Я тоже.
Ацуши смотрит внимательно. Изучающе. Но не прощается. Знает, что этот сукин сын будет жить. Будет жить, несмотря на то, что многие и сам он желает ему смерти. Но она надеется. И это так глупо. Глупо. У Дазая улыбка сменяется ухмылкой. Он ждёт. Он жаждет. И сердце стучит быстрее, ведь так должно быть? Это не из-за страха, отнюдь. Ммм, это странное возбуждение накатывает в горло и с гулким звуком падает вниз живота. Давай же, стреляй! Как будто услышав его мысли (почему как будто?), Ацуши медленно, дразня больное возбужденное тело, отпускает курок. Щёлк. Секунды длились бесконечно долго. Дыхание было бесконечно шумным. А Дазай был бесконечно опечален. И в этот день не получилось, а он так хотел, так желал. Чёрт. Ацуши тоже горько усмехается. Не удивлена. Нет, но привкус остался. — Жаль, — протягивает тот, — не сегодня, значит, — вздох, — а я так хотел умереть от рук милой девушки, — патетично вскинул руки, — за что? — господи, дайте ему титул королевы драмы. Он заслуживает её. Отвечаю. — Ну, я тогда пойду? — спросила Ацуши, которая, в принципе, не ждала ответа, ведь всё равно уйдет. Дазай внимательно смотрел на девушку, и вдруг выдал: — Ацуши-тян, а ты бы не хотела присоединиться к агентству? — и, добавив эпичности, ветер развевал его волосы и плащ. Девушка невольно усмехнулась и покачала головой, — а почему? Там же адреналин, — соблазнял её шатен, — там тебе точно не будет скучно, — на этих словах Ацуши посмотрела на него и ухмыльнулась. Ухмыльнулась как-то недобро. Ухмыльнулась так, что бегут мурашки по телу. — А почему я тогда не могу присоединиться, например, к мафии? — задала каверзный вопрос Ацуши, с удовольствием наблюдая, как улыбка Дазая незаметно дрогнула. — Но там же надо убивать, делать отчёты, и многое другое, — сам зная, что Ацуши глубоко безразлично на это, привёл стоящий, как он думал, аргумент, — там нужно будет подчиняться. — А в агентстве не так же? — В мафии ты должна безоговорочно подчиняться, — пожал плечами тот, — да, и если ты захочешь уйти, то не сможешь: либо останешься, либо умрёшь. — Но разве от этого не становится интереснее? — ухмылка не покидала губ Ацуши, — вечно пытаться сбегать, вечно убивать, вечно скрывать следы? Тогда куда же веселее? — Всю жизнь быть в бегах? Кто знает, когда ты сломаешься. — Становится веселее, не думаешь? — посмотрела на вечную мглу ночи Ацуши, — да и зарплата там выше. Дазай лишь промолчал на это, признавая поражение в битве, но не на войне. Так же он молча ушёл, плавая в своих думах. Ацуши огорчённо смотрела ему вслед. И это всё? Жаль, как жаль. Но она будет ждать следующую битву. О, подготовься, Дазай. Пора бы закончить этот день. Девушка направилась домой, не обращая внимание ни на что. Её очаровательные глаза были слегка прищурены. Губы сами растягивались в безумную улыбку. Очаровательно. Ей нравится эта игра. Она превосходна. Особенно, когда она побеждает. Ацуши вообще любит игры. Любит выигрывать. Давить своих врагов. Уничтожать своим превосходством. Развеивать прахом их мечты и желания. Убивать изнутри. Ацуши не жестокая. Ну, может чуть-чуть. Ацуши слышит свои чутким слухом что-то. Оу, там за углом насилуют девушку, как интересно. Трое здоровых мужчин, которые так омерзительно пахнут и девушка, чей аромат слишком нежен. О, она это так не оставит. Повеселимся же! — О-отпустите, — всхлип. Какой чудный голосок, — п-пожалуйста, п-прошу, — в ответ громилы лишь загоготали, и, вероятно, главный из их тройки произнёс: — Не брыкайся, и поверь, тебе даже будет приятно, — и, неприятный нежному слуху Ацуши, смех послышался оттуда. Отвратительно. Как отвратительно. Но Ацуши плевать. Ей куда интереснее увидеть девушку, чей запах так манит. — П-прошу в-вас, — удивительно тонкий голос девушки повторял лишь эту фразу, — мой