Наследница Бобрового утеса

Оставалось несколько десятков лиг до деревушки Дарсбери, оттуда до Утеса Кастерли совсем близко, не больше двух дней лошадиного галопа. Но взмыленный бок Ветра, его хриплое ржание давали понять: на привал лучше остановиться, как можно скорее. И сам он, наглотавшись пыли на Западной дороге, не прочь был бы промочить горло. Сзади слышится лошадиный топот: его оруженосцы Оуэн Мерривезер и Роберт Эшфорд чуть отстали от него и теперь стремились его нагнать. К счастью, вскоре потянуло аппетитным дымком, и за небольшой рощицей из орешника показался деревянный бок харчевни с коновязью во дворе. «Золотой петух» — значится на размалеванной вывеске, голенастый флюгер гордо красуется на крыше, хоть позолота с него давно слезла. Они спешились, ища место, куда бы привязать коней. Видимо, нехватки гостей в «Золотом петухе» не испытывали. Прищурившись и вытирая руки об длинный полотняный фартук, к ним выкатывается невысокий плотный мужчина средних лет, с медной, в проблесках седины, бородой. - День добрый, милорды, — он низко кланяется, цепко перебегая взглядом с одного на другого. — Добро пожаловать, у нас найдется, чем угостить, да и лошадкам вашим овса и воды наберем. Только дорог-то нынче овес, милорды, беру вдвойне против прошлой платы. Все, видишь, ли загребли в замок Кастерли, к нашей леди. — Мы заплатим, сколько скажешь, — Рэймун поднимает кошель на поясе, так, чтоб был слышен звон монет. — Только если ты будешь шевелиться. Мы торопимся. — А как же милорд, — тот утирает пот с блестящего лба. — Все сейчас будет. Тут же начинает суетиться, принимая поводья коней. — Не обессудьте, ваша милость, — снова оборачивается к Рэймуну, — я тут один с дочерью остался. Жена моя три дня как отправилась проведать свою хворую сестру, тут недалеко, в Дарсбери, да так от нее и не вернулась. А работы хватает. День и ночь, помощников-то немного. — А что за хворь у нее? — у Рэймуна засосало под ложечкой. — Не знаю, милорд, — хозяин харчевни наконец-то справился с лошадьми и жестом приглашает их внутрь. — А только слухи нехорошие ходят. Что в Кастерли рок появился мальчишка, бастард с Севера, а с ним пришел мор в наши земли. И война. Так-то, милорд. Рэймун морщится: в блядское пекло бы всех, кто разносит такие слухи. — Ты бы не рассуждал о том, чего не знаешь, — тяжело предупреждает он толстяка, продвигаясь между заполненными столами к окну, где свободно. — Так я молчу, милорд, зачем мне рассуждать, — тут же торопливо соглашается тот. — Располагайтесь. Сейчас наведаюсь на кухню, посмотрю, чем вас угостить. Возвращается он не скоро, сокрушенно разводя руками. — Не готова еще оленина, уж прошу простить, милорды. По кружке доброго эля могу предложить. — Я бы отдохнул немного, помылся, пока оленина готовится, — у Рэймуна такое чувство, как будто его дублет стал весить вдвое больше от пыли и грязи после бешенной скачки. — Есть же у тебя комнаты наверху для постояльцев? — Как не быть милорд, да только они заполнены, — он дергает себя за рыжую бороду и мусолит ее в руках. — Разве что, свои покои предложу. Кровать чистая, воду вам дочка моя принесет. А после уж и отобедаете. Моя Кэти так оленину готовит, что все нахваливают. Сир рыцарь, который сегодня здесь остановился, целый золотой ей дал. Идемте, провожу вас. Комната, куда они поднимаются по скрипучей лестнице, на удивление чистая, постель широкая, а затворенные окна сохранили прохладу. — Располагайтесь, милорд, — кивает он. — Сейчас дочь кликну. Кэти! Кэти! Принеси милорду кувшин и таз для мытья! За стеной слышится шушуканье. — Куда ж она запропастилась, кошка блудливая, — бормочет себе по нос хозяин харчевни. — Отдыхайте милорд, я сейчас ее найду. Рэймун с наслаждением стягивает с себя пыльные сапоги, снимает ремень с мечом, скидывает на пол дублет. Остается лишь в рубахе и бриджах, растягиваясь на большой кровати. Удивительно, как у такого приземистого толстяка нашлась настолько