***
И снова этот стол, за которым они всегда вместе завтракают. Но на этот раз не вместе. Чонгук куда-то пропал, а Лиса слишком проголодалась, чтобы ждать его. Благодарно кивнув прислуге, которая поставила перед ней сок, она приступает к трапезе. Делает себе тост с джемом и откусывает, наблюдая за пустым местом перед собой. Как-то непривычно завтракать одной. Лиса и заметить не успела, как за эти короткие дни уже привыкла к его присутствую за столом. И вообще, к нему привыкла. Засосы на шее побаливают, а синяки, усыпанные по всему телу, причиняют ей дискомфорт. Но вспоминая, как именно она все это получила, она даже о боли не думает. Потому что чувствует некое приятное тепло и жар внутри. Он определённо хорош в постели. Но не хорош в общении. Придурок полный, так нагрубил на её предложение перевязать рану. Да и она тоже умом не блещет, раз вообще заикнулась про рану. Она же сама её оставила, и сама же убьёт его в конце концов! Убьёт. Или же он убьёт её и Джису. От последних мыслей, кусок тоста с трудом в горло лезет. Ей как-то горько, неприятно становится, а внутри кошки скребут. Наверное, глупо и странно то, что временами она забывает про ситуацию? Забывает про причину своего нахождения в этом доме. Особенно, когда в его комнате находится. Под ним. — Приятного, — его голос слышится неожиданно, да и он сам заходит в столовую неожиданно, прерывая её от мыслей. Вздрогнув, она смотрит на Чонгука, который шагает к столу и оседает напротив, в своё законное место. Он выглядит спокойным, а Лису тревоги съедают, когда она замечает пятна крови на рукавах его рубашки. Это тоже его кровь? Неужели всё так плохо? — Ты задержался, — почему-то говорит она, и сголтнув шумно, продолжает наблюдать за его рукавами. Она не решается задать основной вопрос. — Дела внутри работников были, — отмахивается он, и ни разу не врёт, а Лиса все равно не получает ответ на гложущий вопрос. — А чья это кровь? — кивает она, и переживает хотя бы потому, что если он умрёт раньше времени, то и Джису за собой потянет. Но, кажется, это вовсе не его кровь, судя по тому, как спокойно он ведёт себя. Откидывает свои рукава незаинтересованным взглядом, а потом на неё смотрит. — Говорю же. Дела. Внутри. Работников, — теперь уже по словам объясняет он, а Лиса свой нос морщит от такого тона. Опять, чёрт возьми. Снова это напряжение между ними. Почему он так груб? И почему она по-пустякам обижается и из себя выходит? — Я о крови спрашиваю, а не о твоих делах, — продолжает давить Лиса, и Чонгук, не выдержав, громко стакан с кровью, что находился в руке, на стол кладет. — Ты, блять, какого черта такой любопытной стала? Думаешь, из-за несколько ночей имеешь право меня допрашивать и указывать? — Да пошёл ты, — не выдержав, откладывает она свой тост и с места встаёт. Если она утром не обратила внимание на его тон и первой сдалась, то сейчас чаша терпения у неё наполнилась. Аппетит у неё совсем пропал, да и желание вообще рядом с ним находиться. Она из столовой хочет выйти, но Чонгук за долю секунды перед ней появляется, не понимает её вспыльчивость. — Да что с тобой такое?! — повышает он голос, заглядывая в её глаза. — Это с тобой что такое?! — в той же манере отвечает Лиса, и назад отступает, когда Чонгук делает шаг в её сторону. — Почему ведешь себя так, будто я прям заставила тебя спать со мной? Лиса реально не понимает. То он нежен, то страстен, то игрив, то вот такой вот… грубый. Ощущение создается, что он жалеет о ночи, проведенной с ней. Но это же он сам затащил её в постель! А ещё, она совсем не понимает и себя. Не понимает, почему так резко на всё реагирует, будто повод находит поссориться. — Злишься, грубишь, но все равно спишь со мной. Я чувствую себя паршиво из-за этого… — уже тише говорит она и взгляд отводит, поджав губы. Ей временами обидно от его такого поведения. — Если тебя так все это бесит, то почему ты вообще лезешь ко мне? А Чонгук её слова обдумывает. Пересохшие губы облизывает, и снова делает шаг в её сторону. Не знает даже, что теперь