отец заплатит вам, сколько нужно, только отпустите! — истерично закончила девушка. — Заткнись! — ударив на отмаш, прошипел один из парней, — сперва мы тебя трахнем, а потом и деньги возьмём, — усмехнулся тот и начал подходить к ней. Панический ужас охватил девушку с головой. Пожалуйста, не надо! — Нет! — в панике закричала та, не скрывая свои слёзы отчаяния, смотря на них, как избитый звёрек, что прячется в угол от жестоких людей. — Сука! — пнул в живот блондин, вызвав стон боли и град слёз Он плюнул ей в лицо, — молчи, падаль, — А гогот не унимался. Как же ей противно. Как же ей тошно. Тошно, блять. — П-прошу… — А мы хотели по-хорошему, — безумно улыбнулся один и начал расстёгивать ремень. Он трахнет её сегодня, сейчас. Он уверен в этом, — но, раз ты не хочешь, тебя придётся наказать. — Не надо! — прокричала та. От страха прикусила губу до крови, окрашивая свои губы в алый. Страшно. Страшно. Страшно. — Блять, заткнись, дура! — влепив пощёчину, прокричал в ответ брюнет. Парни скривились от этого. Им хотелось просто животного секса, — тупая шваль! — А-та-та, как нехорошо, — покачала головой Ацуши, опираясь об стену, — бедную девушку насиловать, — её глаза заискрились в темноте, — без меня. — Хочешь присоединиться? — спросил тот же самый парень, что ударил девушку, уже представляя горячую картину. Ацуши передёрнуло от этого, но она кивнула, — тогда присоединяйся, — Ацуши облизнула губы, и, медленно, не спеша, с грацией хищника, направилась к испуганной девушке, что замерла в изумлении, теряясь в этих омутах, что поглотили её. Девушку очаровал этот профиль Ацуши. Что-то дикое и неизведанное влекло к ней. И эти глаза. Она не может оторвать взгляд, чувствуя, как тонет в них — она не против так умереть. Тем временем Ацуши рассматривала девушку. Она была нежна, как и её запах: глаза её, как сама кровь, были алые, они сияли испугом и паникой; волосы чисто белого цвета обрамляли милое личико девушки; маленький носик и коралловые губы делали этот образ неземным. Кожа белоснежна, без изъяна. Фигура была похожа на Ацуши, но без сильной худобы. Она была хрупкой. Хрустальной. Как и её запах: ландыш и яблоко. Мур. Тигр доволен. Тигр согласен. Ацуши внутренне усмехнулась, ожидая безумное веселье. Давненько она не выходила на охоту. Девушка смотрела на неё затравленным взглядом, и губами прошептала, как молитву: «Не надо». Ацуши очаровательно улыбнулась, пленяя её. Её улыбка, как у чёртового инкуба, была обворожительной. Прекрасной. Божественной. — Что мы медлим? — грубый голос послышался за спиной, что прервал магию этого момента. Ацуши резко повернулась к ним, не скрывая кровожадного оскала, — что ты? — не дав ему договорить, Ацуши обратилась к ангелу: — Закрой свои очаровательные глазки, — попросила та её. Девушка лишь покорно закрыла глаза, как будто зная, что ей можно доверять. Удовлетворительно хмыкнув, она повернулась к парням. Удлиняя свои когти, её глаза зажглись холодным пламенем, — ну что, поиграем? Ответа не последовало. Были только крики. И запах крови. Девушка отчаянно жмурилась, стараясь не открыть глаза. А ещё было странно спокойно. Приятно. Она просто сходит с ума. А Ацуши убивала. Убивала с особой жестокостью. Выпустив когти наружу. Вонзая клыки в тёплую плоть. И убивая. Убивая. Убивая. Вытаскивая кишки. Таща за волосы, член и кость, что, ой, как неловко, вышла наружу. Ломая кости. Вынимая глаза. Заставляя не умереть от болевого шока. И, когда перестав мучить, с отвращением посмотрела на картину, что она сама нарисовала тремя мужчинами, точнее, их органами, кровью. Везде валялись куски мяса, костей. Омерзительно. Да, это омерзительно. И Ацуши должно либо вырвать, либо понравиться. С такой жестокостью убивают только маньяки. Наверно. Или люди, что мстят. Наверно.Но это не так.
