I was whole, whole I would remain

283 З.Э. – Королевская Гавань Лианна не присутствовала при отбытии процессии королевы по направлению к Королевскому Лесу и Штормовым Землям, но она слышала радостные вопли, звуки открывающихся ворот, топот копыт лошадей и их ржание из Девичьего Склепа. Ее все еще охраняли, но она мало это замечала с тех пор как спала ее лихорадка, и она снова смогла сидеть, пить и есть. Мейстер Харис говорил, что она еще не может делать ничего более утомительного чем пара коротких прогулок в день, но она уже чувствовала себя сильнее, здоровее. Девочка, которую она видела в зеркале перед судом Брандона пропала. У женщины, которая теперь смотрела на нее, было длинное, худое лицо Старков, и в ее холодных серых глазах не было и следа влюбленности или разбитого сердца. Отец однажды сказал ее братьям, что мальчик не стал мужчиной, пока не отложил детские игрушки и не взял в руки меч, щит и лук. Пока он не научится, что у действий есть последствия, и не увидит, как другие процветают или страдают от них. Если мерить так, то очень многие мужчины все еще дети, подумала она. Она не знала, что это значило для женщин. По словам многих, она не была ребенком с того момента, как у нее пошла первая кровь. Но это случилось, когда ей только исполнилось тринадцать, она еще была полудикаркой, игривой и веселой, которой интереснее было скакать вокруг Винтерфелла, чем танцевать с красивыми юными лордами или сидеть и заниматься вышивкой. Она не сбежала бы с Рейгаром в тринадцать, она это знала. И в шестнадцать она бы тоже не была им заворожена. Когда она встретила его, ей было четырнадцать, а сейчас ей было пятнадцать, но месяцы сейчас летели так быстро, как никогда не было, когда она была маленькой. Скоро ей будет шестнадцать, потом семнадцать, восемнадцать, а потом пройдут и все остальные годы ее жизни. В ненависти, сожалении и желании другого, и что за добро ей все это принесет. Роды могли ее убить. Если бы она оставалась в Башне Радости, убили бы. Рейгар не взял туда с собой мейстера. Если бы она забеременела в первую же ночь, что они провели вместе, чтобы тогда случилось с ней? Ты бы умерла, ответила она себе. Ты была бы мертва, похоронена под грудой камней где-то в Дорне, а твой ребенок... Что ж, он был бы похоронен вместе с тобой, или увезен прочь каким-нибудь королевским гвардейцем. Может быть, они привезли бы его сюда, чтобы Рейгар назвал его законнорожденным принцем между убийствами Роберта и ее братьев. Ее ребенок никогда бы не знал ее лица, ее голоса, ее сердца. Может быть, так было бы лучше для него. Когда она была маленькой, она никогда не притворялась, что куклы – это ее дети, она никогда не играла в материнство. Маленькие дети были для нее забавными и раздражающими созданиями, которых можно было потискать и подержать, но быстро позабыть о них ради чего-то более интересного. Она полагала, что она и так уже плохая мать. Если бы она была бастардом, вряд ли бы она простила тех, кто зачал и родил ее. Если бы она была бастардом, она до сих пор жила бы на Севере, на нее бы не смотрели, не обращали внимания, и может быть она грела бы постель какого-нибудь лорденыша или работала на кухне, или учила бы маленьких высокородных девочек женским хитростям, но ее бы никто не выбрал, не знал, не обратил бы внимания. И к счастью, в каком-то смысле. Это было бы счастье, быть невероятно, отвратительно, благословенно скучной и обыденной, и неважной для жизни Вестероса. Теперь о ней обязательно кратко упомянут в истории, какое-то пустое предположение о ее распущенности, и какой-нибудь безмозглый старик напишет: «Леди Лианна, злополучная любовница короля Рейгара, оказалась в полнейшем одиночестве в Красном замке, и бастард на ее руках ничем не гарантировал ее будущее». О ней будут петь непристойные песни, о волчице, отхватившей себе принца-дракона, и ее имя ругательством будет слетать с их языков, и может быть три или четыре поколения Старков будут предупреждать своих непутевых дочерей, что они могут «закончить как Лианна Зимняя Роза, что сбежала на юг и обрела там погибель». И в конце концов, лет через сто, какая-нибудь маленькая девочка сочтет все это ужасно романтичным и восхитительным, как она считала сказки старой Нен о коварных рыцарях, непокорных дамах, чудовищных