сказать, и совершенно не узнает ту Лису, которая была во всем уверена и смела. Девушка перед ней кажется сломленной. И он не очень-то уверен, что она в таком состоянии из-за его выходок. Нет. Её и саму что-то гложет. — Меня бесит именно то, что я не могу перестать лезть к тебе, — наконец озвучивает он свои мысли, и уже вплотную к ней встает. — Чья эта кровь спрашиваешь? — поднимает он свои руки, демонстрируя кровь на рукавах, и брови хмурит, заглядывая в её глаза. — Хонджуна, блять, — и у неё резко дыхание перехватывается, то ли из-за его слов, то ли из-за того, что он к столу её прижал так плотно. — Меня из себя выводит то, что я так одержим тобой, то, что хочу убить каждого, кто к тебе притронется, — шепчет он, зарываясь носом в её шею. — Мне хочется тебя оттолкнуть, ранить поглубже, хочется просто, черт возьми, ненавидеть тебя, ведь… я должен убить тебя. Поклялся убить. Он запутался в себе. Что-то внутри сжимается, больно давит, когда он вспоминает, что должен убить её рано или поздно. А казалось бы, между ними лишь секс. Гребанный секс, которых было дохуя в их жизни. Почему Чонгук именно к ней так привязался? Ещё с первой встречи безумно тонул в её красоте, а узнавая её характер, внутренний мир, с чем-то схожим с его, изучая её тело до конца, он и вовсе разум потерял. Настолько потерял, что теперь даже и не скрывает этого, не может больше, сил не осталось. — А я… Я Джису потерять не хочу, — тихо шепчет она почему-то, а мысли совсем разбегаются. Ей кажется, что Чонгук тоже ждет объяснений от неё, что ей тоже надо сказать всё. Но она не решается, точнее, не может, не знает даже, что сказать. — Эта твоя рана… — её голос дрожит, и ком в горле подступает. У неё нервы запутаны, её хочется кричать и метать от своего положения. Впервые в жизни у неё нет плана. Она может Джису потерять. Свою жизнь. А ещё… его. — Прости меня, — совсем тихо добавляет она и утыкается в его грудь. Эти слова сегодня весь день застряли у неё в голове, с тех пор, как она увидела кровь на постели. И теперь наконец озвучила. Не выдержала больше. А Чонгук же, на месте от этого замирает. У него нет сердца, нет чувств, у него ничего человеческого нет. Но что это за приятное тепло, которое растекается по всему телу? — Нам не стоило всё это начинать, — хрипит он и ласкает её волосы. С ума сходит от мягкости, от этой гребаной близости и её аромата. Не крови. А тела. Он ни себя, ни её не узнает. Вот совершенно не понимает, что с ними вообще случилось. Им, правда, не стоило так сближаться, не стоило спать друг с другом, не стоило вообще хотеть. Должны были лишь ненавидеть, с нетерпением ждать, чтобы убить друг друга мучая. — Не стоило, — бурчит она, и руки тянет, чтобы обвить его шею, уткнуться плотнее, ибо её чертовски нравится эта близость. Но одну руку неожиданно царапает нож, который находился совсем рядом с ней, на столе, к которому она была припечатана. Она ахает тихо, и резко руку отдергивает, отстраняясь от Чонгука. Смотрит на свою руку, на которой находился легкий порез, и губы покусывает от боли, ведь кровь-то все равно идет. — Я запомню, что не нужно оставлять нож в одной комнате с тобой, — усмехается Чонгук, увидев её неуклюжесть и реакцию. То ножами в него бросается, то саму себя ранит. Хватая её раненую руку, Чонгук голову наклоняет, наблюдая за кровью, которая медленно появляется. Хочет приказать прислуге перевязать рану, ибо самому теперь не получится, как раньше, её лечить — из вампира у него с каждым днем остается только имя, а из-за слабости организма способности понемногу исчезают. Но перед этим, все же не сдерживается и подносит её руку к губам. Просто её кровь так манит. И плевать, что есть вербена. Ему трудно не попробовать. Лиса выдыхает шумно, когда Чонгук нежно проводит языком по её порезу, параллельно на неё смотря. И у неё даже желания нет сопротивляться, ибо он не причиняет боль вовсе, а наоборот, вынуждает все нутро сжаться, ибо он так… сексуально это делает. Горячий язык её кожу обжигает, так нежно. А ему не больно? Вербену