Внимание! Мотор! Съемка!

Было это в Германии, в далеком 2000 году. Мне посчастливилось выиграть грант на годичное обучение дизайну в Берлинском университете искусств, и я вел увлекательное, по большому счету беззаботное существование, транжиря деньги немецкого государства. Когда тебе девятнадцать, жизнь, особенно за границей, полна соблазнов, а их удовлетворение, ясен хрен, требует немалых затрат. Сегодня нужна новая футболка, завтра – джинсы, послезавтра намечается крутая вечеринка в дорогущем клубе – только успевай отстегивать еврики. Очень скоро бабла стало катастрофически не хватать: стипендия таяла, едва попадая мне в руки, то же самое происходило с деньгами, которые время от времени высылали родители. После очередной попойки финансов хватало лишь на дешевую еду да на проезд от общаги до универа – нужно было срочно искать источник дополнительного дохода. Однажды я пожаловался на плачевное состояние кошелька сокурснику – парню из Берлина, который работал помощником оператора на какой-то киностудии и заодно получал университетское образование. Выслушав мои жалобы, Эрих задумчиво оглядел меня с ног до головы и сказал: – Знаешь, я бы мог тебя пристроить статистом на студию, там сейчас как раз ищут чела вроде тебя. Платят не то чтобы ах, но все лучше, чем ничего. – Это точно, – вздохнул я. – А что делать-то надо? Актером мне пока не доводилось быть. – Нестрашно. – Эрих ободряюще похлопал меня по плечу. – Тебе просто надо будет немного поработать жопой! – Что-о-о?! – воскликнул я, очумело уставившись на собеседника. Решив, что не совсем понял (мало ли, может, он употребил какой-нибудь незнакомый мне немецкий оборот), я переспросил: – Поработать жопой? Ты мне что, в гей-порно предлагаешь сняться?! – Почему же в порно? – удивился тот. – В обычном фильме. Иногда актеры отказываются раздеваться перед камерой догола и показывать всему миру свои причиндалы. Тогда находят дублера, который делает это за него. Лицо не показывают – только то, что ниже пояса. Сейчас ищут такого человека для одного актера второго плана – парень он красивый, но ужасно стеснительный. Сразу выдвинул условие, что трусы на съемочной площадке снимать не будет. У вас тела похожи, а твоя задница вроде как даже посимпатичнее. Так что, думаю, он будет не против, если ты на экране мелькнешь голышом вместо него. – Прикол, конечно, – пробормотал я, в раздумьях почесывая голову. – А если меня спросят, кем я был в фильме – что мне говорить? Что я был жопой Штеффена Шрёдера, nicht wahr ? – Типа того, – засмеялся Эрих. – Или членом Ханно Коффлера. В общем, частью живой легенды. Соглашайся – когда у тебя еще будет такой шанс? Ну и потом, полчаса съемок, и сотня-другая евро в кармане. Плохо, что ли? – Эх, черт, кабы не деньги, в жизни бы не согласился, – проворчал я. – Короче, уговорил – веди меня в свою студию! Через день после нашего разговора Эрих привел меня на «кастинг» к молодому режиссеру Деннису Ганзелю. Смотрины оказались очень недолгими: сухо поздоровавшись, Ганзель велел мне повернуться спиной, снять футболку и спустить штаны. Я услышал позади себя довольное хмыканье, а потом краткое – «Годится!» Так, неожиданно для самого себя, я принял участие в съемках молодежной комедии “Mädchen, Mädchen” – в русском прокате она потом появилась под названием «Девочки сверху». В контракте четко обозначили мою скромную роль – «ягодицы Торстена Феллера» – и зарплату, равную… Ой, блин, чуть не проговорился!.. Ребята, извините, не скажу, сколько я тогда получил: я подписал договор о неразглашении суммы гонорара и по сей день не имею права выдавать эту страшную тайну. *** Никогда не думал, что создание фильма (даже комедии) – такой муторный процесс. Я провел в студии всего полдня, но мне показалось, что прошла целая нудная вечность. Режиссер решил, что на съемках обязан присутствовать весь актерский состав, даже если в