Signal Lost (& Found)

Сначала появляется цветок гибискуса в середине деформированного сердца. Потом идут несколько букетов, неаккуратные цветочные венки и несколько простеньких маргариток и астр. Это его детские рисунки. Те, которые он любил рисовать своей маме до ужасного ДТП, которое лишило её жизни, а его — желания рисовать цветы всю свою оставшуюся жизнь. Они очень старые, ещё с тех времен, когда они с отцом ещё переехал в Пусан… И до Кёнсу доходит, что это значит. Широко раскрыв рот, он поворачивается к Чонину, а потом снова смотрит на рисунки. — Они появляются на внутренней стороне запястья. Всё началось в пять лет. И все они для меня бесценные. Каждый твой сигнал. Сердце Кёнсу бьется чаще крыльев колибри, а взгляд прикован к прекрасным небесным рисункам Чонина, которые никак не отпускают. Он собирается встать, но Чонин, закончив, машет ему рукой и качает коротко головой. — Это ты. Всегда был ты. Ты… ты мой соулмейт, Кёнсу. Но сейчас время выяснить, твой ли я. Чонин возвращается к микрофону на другом конце сцены, а потом зал наполняет музыка [Ed Sheeran — Dive]. Когда Чонин поднимается на сцену, медленно шагая в такт звучащей мелодии, Кёнсу чувствует — глубоко звенящая мощная пульсация под кожей. Она идеально синхронизируется с трепещущими движениями длинных ног Чонина, когда тот выполняет текучие балетные движения. Кёнсу изумляется тому, как ему удается практически каждый раз предугадывать, когда танцор вытянет руку или сделает взмах кистью, рисуя в воздухе узоры. Движения Чонина очаровывают — это искусство в движении. Кёнсу чувствует, как сердце ускоряет свой ход, когда настаёт кульминационный момент. Чонин театрально вращается, пока внезапно не останавливается во время паузы перед припевом. Кёнсу на мгновение встречается взглядом с танцором и чувствует, что весь мир как будто исчезает. Есть просто он и Чонин, окружённые музыкой. Он может и видеть, и чувствовать всепоглощающую страсть, которая отражается, начиная с эмоций, на лице Чонина вплоть до кончиков пальцев. В повороте шеи, легком взмахе ладони, прогибе спины. Каждое движение рассказывает историю, делится чувствами: болью и надеждой, отчаянием и решимостью. Но главное — неприкрытое стремление быть любимым. Кёнсу ещё не видел такой уязвимости. Это подталкивает его сорваться с места и подойти к сцене, как только музыка стихает. Он бережно тянется к руке Чонина и кладёт его ладонь на свою грудь прямо над сердцем. Собственную ладонь он кладёт на грудь Чонина, которая вздымается тяжело то ли от напряжения, то ли от серьёзности момента. Они встречаются взглядами, когда Кёнсу говорит: — Я чувствую её — музыку в тебе. Он наблюдает, как любимая темно-коричневая радужка светлеет от облегчения и восхищения. Теперь он понимает, что получал сигналы раньше, просто не осознавал, что это они — те внезапные случаи того, как глубоко в груди звучал ритм музыки, которую он не слышал. Не зная этого, обычно Кёнсу всегда объяснял пульсирующий под кожей ритм или нелогичные импульсы, исходящие из самого сердца, некоторыми заскоками своего тела, а легкие головные боли и выброс эндорфинов тем, что его мозг устроен немного по-другому. (По крайней мере, так ему говорили. Особенности творческих личностей.) Есть много всего, что Кёнсу хочет сказать и узнать, чем хочет поделиться, но он не силён в словах. Он более уверен в выражении своих чувств с помощью рук. Он предполагает, что у Чонина так же, но, несмотря на то, что Кёнсу нужны для этого кисти, Чонину для этого нужно музыкальное сопровождение. Кёнсу позволяет своим касаниям говорить за себя и, лаская чонинову грудь, поднимается выше и прочёсывает его блестящую шевелюру. Он чувствует, как Чонин крепко обхватывает его талию и тянет ближе, пока не касается своим лбом его. Глаза его соулмейта ещё никогда не выглядели настолько ослепительно. Кёнсу чувствует, что тонет в них, пока зарывается