Наследница Бобрового утеса

Ее будит крик чаек, здесь он слышен сильнее всего, именно поэтому она выбрала эти покои в верхней части башни. Алисанна откидывает тонкое шерстяное покрывало, шире открывает узорчатые разноцветные створки окна. Комнату наполняет свежий, пахнущий солью и водорослями воздух. Она умывает лицо холодной, оставленной для нее с вечера служанками водой. В позолоченный таз для ополаскивания для нее добавляют несколько капель масла ночных фиалок и легкий аромат остается на ее коже почти весь день. Она дергает за тонкий шелковый шнурок и опускает ночную сорочку с плеч до пояса, обтирает тело мочалкой из морской губки, пока кожа не начинает розоветь. Небольшое зеркало отражает крепкий угол веснушчатого плеча, поджарый широкий живот, давний шрам на правом ребре, острие маленькой, торчащей вверх груди. Она осторожно ведет мочалкой вниз, стараясь не прикасаться к чувствительным соскам. Алисанна редко себя рассматривала, раз и навсегда спокойно усвоив: песни о хрупких и прекрасных девах — это песни не о ней. Но мать, настойчиво называвшая ее красавицей, дала понять иное: она может и не нежная и изысканная дева, но ее внешность может пленять. То же самое говорила и леди Марбранд, которая вместо септы учила ее всем тем правилам, которые должна была усвоить благовоспитанная леди Кастерли Рок. Ее мать наотрез отказалась от помощи септ, которых здесь было немало раньше. И все же, слишком часто сладкие слова рыцарей, о том, что ее глаза подобны сияющим изумрудам, а улыбка — губительна, как лезвие кинжала, казались ей не более, чем данью учтивости. В лучшем случае. В худшем — приторной ложью, в попытках обольстить ее, добиться расположения и получить ее руку, к которой прилагался Бобровый утес и армия Запада. Алисанна медлит, прежде чем решить, что надеть: платье или бриджи с рубахой. Выбирает платье. Темно-красное, бархатное, с золотым поясом, то самое, которое было на ней в вечер, когда в замок прибыл Рэймун Блэквоттер с маленьким Старком. Глаза Рэймуна так вспыхнули при взгляде на нее, что это было красноречивее всех галантных выражений, которые она слышала ранее от кого бы то ни было. И откровеннее. На следующий день, не дожидаясь полудня, сир Рэймун ускакал в Королевскую гавань. Но прежде был разговор. Они стояли рядом на крепостной стене, откуда открывался вид на подступы к замку. Соленый воздух забивал ноздри, ветер кидал выбивающиеся локоны в глаза, и она нетерпеливо убирала и придерживала их рукой. Рэймун слушал ее, но не отводил взгляда от ее пальцев, обвитых длинными прядями. А ей казалось, что она все-то чувствует кожей его поцелуй на руке перед ночным прощанием. Это ведь не более, чем обычная любезность — поднести к губам руку благородной леди. Но его губы задержались дольше, чем это было положено этикетом. Они были горячи и нежны, так, что она почувствовала, как дрогнули ее пальцы. Потом, уже лежа в своей постели, Алисанна смятенно думала: она как-то дала понять, что ему позволена эта вольность? Это была всего лишь вторая их встреча. Во время первой она своим щитом в кровь разбила ему лицо и сломала нос, а он надел на ее голову венок Королевы красоты. И была еще та ее фраза, когда он, тяжело дыша, приблизился к ней, чтобы возложить венок. Двусмысленность этих прошептанных ему на ухо слов она осознала тут же, едва ее губы сомкнулись. И последовавший его незамедлительный ответ, хриплым от сбитого дыхания шепотом — он нагнулся так близко, что запачкал кровью ее рассыпавшиеся локоны — эту двусмысленность только усугубил. Алисанна тогда была так раздосадована своим поражением, и так зла на него, что поспешила как можно быстрее покинуть Хайгарден. … Утром, на стене ее замка, он было снова сделал этот склоняющийся к ее руке жест, но она ловко повернулась боком, сделав вид, что рассматривает замковое укрепление. Не было сомнений, что он заметил ее маневр, но лишь усмехнулся кончиками губ. — Итак, Нед Старк останется у вас, миледи? Это окончательное решение? Его синие — синее, чем море за белыми зубцами