удобная, широкая кровать. Рэймун так устал за все дни непрерывной скачки из Королевской гавани, полусна прямо в седле, торопливого насыщения где-нибудь на обочине скудной крестьянской едой, если не удавалось найти трактир или харчевню, что глаза сами слипаются почти мгновенно. Но уснуть не удается. За стеной справа снова слышатся смешки, воркование, теперь можно не сомневаться, что женское, возня, размеренный скрип дерева, а затем томные, долгие стоны, звучащие настолько непристойно, что сон его окончательно покинул. Однако ж толстяк-хозяин не упоминал об услугах шлюх в своем заведении, хотя при трактирах это и не было редкостью. Воду для мытья ему так и не несут, вставать с кровати лень и ничего не остается, как, ворочаясь, слушать происходящее в соседней комнате. Как давно в его постели оказывалась женщина? За несколько дней до того, как его отправили с поручением в Речные земли, он заходил в бордель на Шелковой улице. Его там ждала Ирлин, одна из лучших девиц долговязового Хаггона, владельца борделя. Родом она была с острова Арбор, и ее кожа светилась, как золотистый виноград на солнце. Он мог бы поклясться Семерыми, что ее стоны, когда она садилась сверху и сжимала его бедра своими горячими ляжками, могли поднять даже мертвого. Но и они звучали не так соблазнительно, как те, что раздаются сейчас за стеной. Спустя время, слышится скрип открывающейся справа двери, любопытство пересиливает, он рывком поднимается с постели и быстрым движением толкает свою дверь, выглядывая в коридор. И почти нос к носу сталкивается с невысокой, пухленькой, очень хорошенькой девицей. Она испуганно ахает, прикрывая оголенными до локтями руками рот. Большие черные глаза распахиваются еще шире. Взметнув юбками, девчонка со всех ног бросается к лестнице. Он хмыкает, и уже почти прикрывает свою дверь обратно, когда соседская снова распахивается. Несколько минут Рэймун, слегка опешив, смотрит в знакомое лицо. Сир Подрик Пейн улыбается первым: — Эй, Рэй! Вот так встреча! Или сейчас к тебе нужно обращаться сир Рэймун? …Через полчаса, когда он, наконец-то умывшись, садится к столу, где его ждет сир Подрик, та самая черноглазая девица ловко выставляет на выскобленное дочиста дерево блюдо с еще щипящими огромными кусками оленины, овощами, ломтями свежевыпеченного хлеба. Быстро метнувшись обратно, ставит кубки с элем и блюдо с сочными кусками сахарной дыни. При этом наклоняется так, что ее спелые дыньки, натянувшие узкую ткань, можно без труда разглядеть в глубоком вырезе рубахи. Под ней спрятано ожерелье — крупный отборный жемчуг на золотой цепочке — его стоимости, без сомнения, хватит, чтобы обновить не только флюгер в этой харчевне. Хоть глаза ее и опущены, кончики губ едва заметно трогает лукавая улыбка, черные кудряшки вьются у круглых щек, одна из которых, с явственным отпечатком пятерни, ярко пламенеет. — Приятного вам аппетита, милорды, — певуче протягивает она, и, вильнув бедром, за которое ее пытается ущипнуть проходящий мимо хмельной бородатый латник в полурасстегнутом дублете, убегает на кухню. — Сколько я тебя не видел? — сир Подрик отхлебывает эль. — Лет шесть или больше? — Где-то так, — Рэймун тоже с удовольствием прикладывается к запотевшему кубку. Последний раз сир Подрик навещал Хайгарден прямо перед тем, как отец отправил его оруженосцем к Уиллему Ройсу в Долину Арренов. Тогда отец первый раз налил ему в кубок крепкого неразбавленного вина и он просидел с ними весь вечер под воспоминания о походах, сражениях, проделках лорда Тириона и много еще о чем. — Как отец? — снова спрашивает тот, разрезая ножом румяную, дивно пахнущую, так, что слюнки текут, оленину. — Полагаю, здоров. Я давно не был в Хайгардене. — А сейчас куда? — сир Подрик поднимает на него внимательный взгляд. Рэймун колеблется: — В Кастерли Рок. — Ну, так нам по пути. Он произносит это спокойно, почти беспечно, словно к Бобровому утесу сейчас не стягиваются войска половины