пальцами в волосы на его затылке. Чонин спрашивает с затаенной улыбкой: — Так что теперь будем делать? — В столь невинном вопросе так много всего. Кёнсу чувствует кое-что невероятно особенное: Чонин признаётся, что он, если и мечтал о соулмейте, то никогда не осмеливался задумываться о том, что будет дальше. — Всё, что пожелаем, — мягко отвечает Кёнсу. Это всё, что было нужно. Они одновременно тянутся друг к другу, соединяя губы в самом сладком, неторопливом поцелуе. Это просто нежнейшее касание, но заставляет чувствовать Кёнсу невесомым. Они оба цепляются за этот первый невинный поцелуй, наслаждаясь прикосновением. Постепенно первый переходит во второй, а потом в третий, и каждый становится более страстным. Кёнсу чувствует, как дыхание Чонина учащается, как начинает быстрее вздыматься его грудь, и он неосознанно облизывается, прежде чем снова поцеловать. Прикосновение к увлажненным губам заставляет Чонина простонать. Он начинает посасывать нижнюю губу Кёнсу, и вау. Кёнсу чувствует, как это очень быстро начинает перерастать в нечто большее. Его пальцы стискивают в кулаке рубашку Чонина, притягивая ближе, чтобы лучше распробовать вкус губ, когда они начинают робко вылизывать рты друг друга. Целовать Чонина просто божественно. В животе разгорается похоть, но он пока подавляет её. Желая сохранить сладость этого идеального момента, Кёнсу заставляет себя отпустить футболку Чонина и просто мягко обхватить его лицо. Он позволяет себе клюнуть его в рот в последний раз, напористо, но уже без языка, прежде чем разорвать поцелуй. Он смотрит на замечательного юношу перед собой, благодаря свою счастливую звезду за идеально подобранную родственную душу. Желание выразить свою любовь переполняет его. Ему нужно… — Где они появляются? Мои рисунки? Чонин указывает на внутреннюю сторону своего оголённого левого запястья. Кёнсу проводит носом по гладкой коже и оставляет долгий нежный поцелуй. Замечательный холст. — Я чувствую вдохновение, — шёпотом объясняет Кёнсу. Он тянется к заднему карману и достает оттуда чёрный фломастер. Он открывает его зубами и левой рукой притягивает запястье Чонина ближе, чтобы правой нарисовать. Чернила легко скользят на загорелом запястье. Кёнсу делает набросок элегантных гребней океанских волн, придавая им объем, и детально прорисовывает, как те пенятся, сталкиваясь друг с другом. На самой верхушке он добавляет слова: Изящнее волн Он откладывает на будущее идею запечатлеть плавное танцевальное движение Чонина в воде. Он немного дует на рисунок, чтобы тот быстрее высох. Глаза Чонина наполняются слезами, когда он шепчет: «Спасибо». Кёнсу притягивает его для очередного нежного поцелуя и шепчет: — Надеюсь, ты не возражаешь. — Против чего? — шепчет в ответ Чонин. — Быть моим арт-проектом, — до конца наших дней. Кёнсу не уверен, что ещё не слишком рано говорить вслух последнюю часть, но чувствует именно это всем своим сердцем. Чонин отходит и усмехается: — А выглядит так, будто я против? — он машет в сторону бумаги, покрытой копиями работ Кёнсу. Они проходятся по сцене рука об руку, чтобы Кёнсу смог лучше рассмотреть их вблизи. — Как ты смог запомнить их все до последнего? — изумляется он, в первую очередь касаясь гибискуса. — Я знаю, ты гений и всё такое, но даже для человека с прекрасной памятью… Чонин неохотно отпускает его руку и уходит за кулисы, возвращаясь уже с кожаным дневником, который отдаёт Кёнсу. — Я срисовывал их. Их все. Кёнсу берёт дневник и бережно листает. Тут, должно быть, около пятидесяти разных набросков цветов, под каждым написанные названия аккуратным детским почерком. Их так много, и они все тщательно систематизированы… — Тебе нравятся цветы? — Они мои любимые, — признается Чонин без колебаний. И когда Кёнсу смотрит на него и видит расцветшую на лице радостную улыбку, он понимает кое-что. Впервые за десять лет у него снова получится их нарисовать.