же никто не отменял. И вдруг, Чонгук разрушает всю эту атмосферу. Выпрямляется неожиданно, и в шоке на неё смотрит, отпустив её руку. А потом брови хмурит, заглядывает в её глаза совсем странно, будто что-то обдумывая. И от этого взгляда сердце Лисы начинает биться бешено. Она сглатывает шумно, а страх медленно наполняет каждую клеточку её тела. А… осталась ли в её крови вербена?.. Почти неделя же прошла. — Тебе не жжет? — осторожно спрашивает она, подрагивающим голосом, и смотрит на него с не скрытой надеждой. Он же… убьёт её. Убьёт её, а потом Джису. Но он молчит. Не перестает смотреть на неё задумчиво и хмуро, а потом, сжав челюсть, отходит. — Жжет, — совсем уж холодным тоном отвечает он, зарычать готов от раздражения. Нихуя не знает, что должен сделать. — Лиса, собирайся, — вдруг говорит он, и направляется к выходу из столовой, чтобы обдумать все, собраться блять. А Лиса остается на месте стоять, кусая губы до боли. — Куда? — набирается она все же смелости спросить, когда он почти выходит. Остановившись, он спину напрягает. Руки в кулак сжимает и цедит тихое «прогуляться», а потом продолжает свой путь, и сам не понимая, нахуя сейчас не вцепился зубами в её шею, и, мало того, соврал. Ведь ему не жжет. Ее кровь… чистая.***
Чонгук конечно же соврал про «прогуляться» — Лиса и сама это прекрасно понимает, и поэтому дрожащими пальцами застегивает пуговицы на блузке. Ей страшно перед неизведанностью, страшно вообще представить, что будет теперь. И самое выводящее её из себя то, что она даже узнать не может, есть ли в её крови вербена. Чонгук сказал, что есть, сказал, что жжёт, но не очень убедительно это прозвучало. Но… с одной стороны, с чего ему врать? Что он вообще задумал? К Сонми отвести её хочет? Губы поджав, Лиса задумчиво смотрит на кол внутри своего чемодана, отданное Чимином. Взвешивает «за» и «против», и не выдержав, берёт его в руки. Благо, в чемодане у неё находились широкие штаны, на ногах которых она спокойно могла вмещать оружия для разных заданий, чтобы никто не заметил. Вот и кол она прячет там, пытаясь успокоить своё бешеное сердце. Она не может умереть, не хочет. А ещё, совершенно уж точно не хочет потерять Джису, ведь, как сказал Чимин, Чонгук даже если вылечиться, не отпустит Джису. Обеих убьёт. Так что у Лисы выбора нет, ибо они сейчас явно не гулять идут. — Ты готова? — она вздрагивает, когда слышит этот голос, сопровождающийся со стуком в дверь. Встав с кровати, она поправляет края своих штанов, чтобы ничего не заподозрилось, и шагает к двери. И сердце у неё, всё ещё не успокаивается. Открыв дверь, она видит Чонгук, что стоял в коридоре, скрещивая руки на груди. — Да, — выдыхает Лиса, ещё больше теряясь под напором его изучающихся глаз. И выглядит он, по-прежнему задумчиво и холодно. — Прекрасно, идём, — разминая шею, бросает он и проходит дальше, в прихожую. А что Лисе остаётся делать? А ничего, лишь послушно последовать за ним, в душе не ебя, что вообще творится и что он задумал. Не станет же она отказываться и устраивать истерик — так и приблизить свою смерть можно. И поэтому она решает ему подыграть, притвориться дурочкой, которая реально поверила в его желание прогуляться и его слова про жжение от её крови. Подыграет, а потом вонзит кол ему в грудь, сунув свои желания и чувства куда подальше. Прав был Чонгук. Между ними должна быть только ненависть, и «другие» чувства вообще не уместны. Они не для них созданы.***