У Ацуши в глазах лёд. Ей плевать на трупы. На то, что она с ними сделала. На то, что сама вырвала им глаза. На то, что ломала кости. На то, что резала кожу. Ей безразлично. Неужели, скука так приелась, что она избавляется от неё таким образом? Ацуши не жестокая. Ну, может чуть-чуть. Крики прекратились, и девушка решила открыть глаза. Но улицу вновь озарил душераздирающий крик. О, боже. Боже. Боже. Это ужасно. Неправильно. Это… это… это… Омерзительно. Тошнота подступает к горлу, и слёзы как-то текут сами по себе. Ноги не держат, падают. Руки трясутся, как будто она сама убила этих людей. Как будто она сама вырвала их кишки. Пусть они и хотели её изнасиловать, но нельзя же их так… убивать. Нельзя же? Нельзя! Ацуши смотрит, как звериный ужас накрывает ангела с головой. Как она своими прекрасными глазами в панике пытается не смотреть на это. Но она смотрит. Ей противно. Её тошнит. Хочется блевать, да, ангел? Хочется вырвать свои глаза, чтобы не видеть? Иди стереть себе память, чтобы забыть. Но… почему же ты смотришь, а ангел. Тебе нравится? Тебе это нравится? Ей не нравится. Точно не нравится! Ей противно. Ками, просто отпустите её. Прошу. Она не хочет на это смотреть! Но продолжает детально изучать, как мозги медленно стекают с стены, как рука отделилась от тела и лежит рядом со сломанными пальцами, особенно сломан был большой и средний, как черепная коробка разделилась на двое, как на груди всё растерзано и видно, как бьётся сердце.Бьётся! Оно, чёрт возьми, ещё живое. И она не может отвести глаз. Что с ней творится? Объясните! Или просто, сука, убейте. Заставьте забыть это. Заставьте любым образом. Просто дайте забыться. Красноглазая резко падает в обморок, но Ацуши успевает подхватить её. Ласково улыбнувшись, он направилась домой. Что ж, у неё появилась идея для снятия скуки. Она пока не будет убивать людей. Пока. Она же не монстр. Так почему это так неуверенно звучит, м, Ацуши? Может, потому что ты сама в это не уверена? Или ты знала, но не хочешь им быть? Или… ты хочешь быть им? Ацуши шла по ночному городу. Мгла обвила город своей вуалью. Полностью скрывая от любопытных глаз звёзд. Полностью скрывая от презрительной луны. Обнимая, как родная мать своё дитятко. Мягко, нежно. А. Ночью всегда спокойнее. Ночью всегда приятнее. Ночью всегда так легко. Ночью можно быть самим собой. Быть зверем. Да, Ацуши зверь. Не зря же она тигр? Хищник. Грёбаный хищник, что ждёт своего момента напасть и растерзать на части. А потом опять выжидать, скрываясь в тени большого города, и иногда выходить погулять тёмной чарующей ночью. Ночью можно дышать полной грудью. Ночью можно не скрывать свои мысли и чувства. Ночью можно уподобиться животным и затеряться в звериной страсти. Страстью, что отличаются дневной. Она обжигающая. Жадная. Голодная. Это манит. Это чарует. Ночью все открыты романтике. Даже ночью можно утопиться в сентиментальной любви. Смотреть на звёзды, гулять по городу, сидеть на крыше. Ходить за ручку, не стесняясь никого, ведь людей нет. Можно целоваться, где хочется. Можно обниматься часами, и никто не посмотрит, как на умалишённых влюблённых. Ночью всегда играет азарт. Не важно какой. Воры выходят грабить. Маньяки — убивать. Подростки портить чужое имущество. Проникать. Люди грешат именно ночью. И это привлекает. Ночью люди открывают свое второе я. Ночью люди раскрепощаются.Это волшебно!