Вестероса. — У тебя поручение там, в Утесе? — он спрашивает негромко, пока Рэймун жадно глотает мясо, запивая его холодным элем. Выжидает, но Рэймун не знает, что ему ответить, и как объяснить. — Хмм, — тот задумчиво откашливается. — Она, верно, стала еще больше похожа на мать. Ее я не видел… да, тоже лет пять. На Тарте… это был последний путь для леди Бриенны. — Леди? Я слышал, некоторые называли ее сиром. — Она была самым храбрым и честным рыцарем, которого я знал и самой достойной леди, как бы не пачкали ее имя, — глубокая морщина прорезает лоб сира Подрика. Теперь Рэймун замечает, что за время, прошедшее с их последней встречи, в его кудрявой бороде появилось много седых волос, а его темя стало поблескивать. — Мы разминулись с тобой в Речных землях, в Гостинице у переправы, — вдруг говорит сир Подрик, понижая голос. — Когда я прискакал туда, то нашел ее почти полностью пустой и наполовину разграбленной. Уцелевший повар сказал мне, что их бывшие постояльцы решили дожидаться войск из Долины в Риверране, лорд Талли их пригласил. И что рыцарь, на чьем щите горела стрела, увез тайком мальчишку, которого все искали, на Запад, в Кастерли Рок. Они б не узнали куда, но старик Хеддль, видимо, подслушал ваш разговор. Он хотел получить пару золотых за услугу, а получил петлю за то, что не сказал раньше. А рядом болтался этот тщедушный мальчишка, сын Родрика Лиддля. Да, облегчил он ношу Моргана Лиддля, ничего не скажешь… Сир Подрик замолкает. — Но вот что я тебе скажу, Рэй, — наклоняется он к нему. — Те, кого я нашел в других комнатах, могли бы им позавидовать. Их смерть была пострашнее удавки. Они умерли от хвори. Выражение ужаса на их лицах… И кровавые запекшие борозды на коже — такие не остаются даже после пыток… Мне не скоро удастся забыть. А я повидал немало. Он глубоко вздыхает. Рэймун чувствует неприятный холодок по коже. Он помнит, как его в детстве заворожили рассказы сира Подрика о битве с белыми ходоками и драконах, заживо сжигающими людей. Разве могло что-то испугать его? — Я думаю, у нас тобой одна дорога, — сир Подрик отставляет пустую кружку. — Когда-то я сказал леди Бриенне, что буду рядом с ее дочерью, если ей понадобится помощь. Она не захотела брать с меня клятву, сказав, что больше не хочет слышать их. Но я пообещал. Маленький Старк теперь тоже в Утесе. Так уж получилось, что я служил Старкам гораздо дольше, чем Ланнистерам, хоть и вырос здесь. — Служили? Разве сейчас вы не рыцарь королевской гвардии Севера? Сир Подрик качает головой: — Три года назад королевскую гвардию возглавил один из сыновей лорда Мандерли. И мы с ним… не поладили. Королева Санса согласилась за мои бывшие заслуги освободить меня от моего служения, как я этого пожелал. Рэймун присвистывает. Вот так поворот. — И где вы были это время? — В Черной заводи. Лорд Слейт пригласил меня погостить и поставил мастером над оружием. Его сыновей некому было тренировать, а за три года они порядочно научились владеть мечом. Когда до нас дошли вести о хвори, то я хотел сначала было скакать в Винтерфелл, но потом услышал о смерти королевы и о том, что ее сына тайно увезли из замка по Королевскому тракту. Увидел толпы латников и беженцев. Понял, что нужно двигаться к югу. А вчера услышал о сражении недалеко от Сарсфилда. Говорят, что туда слетелись стервятники чуть ли не со всего Запада, так, что их крылья закрыли тучи. Но армии Талли и Арренов это задержало ненадолго. — Они осадили Кастерли Рок? — от поспешного глотка эля у него саднит в горле. — Нет, здесь бы уже знали. По слухам, они еще не дошли до Окскросса. Меня занимает другое: король должен был вмешаться. Послать рыцарей королевской гвардии. Он должен был знать об этом. «Должен. Но никто не знает, где он сам», — думает Рэймун. В королевском замке Трехглазого ворона было тихо, все шептались по углам, как будто кто-то умер. Он передал ответ устно и письмо с печатями от сира Рута нынешнему деснице