— А обязательно мне нужны были эти наручники? — спрашивает она, когда уже сидит в салоне его машины, и смотрит на свои руки, окутанные в металл. Именно так она и пришла в его дом. А сейчас уходит. Как иронично. — Осторожность никому не помещает, — пожимает Чонгук плечами, не отрываясь от дороги. И да, он совершенно не знает, куда направляется. Вроде бы, по планам он хочет к Сонми пойти, там «справиться» с Лисой и положить всему этому конец, но почему-то мысли совсем путаются, а внутри кошки скребут, особенно, когда Лиса рядом сидит, мило дуется за наручники, которые надел на неё один из его охранников, как только они вышли из дома. — Но мы же гулять идём, да и я, благодаря твоему шантажу, никуда не убегу, — продолжает она подыгрывать ему, пытаясь казаться снаружи спокойной и бесстрашной. Но тревога её изнутри съедает, да ещё эти наручники на руках, которых она все же не научилась снимать самостоятельно, хоть Хосок и не раз ей предлагал подучиться, немного её планы портят. Да какие вообще планы? У неё нет планов. Единственный её план — вонзить кол ему в сердце, как только он выпьет её крови и вылечит свою рану. Успеть, пока саму не убили, и в тоже время не торопиться, чтобы гипноз покинул Джису. А ещё, у него тоже нет планов. А точнее, есть, и дохуя. Но вот некой уверенности, желания нет на исполнение. Неожиданно его машина останавливается посреди дороги, когда остаётся лишь две улицы к дому Сонми. Чонгук не понимает себя, хочет ударить по-сильнее, чтобы здравое мышление к нему вернулось, вернулся прошлый Чонгук, который не задумываясь выпил бы кровь Лисы ещё в столовой убил бы её, глазом не моргнув, испытав гребанное наслаждение. Он зарывается пальцами в свои волосы и почти рычит, ударяя руль рукой, а боль на спине масла в огонь добавляет. А потом взгляд на Лису переводит, которая уже удивлённо на него смотрела, вжимаясь в сидение. Такая ахуенная, милая, красивая. Вся в его следах, которых она даже не думает скрыть, будто специально выставив на показ эти блядские синяки и засосы на шее и ключицах. Смотрит на него, широко распахнув свои глаза, боится, но старается не показать, и Чонгук убеждается в том, что она все знает. Она не глупа. Она прекрасно понимает, что он ведёт её на смерть. Что он блять поклялся себе её убить, должен. Убить. Её. Блять. — Погулять так погулять, — забивает он на всё, заебывается от этих мыслей и странных, разрушающих ощущений в грудной клетке. Резко разворачивает машину в другую сторону. Сдаётся. Не может устоять перед этими её шоколадными, манящими глазами, которые затянули его слишком глубоко. Снова.***
Лиса теперь и вовсе из реальности выпадает, когда машина Чонгука едет в неизвестном направлении, которое кардинально отличается от их изначального пункта назначения. Какой-то лес за городом, со множеством деревьев и минимальным количеством людей, на путь которого они потратили уже почти полчаса. Он хочет в лесу ее убить и закопать труп? Выстрелить, так сказать, разом двух зайцев. — Мы приехали, — сообщает он, и машина неожиданно останавливается. Шумно сголтнув, Лиса осматривает через окно место, куда они приехали — впрочем, все тот же «лес», да и домов поблизости нет. И куда же они «приехали»? Он реально убить её в безлюдном месте хочет? Выйдя из машины и обходя его, Чонгук открывает ей дверцу любезно. За локоть хватает, помогая выйти, ибо её руки все еще в наручниках, и в её глаза смотрит, которые любопытно по окрестности разбегаются в попытке понять, где они. А ещё, она нервной выглядит, взволнованной. — Г-где мы? — её голос подрагивает, когда неподалеку она видит могилу. Да, самую что есть настоящую могилу, которая находилась посреди леса, и это её ещё больше напрягает. Но больше её удивляет то, что Чонгук снимает её наручники. Нежно её руки обхватывает и избавляет от тесных металлов, кинув их на землю, а в ответ на её шокированный взгляд, лишь ухмыляется слабо и отходит от неё. — Неудобно гулять с наручниками, — отвечает он и шагает к той самой могиле. Первая мысль Лисы, которая возникает в голове: это съебаться отсюда быстрее, сев в его машину. Чисто рефлекс. Но она поспешно отказывается от этой затеи, ибо, во-первых, она прекрасно помнит гипноз Чонгука, в котором запрещалось и её попытки ослушаться; во-вторых, он вампир, хоть и слабый, и убежать у неё по-любому не получится, тем более, с учётом того, что и убивать его нельзя, пока он не вылечится и опять же, тот проклятый гипноз с Джису не спадет. А в-третьих… Не очень-то кажется, что Чонгук убить её привёл сюда. Лиса не знает, почему вдруг эта мысль появилась в её голове, просто что-то ей