башни — глаза были серьезны. Она просто кивнула в ответ. — И вы знаете, чем это может грозить Утесу Кастерли и вам лично? — он прищурился, недовольно и обеспокоенно. — Да, — она пристально взглянула на него и отвела взгляд. — Но Утес Кастерли еще никому не удавалось взять. Говорят, даже Висенья Таргариен, празднуя победу на Пламенном поле, радовалась тому, что последний король Западных земель покинул стены Утеса, вступив в битву на равнине, ибо в противном случае им не помогли бы и драконы. Исключением был тот случай, когда мой отец сам сдал замок Безупречным Дейенерис Таргариен. — Да, наслышан, — Рэймун нехотя кивнул. – Но если против вас выступит весь Север, Речные земли… Простите, миледи, но я слышал, что ваша армия изрядно поредела после последнего мятежа. — И Простор? — она сделала вид, что не услышала его замечание об армии. — Нет, — он запнулся. — Отец вряд ли станет ввязываться в войну без крайней нужды. Но и этих объединенных армий будет много… — Талли в Риверране — родственники Старкам. Зачем бы им желать гибели Неду Старку? — Потому что этот ребенок сам несет гибель, я слышал. — Вздор и сплетни рыночных торговок, — она по-прежнему не верила в эту чушь. — Магия может вернуться, об этом тоже говорили, — настаивал Рэймун. — И тоже рыночные торговки, — оборвала она его. — Вы не боитесь заболеть, миледи? — вдруг спросил он. — А вы, милорд? — она пересеклась с ним взглядом. — Вы же были с мальчиком рядом несколько дней? Без крайней на то необходимости. Почему именно вы привезли его ко мне? Сердце ухнуло вниз. Леди Марбранд не раз говорила: она задает слишком прямые вопросы, что может смутить и привести в замешательство собеседника. Но Алисанна знала: спроси прямо — и тебе прямо ответят. Не успеют солгать. И Рэймуну Черноводному этого тоже не удалось. А, быть может, он и не собирался. — Я хотел увидеть вас, миледи, — его голос был тверд, а взгляд водоворотом тянул к себе, она чувствовала себя так, как будто судорожно и безуспешно пыталась нащупать дно. Алисанна сглотнула. Теперь ей не удалось бы обернуть все это в шутку, даже если бы она очень захотела. — И если вас настигнет та самая хворь, вы не будете сожалеть о своем решении? — это всё, что она смогла пробормотать. — Не буду, — мгновенно ответил он. — Я боюсь другого: что войска подойдут к Кастерли Рок быстрее, чем я вернусь из Королевской гавани. И я не смогу вам помочь. Армия Простора подчиняется моему отцу. Я могу обещать вам только себя и двоих своих оруженосцев, которые остались в Гавани. Но мы стоим многих, поверьте. — Я ценю это, милорд, — она наклонила голову. Когда-то ее мать рассказала ей о том, как ее отец прискакал сражаться в Винтерфелл в одиночку. Командующий без армии, калека, сдержавший клятву. Материнские глаза туманились, а голос становился глуше, когда она вспоминала. В Ланниспорте поступок Джейме Ланнистера не считали геройством. Но в ее сердце — сердце девы, а не воина, тоже была открыта лазейка для безумных храбрецов, смеющихся над опасностью. Это следовало признать — с прискорбием ли, обреченностью ли. — Я буду скакать день и ночь, чтобы успеть, — пообещал он. Семь дней прошло с того разговора. Она их считала. …После раннего завтрака (ей подали свежие подрумяненные гребешки из утреннего улова, еще горячий хлеб, овощи и ягодный сидр), Алисанна по заведенной привычке поднимается на крепостную стену. Чувствует бедром теплый львиный бок — Ланн иногда сопровождает ее в этих прогулках. Она назвала его именно так, потому что посчитала, что только умное и дальновидное животное могло не тронуть ее, хозяйку замка. Теплый ветер ерошит густую золотистую гриву, он мягко вышагивает рядом с ней, не опережая и не отставая. Концы волос ее распущенной, перекинутой через плечо косы скользят по львиному хребту. С южной стороны замка разбиты походные шатры, между ними, среди утренних костровых дымков мелькают коричневые стяги Крейкхоллов, щиты с пылающими деревьями Марбарандов, престеровские горностаевые знамена. Часть войск удалось разместить в замковых