зверях, которых следовало уничтожить, ужасно романтичными и восхитительными. Но не только ей придется с этим жить. Старая Нен предупреждала, что дети держат в кулачках сердца своих матерей. Этот ребенок держал ее сердце, ее горло, ее рот, уши, глаза – все. Она не полюбила его немедленно, как в первые увидела, когда ему было всего пять дней, и кормилица удивлялась, что он протянул так долго. Нет, она не полюбила его, но она его узнала, и это было хуже. Она не видела следов Рейгара в своем мальчике. Сначала она боялась, что найдет, но теперь думала, что это было наказание пострашнее. Все, что она видела в нем, была она сама. Ее глаза, ее нос, ее уши, а все, что было ее, то и Брандона, Неда и Бена, это Старк, это волк, и если бы он был сыном кого-то другого, сыном Брандона, Неда или даже Бена, если бы он был законным, желанным, любимым, он был бы гордостью для любого. А вместо этого он ее позор, а она его позор, и все только хуже от того, что она не могла его стыдиться, потому что он держал ее сердце в своем маленьком бледном кулачке, и он сжимал его крепче и крепче с каждым днем. Она назвала своего несчастного маленького волчонка, что держал ее в плену, Беном, на его шестой день от роду. Просто Беном. Теперь ему было шесть недель, и хоть он еще был маленьким и болезненным, он продолжал расти, твердо и решительно. Он пил молоко и от нее, и от кормилицы, спал, будил ее по утрам, и смотрел на нее своими серьезными серыми глазами, еще не обвиняющими и гневными, но однажды... Часть нее хотела, чтобы он всегда оставался таким, потому что однажды он начнет ходить, говорить, и узнает достаточно, чтобы называть ее матерью, предательницей, шлюхой – «как ты могла так со мной поступить, так могла ты родить меня, из-за тебя мне не знать покоя, только тени того, что мог бы иметь». Она думала, что наверное это так по-матерински – вкладывать слова в уста ребенка, который еще не может даже произнести своего имени. Она надеялась, что она не будет таким, как Рейгар или Брандон. Она была неправа, когда надеялась на дикого маленького воина. Она надеялась, что он будет тихим, спокойным и терпеливым. Надеялась, что он предпочтет книги и свитки мечам и кинжалам. Она надеялась, что однажды он сможет ее простить, понять, что она была просто девочкой, неважно, расцветшей или нет, что она не поняла, пока не стало слишком поздно, что если бы она могла, она сочинила бы ему историю посчастливее. И она надеялась, что он не узнает своего отца. Лианна ходила по комнате с Беном на руках, пытаясь успокоить его. Она терпеть не могла терять его из виду, была в ужасе, что ему причинят боль, заберут его, что она никогда не увидит его снова. Элия была достаточно к ней добра, позволила ей держать его в люльке у ее кровати, чтобы она могла сама за ним ухаживать, что не разделила их, не угрожала им, что не пыталась использовать Бена против нее. Но Элия уехала, и Лианна знала, что дамы королевы могут и не проявить к ней милосердия. Она была достаточно дружна с Эшарой и Нимеллой. Эшары не было при дворе уже многие месяцы, а Нимелла уехала утром вместе с Элией. Она не знала, что будет, когда вернется королева. Состояние Рейгара ухудшалось, а не улучшалось, с тех пор как его раненым и изувеченным привезли в Красный замок. Когда она услышала, его раздирали приступы смеха и слез. Роберт погиб. Рейгар, может и не был мертв, но и живым его назвать сейчас было нельзя. Если – когда – с Штормовыми Землями разберутся, Лианна знала, что внимание будет обращено на нее и ее ребенка, и что тогда будет с ними, и как станут называть Бена? Не Таргариеном и не Старком. И не Блекфайром. Бен Уотерс, Бен Сноу – какая разница? В любом случае его жизнь не будет легкой. Обстоятельства его рождения вызвали восстание. Больше тысячи погибших. И вся эта кровь волнами накроет ее и ее сына. Иногда она пела ему, хотя песни оставляли горький привкус на ее губах. Она меняла слова, чтобы они лучше ему подходили, вкладывала в стихи сотни похвал и лживых слов для него, говорила, что любит его, знает, что он любит ее, что они никогда не расстанутся, все, чтобы успокоить себя, а не плачущего ребенка в ее руках. Иногда у нее заканчивались слова, и она садилась на кровати и закрывала глаза, и молча плакала вместе с ним. «Я пытаюсь быть