смелости придаёт, когда Чонгук оседает на землю рядом с могилой. Желающий убить вампир не стал бы так вести себя. Да и, слишком нелогично все это: зачем её в лесу убивать? Чонгук же мог всего-навсего вцепиться в её шею ещё тогда, в столовой. А может, он не соврал? И в её крови действительно все ещё есть вербена? Лиса нихуя не понимает. Она слишком сильно запуталась, устала искать логику и истинные мотивы Чонгука. Она лишь, беря себя в руки, шумно вздыхает и шагает к нему. — Эта могила… — хочет бы спросить она, чья эта могила, но понемногу приближаясь, расширяет свои глаза, увидев надпись на могиле. — Твоя?.. Она, конечно, много чего ожидала: от его семьи до любимой, которая трагично погибла, как в банальных фильмов про вампирскую любовь, но уж точно Лиса не ожидала увидеть маленькую надпись «Чон Чонгук, 1556-1587» на надгробии, которая, казалось бы, совсем новая, в отличие от безумных годов. Чонгук часто навещает это место? Да и… кто находится внутри? Не понимает Лиса этих вампирских штучек. — Именно тут я умер в 1587 году, — говорит Чонгук, наблюдая за своей могилой, и не понимая, почему вообще привёл в это место Лису. Почему, блять, так не хочет её убивать. Время тянет, обманывает, аж в это место приводит. Чонгук ничего не понимает. Но ему так хорошо находиться в её обществе, безумно. — Как человек, — Лиса рядом с ним оседает на землю, уже с интересом на него смотря. И с каждым его словом, её страх и тревога исчезает. Она убеждается, что он не планирует её убить. Точнее, не здесь, не сейчас. А наоборот, реально подышать свежим воздухом захотел и привёл её в это… особое место? Это так странно. С чего такая честь ей выпала? — Могила, конечно пуста, но я попросил Чимина когда-нибудь похоронить меня здесь, если я окончательно умру, — усмехается Чонгук, а Лиса незаметно сжимает руки от упоминания о Чимине. Он ведь… предатель, и сам ждет не дождется того дня, пока не похоронит Чона. И ей почему-то, на мгновение, становится мерзко от того, что она заодно с ним, хоть Лиса и понимает, что Чонгук это заслужил, и что она обязана это сделать ради сестры и собственной жизни. — Хотя, не думаю, что это вообще случится скоро. В конце концов, столько веков проживаю, но все никак не оказываюсь под этой землёй. Кусает он свои губы и переводит на неё взгляд, и она будто что-то обдумывает. Теряется. Ведь он прямо говорит ей, что не умрет. Значит ли это, что вербена всё же исчезла? Если да, то какого черта Чонгук так время тянет, не выпивает её кровь, а сидит рядом, беседует с ней будто они столетние друзья, а не малознакомые? Малознакомые, которые лишь переспали два раза и всё. Ну, еще и душу друг другу открыли. — А кем быть тебе нравится? Вампиром, или человеком? — задает она вопрос после несколько минут тишины, и тоже в его глаза всматривается. Этот вопрос всегда, всю её сознательную жизнь тревожила её. Хотелось узнать, рады ли вампиры в своем обличии, ведь она в своем ни разу не рада. Она устала быть человеком. Ей еще даже тридцати нет, но она так заебалась от жизни в руках дедушки, приказы которого она обязана выполнить. А отказаться от такой жизни у неё никогда смелости не хватало, она не такая, как Джису, не может просто взять и уехать от семьи, предать надежды и желание мести дедушки, которые с каждым днем становятся сильнее. Но рядом с Чонгуком она… смелеет. Лиса не знает, почему, не знает, что это за чувство, но рядом с ним ей хочется на всё забить и просто жить в свое удовольствие. Да и, она настолько осмелела, что ноги перед вампиром добровольно раздвинула. И причем даже, не один раз. Дедушка явно не будет рад такому, а точнее, может даже убить. — Ну, если честно, я уже даже не помню, как это — быть человеком, — отвечает он, задумчиво склоняя голову и не понимая, с чего Лису вдруг это интересует. А потом руку к её волосам протягивает, гладит медленно, вызывая у неё мурашки по телу. Её хочется ласкать. Она такая красивая, особенно, когда солнечный свет ей в лицо падает, иногда скрываясь благодаря деревьям, что их