короля, Сэмвэллу Челстеду, внуку десницы Эйриса Безумного. Тяжелые полукружья под его глазами были черны, а голос таков, как будто его крючило от спазмов. К королю никого не пускали под предлогом его болезни, и, судя по разносимым испуганным шепоткам,— давно. А еще везде говорили о надвигающейся хвори с Севера: на рынках среди глиняных черепков и гнилой капусты, в порту, где моряки скучали перед отплытием, в таверне, с сидящими на коленях размалеванными шлюхами. Даже грязные и быстрые как саранча дети, играющие в Блошином переулке, кричали об этом. — К королю не пускают, — отвечает он вполголоса, поднимая на сира Подрика глаза. — А десница обеспокоен только хворью, которая катится к Королевской гавани. Ему нет дела до битвы за бастрада с Севера. — Который тем не менее, приходится племянником королю? — Вот поэтому у меня есть сомнения в том, что король находится в замке. — Скверно, — сир Подрик цокает языком, барабаня костяшками пальцев по столещнице. — А архимейстер Тарли? — Он еще не вернулся из Цитадели. — Нам бы надо спешить, — сир Подрик отодвигается от стола. — Мне нужно поспать хоть немного, — от выпитого эля его страшно клонит в сон. — Я почти было уснул, но в этой харчевне слишком тонкие стены. — А, милашка Кэти, — сир Подрик потирает переносицу, прячет улыбку. — Пришла перестелить мне кровать. Я глазом не успел моргнуть, как она задрала юбки и сама оказалась в постели. — Так это вы ей дали золотой? — Я охотно дал бы даже два, но у меня не было, я подарил ей одну вещицу, купленную в городке близ Ярмарочного поля. Иди, надеюсь, на этот раз будет тихо. Тем более, твои оруженосцы еще дрыхнут на сеновале, — он выглядывает в окно. …Сир Подрик предложил скоротать путь, уверив, что хорошо знает эти места: сразу за Дарсбери свернуть с Западной дороги к буковой рощице, перейти вброд Вдовий ручей, а оттуда они быстро доберутся до южной границы замка. С его слов, так получится короче самое малое на пятьдесят лиг. Буковая рощица оказалась разросшимся лесом, вперемешку с орешником и колючей повиликой. Им приходится перейти с галопа на медленную рысь, и хорошо еще, что виднеется тропа, которой они следуют. Запах костра они чуют все разом, переглянувшись. Скоро слышится негромкий смех и треск сучьев. Рэймун приглядывается к яркому пятну у одного из стволов. Когда они приближаются, то становится понятно, что это: прислоненные друг к другу щиты. Выгнутая форель Талли на карминовом поле. Оуэн и Роберт сзади сразу затихают. Но их уже заметили. — Уединенное место вы выбрали для прогулки, милорды, — здоровенный, чернобородный, пропахший костром латник приближается к ним. Рука на эфесе меча сжимается. — Как и вы, милорды, — в тон им отвечает сир Подрик. — Сдается мне, что вы слегка заблудились. Отсюда до Риверрана будет не близко. Их пятеро, успевает заметить Рэймун. Если все разведчики здесь. Те, четверо, уже седлают коней, привязанных к дереву. Чернобородый присвистнул, и его жеребец тоже показался из-за дерева, мгновение — и он в седле. — Такой большой компанией нам здесь гулять ни к чему, не находите, милорды? — чернобородый ощеривается и — раз! — перед глазами Рэймуна мелькает обнаженный клинок, так, что он едва успевает увернуться. Его ответный удар не достает здоровяка, кони шарахаются друг от друга, воздух свистит от рассекающей его стали, рядом слышатся тяжелое дыхание, храп коней и вскрики: поляна совсем небольшая и в этой стычке они мешают друг другу. Доносится воющий крик, звук тупого удара о землю, потом еще один через тревожное ржание коней — сир Подрик и Оуэн расправились с двумя. Чернобородый теснит его к лесу, Рэймун чувствует, как пот заливает глаза, противник не дает ему передышки, и когда он теряет скорость и силу, меч достает его по лицу самым острием. Кровь мгновенно заливает правый глаз — но он цел — это все, что он понимает, задохнувшись от боли, стараясь увернуться от града последующих ударов. Боги сегодня на его стороне — жеребец чернобордого неожиданнно резким движением встает на задние ноги, всадник, не удержавшись, валится на бок, откинув голову, и меч Рэймуна входит в его горло так сильно, что он чувствует теплые брызги на своем лице. — Рэй! — голос сира Подрика. Он оборачивается: втроем они расправились с остальными, Роберт добивает последнего, спешившись с лошади. — Ты можешь видеть? — сир Подрик, тяжело дыша, всматривается в его лицо. — Клинок прошел выше глаза буквально на дюйм. Ручей вон там, нам надо двигаться быстрее, неподалеку может быть еще один конный разъезд, обычно разведчики выезжают двумя группами. Ручей оказывается маленькой речкой с быстрым потоком и размытым, высоким противоположным берегом. — Тут было мельче, — бормочет сир Подрик, пуская своего коня в воду. И, вдруг, рядом — свист, тонкий, опасный, который он узнает мгновенно. Стрелы, еще и еще, летят рядом, падая в воду. Ветер галопом бросается в поток, его круп почти скрыт и течение так сильно, что пригнувшись к шее коня, он боится, что их просто снесет. Подрик и Роберт уже на противоположном берегу, и ему тоже остается совсем немного, когда он слышит негромкий вскрик сзади. Оборачивается: лошадь Оуэна упала на передние ноги и не может подняться, а из спины его оруженосца торчат три стрелы. С ужасом он видит, как четвертая вонзается в шею, и вода уносит безвольное, скатившееся с лошадиной спины тело, захлебываясь розовой пеной. — Рэй, — он снова слышит окрик с берега, и Ветер, хрипя и дрожа всем телом, выносит его из реки. Стрелы сюда не долетают и они трое, тяжело дыша, смотрят, как удаляется одинокая фигура всадника с развевающимся плащом Талли. Похоже, что это был шестой разведчик, который отстал от своих. …Роберт Эшфорд вытирает с лица кровь — чужую, и, похоже, не только ее. Они были дружны с Оуэном и Рэймун с тоской думает, что он скажет вдовствующей леди Мерривезер, которая не сможет даже похоронить своего младшего сына.  — Ты бы не смог ему помочь, — сир Подрик подбадривающе трогает его за плечо. — Садимся на коней, к ночи мы будем в Утесе Кастерли. … Он оказался прав — глубокой ночью конный патруль Ланнистеров сопроводил их к главным воротам замка. Начальник замкового гарнизона, Лео Лидден встретил их настороженно, но, узнав Подрика Пейна, заметно обрадовался. Как и леди Алисанна. Она обняла его, чуть сгорбившись, так как была выше, пожалуй, на добрых шесть дюймов. Встреча с ним получилась куда более церемонной: «Рада вас видеть, сир Рэймун. Вижу, вам пришлось сражаться. Я велю разбудить мейстера, он вас осмотрит». Им приносят холодный ужин, сейчас, когда они в безопасности, Рэймун чувствует как устал, и как нестерпимо жжет место распухшей раны, из-за этого правым глазом он почти не видит. Сир Подрик рассказывает леди Алисанне о разведчиках Талли, но она его перебивает: — У нас будет время еще все обсудить, вам сейчас нужен отдых и хороший сон, милорды. Вас проводят в ваши покои. … Рэймун бессильно валится на кровать после узких и крутых лестниц Утеса: как леди Алисанна с ее высоким ростом и статью спускается и поднимается по ним — непостижимо. Жжение над заплывшим глазом стало сильнее, там, внутри, словно проворачивают тонкой стальной спицей. Дверь нерешительно открывается и он с удивлением видит, как, склонив золотоволосую голову, в нее проходит хозяйка замка. В руках нее кусок льняного полотна, служанка за ней несет кувшин воды и хрустальную склянку, от которой сильно и свежо пахнет мятой. — Мейстера Освальда подняли с постели, он скоро будет. Я сожалею, милорд, — она прикусывает свою нижнюю пухлую губу, бросая взгляд на его лицо. — Не вижу в этом ничего страшного, — единственный открытый глаз слезится от близкого света свечи и он морщится. — Увечья, полученные в сражении, делают честь любому рыцарю. Должен же я еще чем-то гордиться кроме носа, сломанного мне женщиной. Мастерским ударом, миледи, тут я не спорю. Давно хотел спросить, кто вас научил так