казармах, часть расположилась здесь, у стен. И да, Рэймун Черноводный был прав, она едва наберет более восьми тысяч мечей. После отказа его отца она не знала, где еще искать союзников. Она солгала лорду Хайгардена, что архимейстер Тарли направляется в Утес. Правдой было лишь то, что она отправила ворона в Цитадель. С противоположной стороны к ней приближается Лео Лидден, командующий ее замковым гарнизоном. Во время того проклятого мятежа он отказался открыть ворота замка, твердо передав, что у Утеса Кастерли есть хозяйка, а у него — леди, которой он служит. Лиддены всегда были верны Кастерли Рок. Отец сира Лео, Льюис Лидден служил еще Тайвину Ланнистеру. Сир Лео по возрасту годится ей в отцы или дядюшки, и иногда в разговоре допускает ту простоту тона, которую она с радостью подхватывает. После смерти матери в ее окружении так мало осталось тех, к кому бы она могла относиться с открытым сердцем. — Миледи, — он наклоняет полуседую голову, — я получил сведения: объединенные войска Севера, Речных земель и знаменосцы Арренов подошли к броду у Каменной мельницы. Оттуда один день лошадиного галопа до Золотого зуба и пять — до Утеса Кастерли. Это она и сама знала. — Талли, Аррены, — она вновь возвращается к этим мыслям. — «Семья. Долг. Честь» — таков, кажется, девиз Талли? Где же тут долг перед семьей? И Аррены? Лорд Долины — Робин Аррен должен приходиться Неду Старку дядей, ведь так? — Пока они не воюют против Старков, миледи, — спокойно отвечат сир Лео. — Они будут воевать против вас. А мальчик… Он старковской крови, это правда. У меня хорошая память на лица. Но кто знает, что это за ребенок, за которым стелются страдания и тлен? К тому же люди устали бояться Старков. Король Бран, который заслужил имена Милосердного и Всеведущего. Кто знает, чем он платит за свое всеведение? Где его начало и конец? Ходят слухи, и они все упорнее, что в королевском замке давно лишь его бренное тело, а его дух заблудился между мирами. Простите миледи, я знаю, вы не любите слухи. Она молчит. Эти слова о короле, сказанные шепотком, она слышала тоже. — Вы спрашиваете, почему лорд Аррен послал своих знаменосцев? — Лидден прищуривается на рассветное солнце. — Потому что хворь проникла в замок Уэйнвудов. Кровавые врата всегда защищали Восток. Этой защиты больше нет. Лунные горы тоже не станут преградой. Эта старая ведьма, Каролея Уэйнвуд, да упокоят ее Боги с миром, в предсмертной лихорадке предрекла гибель дома Арренов от надвигающейся заразы. А лорд Аррен уж больно мнителен. Вы встали на защиту мальчугана. Но вы не думаете о себе, миледи, уж позвольте мне вам это сказать. Ваша мать, леди Бриенна была храбрым воином. Но она бы не позволила вам так рисковать собой. Упоминание о матери, как всегда, отзывается болью в груди: тягучей, ноющей, тоскливой. — А мой отец? — Алисанна перебивает его, не давая продолжить, чтобы только остановить эту расползающуюся боль. — И он бы не позволил, миледи, — тяжело и тихо отвечает сир Лидден. В голове на мгновение мелькает: каково бы это было, будь она от рождения законной наследницей Кастерли Рок? Рожденной в любви, растущей под защитой грозной оскаленной пасти льва. Ее пеленки бы украшались вышитым гербом дома — имено такие из нежнейшего бастита и с искусной вышивкой остались от безвременно умерших детей лорда Тириона. Будь она леди, в чью сторону ни разу не было бы произнесено «бастрад» и «дочь ланнистерской шлюхи». Ее сердце с колыбели бы завоевывали самые родовитые рыцари Вестероса. Будь она леди, которой не пришлось бы держать в руках валирийский меч. Только розы — алые как кровь, желтые, как созревающие лимоны и розовые как заря — держали бы ее изнеженные руки. Ей вспомнился венок из хайгарденовских роз, который водрузил на ее голову сир Рэймун. Он увял уже к вечеру, и она опустила его в быстрый ручей, неловко сняв с зацепившихся за шипы волос. Алисанна встряхивает головой, чтобы отогнать эти видения и глупые мысли. — Насколько согласованы их войска между собой? — спрашивает она у сира Лео. — Ведь когда