окружают. Это, блять, странно, даже для него. Он, мать его, должен был выпить её кровь и убить её, а не приводить к своей настоящей могиле Но… как его рука дрогнет её убить? У Чонгука внутри кошки скребут, когда он думает об этом, смотря в её большие глаза. Конечно, он мог бы и не убить её, а просто вылечить рану, немного выпив крови. Но даже этого он не может сделать. Не может вцепиться зубами в её шею. Ведь тогда ему придётся довести дело до конца, выдать ей то, что в её крови нет вербены. И, если он оставит её живой, то никто не поймёт. Ни она, ни окружающие, ни он сам. Те, кто причиняли ему вред, особенно, такой большой, не должны жить. Это главное его правило, которое веками соблюдалось, не имея исключений. — А мне хотелось бы побыть вампиром, — тянет она, и осторожно кладет руку на область его сердца, прикусив нижнюю губу, пока он внимательно наблюдает за ней. — Прикольно, наверное, не иметь сердце и жить во тьме, не чувствуя ничего из человеческого, — и снова она смотрит на него так восхищенно, так соблазняюще, что Чонгук, не сдержавшись, немного вперед поддается. — Сладость, да ты на полном серьезе восхищаешься вампирами, — шепчет ей на ухо, утверждает, не скрывая своей ухмылки. И от этой близости, от её руки, которая всё ещё находится на его груди, он зарычать готов. Да еще и этот аромат крови… Чистой крови, что вынуждает его прикрыть свои глаза и собрать свои эмоции, держать себя в руках, он все на свете проклинает. — Но ты ошибаешься в одном: вампиры могут чувствовать что-то из человеческого. Не все, но некоторые, — все так же тихо говорит, и к её губам приближается, сходя с ума от страсти к ней. — Что, например? — завораженно спрашивает она пересохшими губами, не вникается даже в происходящее. На мгновение, забывая даже всё это напряжение, страх, нервозность. В её голове ничего не остаётся, становится все слишком бессмысленно, не важно, особенно, когда Чонгук своими к её губам прикасается. — Любовь. К примеру, — отвечает, и валит её на землю, сверху нависая. Уже с напором целует её, будто пытаясь свой голод унять. Хотя… почему «будто»? Он проголодался по вкусу её губ, да ещё и запах её крови, как и раньше, в первой встрече в клубе Чимина, разум туманит. Она слишком вкусная. Сладкая. Сладость. Его, чёрт возьми, сладость, которого он убить не хочет. Но должен. Не может предать себя, свои стандарты, и иметь слабость в виде любви. Он не из тех «некоторых», которые чувствуют что-то из человеческого. Он самый настоящий вампир, ужасный, эгоистичный, бесчеловечный. Настолько эгоистичный, что эту гребаную охотницу на земле целует рядом со своей могилой, а не закапывает ей собственную, уже давно убив её и уняв эту гребанную, разрывающую боль на спине. — Зачем ты вообще привёл меня сюда? Делаешь всё это, прекрасно зная, что моя кро… — отрывается она от его губ, больше не сдерживается. Она устала от этих странностей, устала глупышкой притворяться, которая поверила в его слова про «прогуляться» и «жжёт». Но Чонгук, видимо, пока не намерен к этим серьёзным разговорам. Он прижимает большой палец к её губам, намекая заткнуться, и ласкает губы, смотря на её растрепанные по земле волосам, в которых уже листья от деревьев застряли. — Насладись мгновением, пока можешь, сладость моя, — снова приподает он к её губам, прошептав эти слова ей на ухо, а у неё всё нутро горит, и сердце удар пропускает. «Пока можешь»… Всё-таки, он убьёт её. И ей придётся дать ответ оружием, которое находится под её штанами, привязанное к ногам. Но не сейчас. Не тут, не в такой обстановке. Ему ещё нужно время решиться, всё обдумать и вернуть здравое мышление, а ей смелости набраться вонзить кол ему в сердце бесчувственно, как тогда, в клубе Чимина. Что же изменилось с тех пор, и как они потеряли самих себя? И почему… им так блять хочется продлить это мгновение рядом друг с другом, чтобы не вернуться в реальность, не найти тот самый здравый смысл и смелость? Они не знают. Нихуя не знают. Но продолжают целоваться, тонуть и дальше вместе в этой бездне.