сцене задействованы два или три человека: мол, друзья, вы должны позади камеры создавать настроение, постоянно «вариться» в атмосфере картины и помогать тем, кто в эту минуту работает над эпизодом. До этого я наивно полагал, что все комедийные актеры – от рождения забавники и хохотунчики, что как только они слышат команду «Внимание! Мотор!», тут же начинают вовсю прикалываться перед камерой и дурковать в свое удовольствие. Ага, куда там! Трехминутную сцену в кафе, где Инкен и Вики, героини фильма, назначили встречу Торстену, снимали почти три часа, потому что, кажется, в тот день у актеров не было никакого желания хохмить. Диана Амфт (Инкен) и Фелицитас Волль (Вики) сидели за столом как в воду опущенные и ужасно злые. Было непохоже, что процесс съемок доставляет им большую радость: обе без конца огрызались и вместо своих забавных реплик то и дело обменивались колкостями личного характера. Сделали, наверное, дублей тридцать, прежде чем девочки расшевелились и отыграли свой диалог. Потом появился Торстен Феллер с розой в руке – он был не менее отмороженный, чем его партнерши по эпизоду: откровенно тупил, неуклюже двигался, его то и дело отвлекали сползающие на нос очки, а цветок, казалось, вообще выбивает из колеи и не дает работать. Актер немного пришел в себя только после того, как Ганзель заорал: «Да засунь ты уже эту розу себе в рот или в зад!». Придумать же какую-нибудь уморительную фишку в сцене он так и не смог. Все, на что хватило его остроумия, – это отвернуться и подышать в ладонь, проверяя, свежее ли у него дыхание. Следующим по плану был эпизод с моим участием – точнее, с участием моей задницы. Меня нужно было… хм… слегка подгримировать, поэтому после сцены в кафе Деннис объявил перерыв. Пока другие пили кофе и ели сэндвичи, я в гримерке разделся догола и какая-то фрау лет тридцати принялась тонировать мне заднюю часть тела – спину, ягодицы, ноги. Она объяснила, что мою бледную кожу нужно максимально выровнять цветом, чтобы она напоминала загорелую кожу Феллера. Пока гримерша раскрашивала спину, все было ничего – правда, время от времени в комнату заходили посторонние люди и нервировали любопытными взглядами, бродившими в области моего члена. Но потом фрау принялась за ягодицы, и вот тут-то началось настоящее испытание. Черт, я же не железный – как можно оставаться спокойным, когда чьи-то нежные ручки массируют тебе задницу, втирают в нее крем, а затем проникают в ложбинку и лезут дальше, вглубь, и ты ощущаешь, как твоих самых интимных мест касаются маленькие пальчики!.. Чувствуя, что мой друган между ног тяжелеет и неумолимо задирает вверх голову, я, наверное, покраснел до ушей и от стыда готов был провалиться сквозь землю. В отчаянии скрестив руки в паху, чтобы меня не спалил очередной посетитель, я приготовился стойко выдержать эту пытку до конца. Хорошо, что фрау была увлечена творческой работой и не заметила моего возбуждения – хотя, может, сучка, и заметила все, только виду не подала. Когда она, наконец, объявила, что гримирование окончено, я стремительно накинул на себя студийный халат и был таков. Благо, я хоть не кончил тогда от касаний этой мучительницы – вот было бы смеху, ей-богу! К моменту, когда снова начались съемки, я уже успокоился и был готов к исполнению своей звездной роли. На мое счастье, в маленькое помещение ванной комнаты, где снимали сцену с Инкен, ее отцом, полуголым Торстеном и раздетым мной, не могла вместиться вся актерская команда, чтобы «создавать нужную атмосферу» – и, честное слово, меня это вполне устраивало. Мне хватило изумленных взглядов актера, играющего отца: он уставился на мой хрен так, будто никогда в жизни не видел двадцатисантиметровых инструментов. Самое интересное, именно эти ненаигранные взгляды и вошли в фильм. А моя «загоревшая» попка напротив очумелой физиономии папаши мелькает в кадре всего несколько секунд – это все, что оставили от часовой съемки. Впрочем, какая мне разница – я горд уже тем, что снялся в одном из самых смешных эпизодов картины. А потом опять был перерыв, на этот раз вынужденный. Все ждали какого-то «Рими», который тоже участвовал в эпизоде с Торстеном. Режиссер рвал и метал: сцену с этим пофигистом предполагалось снимать на улице и нужно было успеть все сделать при ярком солнечном свете. Деннис хлестал крепкий кофе и поминутно названивал нерадивому актеру, но тот и не думал отзываться – казалось, он решил на всех положить с прибором. Рими явился в тот момент, когда Ганзель орал, что, если «этот ублюдок» не придет через полчаса и сорвет съемки, он его, на хер, уволит ко всем чертям и заставит выплатить неустойку. В студию вбежал запыхавшийся парень, совсем еще мальчик – на вид не больше четырнадцати-пятнадцати лет, хотя позже выяснилось, что ему уже давно исполнилось шестнадцать. От пацана исходило какое-то свечение – ей-богу, не вру: едва он появился, как в помещение словно заглянуло солнце и стало светлее. Этот внутренний свет в первое мгновение меня ослепил, поэтому я даже не разглядел мальчишку как следует. Скорее, почувствовал, потому что сияние было реально осязаемым, оно оставило на коже ощущение приятного тепла. – Ты вообще знаешь, во сколько мне обходится час съемок?! – без предисловий обрушился Ганзель на вновь прибывшего. – Где тебя черти носят, мать твою за ногу?! – Деннис, извини, в школе неожиданно задержали после уроков, – чуть задыхаясь, объяснил тот. – И позвонить не мог – в сотовом разрядилась батарея. Говорил Рими негромко, со сдержанным достоинством – очевидно, не слишком трепетал перед режиссерским гневом. Его спокойствие передалось и Ганзелю: он почему-то сразу перестал злиться, просто велел Диане и Торстену готовиться к сцене, пока опоздавший переодевается и гримируется. Во время работы над сценой у меня было достаточно времени, чтобы рассмотреть Рими (на самом деле его звали Макс Римельт). Как актер этот юноша был не слишком интересен, играл заурядно и плоско – ясно, что в кино он попал благодаря своей удивительной солнечной энергетике и исключительной внешности: Римельт источал какое-то поразительное, нечеловеческое обаяние, от него было невозможно отвести взгляд. У Макса было широкоскулое лицо с бесподобными голубыми глазами – формой они напоминали очи ангелов на картинах Рафаэля. Довольно массивный, но мягко закругленный подбородок; аккуратный прямой нос с едва заметным утолщением в верхней части переносицы; светлые густые волосы, для фильма небрежно взбитые наверх по тогдашней моде, – несмотря на общую мягкость, его облик был предельно гармоничным и мужественным. В лице Макса каждая черта приковывала внимание, но самым потрясающим был рот – широкий, с полными, чувственными губами, в которых, однако, не было ничего женского. Благодаря строению лица уголки рта были чуть приподняты кверху, и это создавало эффект «улыбки Джоконды», внося в образ парня долю загадочности, что лишь усиливало его запредельное обаяние. Трудясь над образом юного Римельта, природа, безусловно, сотворила идеальную модель мужской красоты – этот парень был обречен разбивать сердца сотен, тысяч, миллионов девушек и (чего уж греха таить) юношей. Ранее я не наблюдал за собой склонности к любованию молодыми людьми, какой бы яркой внешностью они ни обладали, но в тот день во мне произошел революционный переворот. Затаив дыхание, я следил за каждым движением мальчика в клетчатой рубашке: Макс снова и снова произносил свои реплики мягким, приятно модулированным голосом, а я чувствовал, что в душе у меня нарастает волна необъяснимой нежности к этому невероятному созданию. В те минуты я вряд ли испытывал к нему что-нибудь похожее на физическое влечение, но все же был немало смущен: любовь с первого взгляда (особенно к парням) была для меня совсем нехарактерна…