объединяются несколько армий, иногда трудно прийти к общему решению. И ведь кто-то должен возглавлять сражение. — Это будет Оливар Талли, миледи, можете не сомневаться, — качает головой своим мыслям тот. — Вы знакомы с ним? Нет? Я видел его несколько раз. А наслышан и более того. Вам ведь известно, что моя леди-жена родом из дома Маллистеров, что в Речных землях? Так вот, после смерти лорда Эдмура его сын начал устанавливать свои порядки, когда траурные стяги еще не были сняты. Его младший брат, Хостер Талли должен был стать лордом Переправы и унаследовать Близнецы. Но Оливар решил, что титул лорда Переправы должен принадлежать тоже ему. Он считал, что его брат безволен и слаб. И когда Хостер Талли отказался покинуть замок и объявил, что будет сидеть в осаде, Оливар не дал ни одному обозу приблизиться к замку на расстояние ближе полусотни лиг. Да что там, он пригрозил, что отрубит руки любому жителю Речных земель, кто осмелится передать провиант осажденным. И сдержал свое обещание. Он оставил жизнь своему брату только потому, что их мать, леди Рослин, встала перед ним на колени. Оливар был зачат в кровавую ночь, миледи. Он унаследовал самые скверные черты Талли и этих мстительных хорьков, Фреев. Но надо отдать ему должное — у него цепкий ум и талант полководца. Он хитер и непредсказуем, миледи, при этом жесток и решителен. Ходят слухи, что хворь опустошила Близнецы почти наполовину. Совсем как в тот раз, накануне сражения на Севере, когда неведомая сила с лицом Арьи Старк почти прервала род Фреев. Так что свой долг по отношению к Старкам Оливар Талли может понимать весьма своеобразно. Также, как и к Ланнистерам у него найдется отдельный счет. Алисанна очень смутно представляла себе события, которые обрушились на Вестерос незадолго до ее рождения. Дело в том, что мать рассказывала ей о них весьма избирательно, а трактовка тех людей, которых она знала, так отличалась, что впору было запутаться. Она откидывает назад голову, стряхивая накатившее оцепенение. — Я скажу стюарду замка, чтобы к вечеру был дан отчет, какие запасы собраны в Утесе за последнюю неделю, — она смотрит вдаль, туда где чайки белыми косяками бросаются на волны. — Из окрестных деревень должны везти еще: мед, пшеницу и овес, пеньку, смолу, вяленые мясо и рыбу. Крестьяне могут оставлять себе ровно столько, чтобы не умереть от голода. Сегодня же, ближе к закату, будет военный совет. Передайте сиру Мерлону и сиру Гаррисону мое приглашение и будьте сами. Мы отправим войско численностью в три тысячи мечей из самых опытных солдат к лорду Леффорду, в Золотой зуб. — Они не успеют, миледи, — начинает было Лидден. — Знаю, что не успеют. Но хотя бы остановят мародеров по пути и помогут выиграть время, если задержат их на Западных холмах, у замка Сарсфилдов. А после полудня я хотела бы с вами вместе еще раз осмотреть тот ход, что ведет из восточной пещеры в донжон. — Тот самый, который соорудил лорд Тирион незадолго до своей гибели? — Да, — она наклоняется и осматривает почерневший смоляной нос над воротами замка. Незаметно, по крепостной стене они обогнули почти весь Утес. — Мы продержимся, сир Лео, — говорит она просто, как если бы сказала это человеку, который был ее семьей. У нее не осталось ни одного человека, близкого по крови. Если не считать Тарт. Но Тарт можно было не считать. Когда она привезла туда для погребения кости матери, ее приняли с холодной учтивостью. Лорд Тарт, единокровный брат ее матери, едва ли не моложе ее самой, указал ей место в крипте, рядом с могилой ее деда, Селвина Тарта. Она уложила под надгробие плащ с полумесяцем и солнцем, ее доспехи, нагрудную цепь с серебряным лютоволком, переданную через сира Подрика Пейна королевой Севера и тонкий, шелковый платок с истершимся ланнистеровским гербом. Он оказался спрятан за полотняной перевязью на груди матери. Высохшие пятна крови на нем словно повторяли очертания львиной пасти, и это было мучительно. Могила матери — единственное, что было для нее родным на Тарте. Лорд Селвин-младший бубнил