Ацуши добралась до квартиры, открыла дверь в дом и включила свет. Аккуратно уложив девушку на кровать, Ацуши пошла искать одежду для неё и её гостье. Достав из шкафа две пижамы, отправилась назад в комнату. Надев красную пижаму, состоящий из шорт и майки, одела на девушку. Сама пепельноволосая решила надеть чёрную большую футболку, на которой было одно единственное слово на-русском (она долго это искала): «Чёрный». Ласково улыбнувшись ей, она отправилась готовить поздний ужин. Очень поздний. Но, ладно. Пройдя на кухню, она решила приготовить лёгкий салат и сварить курицу. Потратив на это минут тридцать, Ацуши решила проверить свою гостью, захватив стакан воды. В комнате девушка, чья внешность сравниться лишь с ангельской, уже проснулась и пыталась понять, где она. Наткнувшись на Ацуши, её всю затрясло, и глаза расширились от страха. — В-вы кто? — Ацуши, — лукаво улыбнулась та. — Ч-что вам от меня нужно? — Ничего. Почти ничего. — Ч-что вы хот-тите со мной сделать? — запинаясь спросила девушка. Ацуши лишь подошла ближе и села на кровать, не обращая внимания на то, что она пыталась уползти подальше от неё. — Ты меня боишься, — не вопрос, констанция факта, — почему же? — промурлыкала та. Девушка на это выпучила глаза и громко-громко задышала: — Вы! Вы! Вы убили людей! — истерично заявила та, отодвигаясь всё дальше, пока не наткнулась на тумбу. — Почему ты думаешь, что это именно я убила тех людей, — с долей любопытства спросила Ацуши. — Вы их убили прямо перед моими глазами! — не прекращая вопить, заявила та. — Но ты же закрыла глаза, — шально посмотрела на неё Накаджима. Казалось, что ей нравится это. Почему казалось? Это так и было, — так почему ты думаешь, что это была я? — Но там же никого кроме нас не было, — отчаянно проговорила девушка. — Почему же? — бодренько спросила та, — там были эти три чурбана. Они могли убить друг друга, ты не думала? После этого вопроса девушка посмотрела на неё неверящим взглядом. Было ясно, что та не поверила ни единому слову, но задумалась. Увидев, как она сомневается, продолжила: — А вдруг мимо человек проходил и убил их? А? Или я позвала кого-нибудь, чтобы их устранили? Вдруг их убили люди твоего отца? — Но… — Но? — Вы же их убили, — шёпотом произнесла та. — Ты так думаешь? — так же тихо сказала она, смотря в её глаза, — ты в это веришь? — ответом ей была тишина. Ацуши довольно улыбнулась, — ты, вероятно, голодна. Пошли, я немного приготовила поесть, — с этими словами Ацуши встала и подала той руке. Девушка неуверенно вложила свою руку в её ладонь. Сжав её, Накаджима повела её на кухню, отмечая, что ангелу нравится обстановка в доме, — Присаживайся, — кивнула в сторону стула. Дождавшись пока та сядет, наклала салат и поставила перед ней фруктовый чай. Беловолосая внимательно смотрела на действия её… спасительницы? Да, пока что спасительницы. Она же не убивала? Да? Глупо! Глупо! Глупо! Твердит разум. Нельзя ей верить, кричит мозг. Интуиция просто вопит об опасности. Но сердце. Сердце. Сердце шепчет. И она прислушиваются к шепоту. Не к крикам, не к воплям. А к, чёртвозьми, сердцу. А оно твердит: «Всё хорошо. Всё хорошо. Всё хорошо.» Всё же хорошо? — Как тебя зовут? — задала Ацуши вопрос, внимательно смотря, как она вздрогнула от неожиданности. — А? Харука Миядзаки, — представилась она. Миядзаки. Дочь Такаши Миядзаки. Известной личности, что довольна богата и популярна. Может, и не на вершине власти, но близко. Отлично. — Харука. Красивое имя, — промурлыкала Ацуши, удовлетворительно видя, как алеют её щёки, — меня Ацуши. Ацуши Накаджима. — О! Я слышала о тебе! От отца, от его коллег. Они все говорили, какой ты хороший программист, работаешь отлично и… — затараторила та, не скрывая восхищения. Но, увидев, как насмешливо смотрят глаза напротив, вновь покраснела и закусила губу, — простите. Я просто очень восхищена вашей работой, — пролепетала та, досадуя о того, что она так глупо опозорилась. А ведь отец её учил, как себя вести. Учил! И где результат? — Да ничего, ничего, — со смешком ответила та, — так ты дочь Такаши? — Да, — согласилась