос положил ей здоровую руку на плечо и сказал:       — Я тоже побывал в плену, Лютиэн. И я тебя понимаю. Мы поможем тебе чем сможем, а сейчас отдыхай.       Лютиэн с благодарностью и восхищением посмотрела вслед рыжему эльфу и вернулась в кровать, рухнула на нее и тут же уснула.

***

      Старая ржавая цепь была пристегнута к стене. Другой ее конец держал в своих тисках худую лодыжку эльфийки.       Несчастная пленница — истерзанная, измученная — лежала на полу. В ней сложно было бы узнать гордую и веселую принцессу Дориата, хотя это была именно она, вся в синяках и шрамах. Старое платье, бывшее некогда шелковым, темно-синим и блестящим, давно превратилось в тряпье бурого цвета.       Изнеженная принцесса, прежде не видевшая ничего дурного, оказалась в настоящей преисподней. Ей казалось, что еще больше унизить ее было уже нельзя, но каждый раз Моргот находил все более и более изощренные способы доказать ей обратное и тогда девушка уже не понимала, почему она все еще жива.       Моргот забрал ее невинность, ее достоинство, забирал жизни ее подданных у нее на глазах. Забрал надежду на хоть что-то светлое, — и теперь она валялась в камере, как надоевшая и испорченная игрушка.       Теперь Лютиэн думала, что, возможно, надо было дать шанс Даэрону, столько лет влюбленному в нее безнадежно. Возможно, надо было ответить взаимностью светловолосому красавцу-Феанориону. Но теперь можно было забыть обо всем этом. Всю красоту, всю ее радость и мечты Моргот забрал себе, а потом, наигравшись, спалил в огне Ангбанда. Прекраснейшая из детей Илуватара валялась в грязной камере, страдая от боли, и жаждала смерти.