хорошей для тебя» - хотела она ему сказать. «Я пытаюсь быть той, кого ты полюбишь и сможешь гордо звать матерью, но я не могу...» И как она могла? Она не была уверена, что остался хоть кто-то, кто мог ее любить, а меньше всех – ее собственный сын. Она знала, что должна есть, умываться, видеть солнечный свет, но чаще было проще только сидеть, глотая невыносимую скорбь, и ждать. Она ждала и раньше, и ничего хорошего из этого не вышло. Иногда она представляла себе, как рисует тогда смеющееся чардрево на щите, вместе с Бендженом, хихикая и строя планы посреди ночи, и ей хотелось ворваться в шатер, пнуть ногой лампу, схватить саму себя и начать ее трясти, пока не застучат зубы и не закатятся глаза. Через два дня после отбытия королевы ее пожелала видеть леди Алис. Алис была песчаной дорнийкой, с темной кожей, но зелеными глазами ее отца Фаулера. Она была маленького роста, предпочитала аквамариновые и бирюзовые цвета, и всегда носила ленты в волосах, собранных в толстую темную косу, спускавшуюся к ее талии. Алис была старшей из трех дочерей и по ройнарским обычаям должна была унаследовать земли ее матери. У Алис была легкая, приятная натура, и это было видно по тому, как она входит в комнату с мягкой выжидательной улыбкой, словно ожидая какого-то сопротивления, просто чтобы поразвлечься. Если она ожидала чего-то подобного от Лианны, то была горько разочарована. У Лианны едва хватило сил переодеться перед ее визитом, и войдя, Алис обнаружила ее у окна с Беном на руках, глядя как Дейна Полосатая гоняется за чем-то по каменной дорожке внизу. Алис настояла, чтобы они вышли в сад, жалуясь на духоту комнаты, и хотя она позвала было кормилицу, увидев лицо Лианны передумала и сама подхватила его на руки, щебеча о его хорошем поведении и миленьком кругленьком личике: с каждым днем он становился все крупнее. Они сидели под грушевым деревом. Лианна никогда не любила груши, но Алис нарезала для нее одну маленьким медным кинжалом, Бен лежал в корзинке рядом с ними, солнце падало на его бледное лицо. – Ешьте, – сказала она. – Вам нужно набраться сил, миледи. Дети – утомительные создания, мои сестры могут подтвердить. – У вас нет детей, – ответила Лианна, с неохотой откусывая кусочек. – Я не замужем, – согласилась Алис, – может быть это изменится, когда я вернусь домой, а может я просто назову наследником племянника. Но с другой стороны, такое всегда вызывает вражду между маленькими кузенами, и к тому же я всегда хотела выйти за кого-нибудь из дома Уллеров, – ласково улыбнулась она. – Мой дом имеет неприятную привычку родниться с домом Дейнов, но после глупого безрассудства сира Люцифера в Марках, думаю, надо принять меры. Даже если бы на Севере был обычай называть наследником самого старшего, это все равно был бы Брандон. Лианна никогда такого не желала на самом деле. Управлять собственным замком или замком своего лорда-мужа – это была бы не такая уж большая разница, и к тому же отец все равно хотел бы выдать ее за южанина. Будь у нее выбор, подумала она, она была бы довольна браком с Флинтами или Норри. Говорят, там наверху в горах женщины и мужчины почти неразличимы. Это часто говорилось как оскорбление, но Лианна думала, что сумела бы это стерпеть. Она всегда хотела научиться метать топорики и рубить деревья. – О чем вы хотели поговорить со мной? – спросила она, когда от груши остался лишь огрызок с черенком, что лежал между ними. – Подготовить вас, – достаточно мягко сказала Алис, – к тому, что случится, когда вернется наша королева. Лианна должна была напрячься, но она только сгорбилась. Она положила руку на спящего Бена. – Я не хочу неприятностей... Вы можете сказать ее величеству, я не стану покушаться на наследство Эйгона... – Конечно не станете, – спокойно оборвала ее Алис. – Вы достаточно в своем уме, чтобы понимать, что король не в своем, прошу прощения за каламбур. Вы никогда не сможете покуситься на трон Эйгона, потому что он законный сын и наследник Рейгара в глазах Семерых и тех, кто верен короне, и было бы просто отвратительно посвятить жизнь невинного ребенка столь мерзким амбициям, – она улыбнулась, и Лианна, несмотря на усталость и онемелость, расправила плечи и задрала подбородок. – Бен больше мой сын, чем Рейгара. Я не хочу для него трона. Я не хочу, чтобы