драться? — Мне кажется, что для раненого вы слишком многословны, сир, — она резкими и ловкими движением рвет полотно на широкие полосы. В свете свечей мелькают ее руки — широкие рукава шелкового, светло-зеленого, как молодая зелень, платья скользят, обнажая их почти до локтей при каждом взмахе. Ее руки мускулисты, но линии, уходящие к локтю по-женски округлы, и он любуется ее движениями. Так же, как тогда, в первый раз, на турнире. Несмотря на свой рост, двигалась она плавно и мягко. –Нед Старк сказал мне, что он чувствует, когда хворь подступает к человеку, и знает, что человек умрет. И это всё. Я сама не понимаю, как такое возможно. Но он определенно не способен насылать болезнь на людей и сам не является источником хвори. Я намерена сказать все это Оливару Талли перед тем, как он выстроит войска для сражения у Окскросса. Я хочу, чтобы были переговоры. Если к тем, кто умрет от хвори, добавятся те, кто ляжет на поле брани, мертвых вскоре будет больше, чем живых… Я послала почти три тысячи ланнистерских солдат на смерть, и они знали, что не вернутся, не хуже меня. Алисанна замолкает, услышав стук в дверь. «Если только Оливару Талли действительно нужен мальчишка, а не что-то другое», — успевает подумать Рэймун. Мейстер Освальд против его ожидания оказывается не дряхлым стариком, а крупным мужчиной в расцвете сил. Он раскрывает перед пламенем свечей свой небольшой сундук, а затем осматривает его рану, чуть надавливая холодными пальцами на опухоль, закрывшую глаз. — Слава Семерым, милорд, что меч прошел выше, — он роется в своем сундуке. — Рана небольшая, но острие вонзилось глубоко, ее нужно промыть и зашить. Будет болезненно. Я предложил бы вам маковое молоко. Он достает маленький темный флакон и встряхивает его. — Нет, я не хочу завтра проснуться с отуманенной головой, — решительно отказывается Рэймун. — Тогда вы не сможете заснуть от беспокойства, которое вам будет причинять боль. — Потерплю. Мейстер хмыкает. — Тогда, быть может, вина? — предлагает он. — Это годится, — от хорошего вина он бы и впрямь не отказался. — Миледи, — мейстер оборачивается к Алисанне. — Вы дадите распоряжение кому-нибудь из служанок принести фляжку с вином из моих покоев? Они переглядываются друг с другом. Слышать такое указание ему несколько странно, мейстеры в Хайгардене не отличались любовью к хмельному, а уж в их замке знали толк в вине. Но показывать удивление было бы неучтиво, к тому же, рана опять напоминает о себе дергающей болью. Спустя несколько минут низенькая, заспанная служанка с реверансом протягивает серебристую, закупоренную флягу и небольшой кубок. Мейстер заполняет его наполовину и протягивает ему. — Хм… я осилю и больше, — Рэймун рассматривает темную, почти черную, цвета запекшейся крови жидкость в кубке. На вид она кажется даже маслянистой. Но пахнет приятно. — Пейте милорд, но, желательно, не все разом. Однако он глубокими глотками осушает кубок почти полностью. Горло обжигает так, как будто он глотнул огонь. Кажется, что от выпитой жидкости вскипает кровь. — Что это? — Рэймун резко выдыхает. — Это разве перебродивший виноград? Откуда оно? — Мы его делаем сами, милорд, — невозмутимо отвечает мейстер, прокаливая в пламени свечи иглу. — У нас оно зовется летним вином. Допивайте. Перед тем, как допить, он все же принюхивается к остаткам. Пахнет травами и чем-то сладким, как забродивший мед. И еще… фиалками, что ли? Или это показалось. Еще пара обжигающих глотков до дна. Вскоре ему становится жарко, пот сбегает струйками по шее и груди, но боль начинает утихать. Рэймун чувствует себя сильно опьяневшим, так, как будто выпил бочонок вина. Мейстер приступает к своей работе, но он почти не чувствует боли. Только болтливую хмельную радость. — Жаль, что вы не предложили мне отведать этого вина в прошлый раз, миледи, — говорит он громко. — Оно пришлось мне по вкусу. Проклятье, не хочу даже знать, из чего вы его делаете. В Хайгардене, когда