что-то про то, что драгоценности леди Бриенны были украдены, про то, что ее покои обветшали и он вынужден был их запереть, и поэтому не может расположить ее в них… Алисанна уже не вслушивалась, сразу поняв одно — другого дома кроме Кастерли Рок у нее нет и не будет. И голубые с розовым знамена Тарта никогда не придут к ней на помощь. Свой дом ей придется защищать самой. В тот первый миг, когда она увидела с моря Кастерли Рок в закатном солнце, у нее захватило дух. Это был ее дом, и это чувство день ото дня только крепло. Восторг вызывало всё: простор огромного замка, море, чайки, изысканные подарки и низкие поклоны — ей, девчонке с неубранными в прическу косами. Омрачало ее радость лишь тайное чувство вины перед матерью — та не любила Бобровый утес. Она редко оставалась здесь надолго, предпочитая Север или Королевскую гавань. В тот самый вечер, когда их встретили в Утесе, мать зашла в крипту и долго стояла у надгробия — одного на двоих. А потом промолчала весь ужин, вплоть до того, как их проводили в отведенные покои. Была бы ее мать жива, останься они в Винтерфелле? Этот вопрос долго не давал ей покоя, врываясь даже в ее сны. В замке все говорило, кричало, напоминало о Ланнистерах: вензели на кубках, гербы на дверях, привязавшийся к ней пещерный лев, само ее имя. И ничего — о матери. У нее остался только Верный клятве. И часто, очень часто, она касалась его рукояти просто так, поглаживая ее пальцами. Ей казалось, что она теплая, как будто мать только что сняла с нее руку. Алисанна встряхивает головой еще раз. Одергивает себя жестко: нет никакого права уходить сейчас в свою печаль. Она думает снова о маленьком Неде Старке, приближаясь к его покоям. Боги, как же он был неразговорчив! Причем его молчание исходило не от смущения, скудоумия или гордости. Нет, казалось, он определил, какие вещи стоят разговора, а какие — нет, и молчит от того, что беседа ему неинтересна. А Алисанна и без того не считала себя мастерицей в этом деле. Вот и сейчас, когда она открывает дверь и приближается к нему, мальчик лишь безмолвно наклоняет голову в приветствии. Он что-то рисует за круглым тисовым столом тонко отточенным серебряным грифелем. Алисанна заглядывает в пергамент, который, он, впрочем, не прячет. На нем изображения птиц и зверей, люди и их жилища. Ничего такого, что могло бы смутить или вызвать вопросы. Внизу листа — очень достоверное изображение белого волка на темном фоне. — В гербе Старков ведь серый лютоволк? — Алисанна вопросительно прикасается пальцем к рисунку.  — Да, — коротко отвечает он. — Но у моего отца был белый. Мальчик тянет с шеи грубый, обтрепанный шнурок. На нем — голова лютоволка, тонкой работы, вырезанная из белой кости — бивня мамонта. Материал очень редкий, Алисанна узнает его лишь потому, что в шкатулке с немногочисленными оставшимися драгоценностями Ланнистеров хранился резной гребень из слоновьей кости, видимо, поднесенный в дар какой-нибудь из ее прабабок. Откровенность всегда молчащего мальчишки сбивает с толку. И тогда она решается спросить напрямую, так, как привыкла: — Это правда, что ты принес хворь в дома Вестероса? Нед Старк задумчиво смотрит на нее темно-серыми глазами. Совсем не детский взгляд этого ребенка холодком бежит по спине. — Нет, — наконец произносит он. — Я всего лишь могу чувствовать, когда эта хворь подступает к человеку. Его запах — он меняется. Еще на Севере, когда я жил у отца, я сказал об этом Альфину и Доннеллу, я хотел их предупредить. А потом это случилось и в Винтерфелле. Он опять замолкает. — Королева, — Нед осекается. — Моя матушка… Она запретила мне говорить об этом. Она сказала, что каждому человеку нелегко знать, что его конец близок. Алисанна сглатывает. Перед глазами снова мелькает: ланнистерские плащи у Львиных ворот, лязг металла, стоны и брызжущая кровь, высокая фигура в темно-синих латах, с которой сбивают шлем. Снова слышит свой крик. — И ты чувствовал… ты знал, что твоя мать… Он смотрит на нее понимающим и пронизывающим взглядом, роняя всего одно слово: — Да.