он был рядом с троном. Лучше бы ему умереть, чем занять место, с которого велели убить моего брата. Я хочу... – она заколебалась, но продолжила. – Я хочу, чтобы он был в безопасности и счастлив, и подальше отсюда. Я не могу оставаться при дворе. Элия должна это понять. Я знаю... Знаю, что люди скажут, что сделают... ему... Что за детство... Я не стану растить его в тени его законных брата и сестры, это слишком жестоко... – Это жестоко, – согласилась Алис, – и слишком глупо, чтобы кто-нибудь такое предполагал. Он мог бы получить любые чествования, и все равно, этого было бы слишком мало. Он никогда не сможет быть Таргариеном, не сможет быть узаконен. Вы ведь это понимаете, так? Если он останется с вами, как ваш сын, должны быть кое-какие... гарантии. Заверения в верности. Просьбы о соизволении. Элия не жестока. Как и я, как бы вы не глядели сердито своими грустными серыми глазами, миледи. Я спрошу у вас то, что ни один мужчина никогда не спрашивал – что бы вы сделали, если бы у вас была свобода ехать куда пожелаете? Лианна некоторое время смотрела на нее, а потом ответила, не думая: – Домой. На Север. Я никогда его больше не покинула бы, если бы у меня был выбор. Улыбка Алис стала шире. – Не представляете, как приятно мне это слышать, Лианна. Так вышло, что мне кажется, ваш маленький Бен выглядит больше как Сноу, чем как Уотерс. После, когда солнце начало садиться, они выбросили огрызки груш, и Алис проводила Лианну в ее комнаты. Они как раз вошли в Девичий склеп, когда вдруг появился стражник, рядом с ним стоял задыхающийся мальчишка-слуга. Лианна остановилась, как и Алис, которая вернула ей Бена, отвела мальчика в сторону за локоть и наклонилась, слушая, что тот шепчет. Ее мягкая уверенная улыбка пропала. – Что такое? – резко спросила Лианна. Бен снова начал плакать в ее руках. К ее удивлению, Алис не проигнорировала ее. Вместо этого она оглядела ее и сказала: – Я забыла снаружи свою любимую белую шаль, а вечером собирается дождь. Не хотите ли сходить вместе со мной забрать ее, пока не стало слишком поздно? Лианна ошеломлено стояла на месте, пока вдруг не поняла и не протянула Бена выжидающей служанке. Это была самая долгая дорога, которую ей пришлось пройти за многие месяцы, но они дошли до королевских покоев до того, как начался дождь. Если Рейгар еще был жив. Лианна сама не понимала, зачем она пришла. Чтобы подольше быть свободной от Девичьего Склепа? Потому что какая-то часть все еще любила его? Чтобы плюнуть ему в лицо? На этот раз лихорадка не спала. У него начались судороги и конвульсии. И все же комната была тихой, не было паникующих слуг или выкрикиваемых приказов. С ними были только Алис и сир Левин. – Король не должен умирать в одиночестве, – сказал дядя королевы, но не двинулся с поста у двери. – Вести не должны покинуть эту комнату, – сказала Алис, смачивая салфетку в тазу с водой и протирая ей покрытое пятнами лицо Рейгара. – Тирелл скоро все узнает, но на наших условиях. Нельзя никого встревожить, нельзя действовать поспешно, – Лианна чувствовала себя, словно в каком-то сне. Она забрала у Алис салфетку и склонилась над Рейгаром. Он казался таким маленьким. Как тонкий камыш, который в любой момент может переломиться надвое. Он пытался сказать что-то, что-то ей рассказать, подумала она, но она думала, что он даже не понимал, кто перед ним. – Пришла ночь, – прохрипел он. – Пришла ночь... – Еще даже не стемнело, – поправила его Лианна, хотя ей хотелось закричать, завопить, ударить его, чтобы он проснулся, чтобы перестал умирать, чтобы она сама могла его убить, чтобы он увидел ее, понял, что он с ними всеми сделал. По его сломанной челюсти и пульсирующей шее бежала вода. – Все еще день. – Пришла ночь, и все огни погасли, – прорыдал ее король из лунного света, сумасшедший и умирающий, и она собрала было салфетку в кулак, чтобы заткнуть ему рот, а потом вдруг уронила ее, мокрую, на простыни. Она взяла его за руки и попыталась удержать его на месте, когда он начал вырываться, и тут вдруг Рейгар словно узнал ее по ее железной хватке, острым ногтям, скрытой ярости и печали на ее лице, и посмотрел прямо на нее и произнес с оттенком испуганного удивления: – Лианна... И его имя увяло на его губах, и он посмотрел мимо нее, а потом он не видел уже ничего.