я еще был мальчишкой, мне довелось читать занятную книгу — о рыцарях и их подвигах. И не только подвигах. В Хайгардене умеют писать занятные книги. Так вот, была там история о сире Дункане Высоком. Знаете же вы этого славного рыцаря, миледи? Он был суров, тверд духом и верен клятвам, но не смог устоять перед леди Роанной, так же, как Герольд Ланнистер. Поговаривают, старый лев так и не оправился, когда она исчезла из Утеса, оставив его и сыновей. Моя бабка, та, что из Фоссовеев, клялась, что упомянутая леди опаивала своих многочисленных мужей особым вином, поскольку была чрезвычайно мала ростом, курноса и веснушчата, как яйцо цесарки — словом, не сумела бы разжечь в них желание. Уж не то ли это зелье? — В Хайгардене всегда умели без устали болтать языком и городить небылицы, столь же затейливые, как их цветочные лабиринты, — сердито отвечает она. — Ничем она его не поила. А просто… — Что просто? — голова плывет, но в каком-то блаженном тумане, из которого ему не хочется выбираться. — Еще говорят, что прощаясь с леди Роанной в конюшне, сир Дункан взял на память прядь ее рыжих волос. Отхватил кинжалом, намотав на руку. А также, что она этого не заметила, настолько горяч и сладок был их поцелуй. Мейстер сухо покашливает у него над ухом. — А вы бы… подарили мне прядь своих волос, миледи? Руки мейстера, тянущие шелковую нить, застывают у его лица. Сердитый звон склянки об стол раздается с того места, где стоит Алисанна. — О, да помолчите, сир Рэймун, — ее голос прерывается. — Хоть немного. Это сбережет вам силы. — Все, милорд, — мейстер отходит от него, собирая свои приспособления в шкатулку. — Теперь вы можете уснуть, одежду лучше снять. Обещаю, ваш сон будет крепок, и вы проснетесь полным сил и с ясной головой. Миледи? — Оставьте нас, — он слышит колебание в ее голосе.– И передайте служанкам, чтобы кто-нибудь из них принес еще воды, как можно лучше охлажденной. Когда за мейстером закрывается дверь, она подходит к его кровати: — Я пришлю к вам вашего оруженосца, он поможет раздеться. Рэймун следит сквозь щель полусомкнутых ресниц, как она присаживается рядом. Мочит кусок полотна — в комнате еще сильнее запахло мятой — прикладывает холодную ткань к его лбу. Это так приятно, что он замирает. Шелк ее низко спадающего рукава задевает его подбородок и рот, дразнит еле ощущаемыми щекочущими касаниями. Белая кожа оголившегося запястья совсем близко от его горящего лица. Она кажется такой нежной, гладкой… и беззащитной. Созданной для поцелуев, а не для воинских лат. Он закрывает единственный здоровый глаз, чтобы не видеть, и сжимает зубы. Чертово вино. В Хайгардене умели делать вина разной крепости. Из перебродившего меда диких пчел получался крепчайший, сшибающий с ног одним только запахом, напиток. Ему кажется, что сейчас в его крови течет эта перебродившая медовая брага, вскипая сладкой, дурманящей пеной. Он может жмуриться сколько угодно, но знакомый запах фиалок забивает ноздри, мешает дышать, будит желания, далекие от невинных поцелуев. Впорхнувшая после стука служанка оставляет кувшин с водой. «Хорошо, миледи», — тихо, по-детски шепелявит на ее приказ проводить сюда его оруженосца. Алисанна отнимает от его лба руку, к которой он так и не решился прикоснуться, и он слышит шорох шелка: она скользит бедрами, вставая с его постели. — Миледи… — в горле пересохло так, как будто он только что выплюнул полный рот раскаленного песка. — Если битвы будет не избежать, обещайте, что позволите мне находиться рядом с вами на поле сражения. Обещайте, что если будет опасность, то вы доверитесь мне. Она молчит. — Поклянитесь, — он не просит, настаивает, совсем забыв, есть ли у него право этого требовать. — Я не даю клятв, милорд, — она говорит тихо, но твердо. — Они дорого стоили моей матери. — Хорошо. В пекло клятвы! Просто скажите: «Я вам доверюсь». Молчание. Он нетерпеливо выдыхает, не открывая глаз. Еще молчание. … — Я вам доверюсь, сир Рэймун.