та, кивая в такт своим словам, — вы его знаете? — Встречались как-то, — туманно произнесла она, — и переходи на «ты», мне как-то неловко. Мы же почти одного возраста. Сколько тебе? — Мне 17, а ва… — видя, как Ацуши приподняла бровь, быстро исправилась, — тебе сколько? — Мне 18, — откинувшись на стул, ответила она. — Ааа, — дав столь длинный и информационный ответ, замолчала Харука. — Ха-ру-ка, — по слогам произнесла её имя Ацуши, — ты зачем ночью одна гуляешь? Тебе отец не говорил, что ночью небезопасно? — Ммм, — замялась та, нервно сгибая пальцы, — по правде говоря… Я сбежала. — Сбежала? И почему же? — догадываясь о причине, спросила пепельноволосая. — Да, неважно, — пыталась отмахнуться Харука от вопросов, но не получилось. Любопытство возрастает с геометрической прогрессией. Наверно, ей интересно. Ацуши не уверена, ведь уже догадалась, но играть роль надо. Идеально И почему она не пошла в актёры? — Отец бил? — видя, как она яростно замотала головой, продолжила выдавать свои такие ненужные никому догадки, — он решил тебя выдать замуж? — рубиновые глаза расширились от удивления, что означало, что она попала в точку. В принципе, не удивительно. Влиятельные люди всегда выдают своих детей, чтобы быть ближе к вершине. Многие не жалуются, несмотря, что вышли не по любви. Только холодный расчёт. Понятно, почему она сбежала. Невинное и наивное дитя, — и из-за это сбежала, — не удивительно. И скучно. Очень. Но девушка сама не скучная. Чует Ацуши, что девушка не проста. — Ты не понимаешь! Мой отец — расчётливое и жестокое существо! Он только ради своей выгоды всё делает! Я ему нужна только для того, чтобы пробиться выше, — Ацуши не перебивала, давая ей выговориться, — а я хочу только счастья! Любви! Слышишь, любви. Хоть капельку, — первый всхлип вырвался их груди девушки, — почему он меня так ненавидит?! Это стало точкой кипения, и горькие рыдания затопили квартиру Ацуши. Девушка что-то кричала, истерила, пыталась перевернуть стол. Рыдала. Топилась в своей боли. Тонула. Тонула в этом океане горечи. Выплескивала всё из себя. Все свои переживания, обиды. Она говорила, говорила, говорила. Что-то. Ацуше, честно, плевать. Она просто смотрела на это, слегка кривя губы. Не слушала, нет. Просто ждала, пока та наговорится. Кажется, что она попала в театр абсурда. Прошло два часа, три, пять? Харука не знает, но точно помнит, как долго-долго плакала, как нежные объятия сжимали её, как какие-то слова исходили из слегка пухлых губ Ацуши. Вроде как, она успокаивала её? Но как же приятно быть в её объятиях. Кажется, начинает клонить в сон. Утром всё выясним. А пока, здравствуй, тьма. Девушка, что держала Харуку в своих объятиях, довольно ухмылялась. И глаза были прищурены от удовольствия.О, Харука, перед тобой сидит чудовище, намного страшнее твоего отца. Поверь.
Уложив её на кровать, Ацуши пошла к балкону. Уже светало. Рассвет. Что она там говорила про рассвет? С новой жизнью, вроде? Или с новым днём? Она не помнит. Да, и плевать. Сейчас она просто посмотрит на рассвет и подумает. Минут 10 ей хватит, а потом пойдёт читать. Заварит кофе. Устроиться опять на балконе. Вздохнёт. И начнёт читать. Будет впитывать информацию со страниц, как губка. Будет нежно гладить корешок книги. И пить кофе. Ощущая себя наконец-то расслабленной. Как мало нужно для счастья, оказывается.А этот день не кончается.
Но сначала, надо бы кое-что выяснить. Но не сейчас. После кофе и книги. А в это время в одном особняке сидит мужчина. Лет 45-50. С глубокими морщинами и больными зубами. С сединой на висках и усталостью в глазах. С горбом на спине и синяками под глазами. Осунувшийся, похудевший. С глубокой болью на сердце. С лживой маской ледяного босса. С пустым сердцем. Оно не бьётся. Так, просто кукла. А рядом с ним стоит мужчина, слегка ухмыляясь. Может быть, удивляясь. О, и чуть-чуть восхищаясь. Не человек. Так, просто дьявол. А за ним люди. Рабы. Не люди. Так, просто марионетки. А за этим фарсом стоит девушка. Не просто девушка. Так, просто кукловод, как она думает. Как она думает. Как же всё это глупо, думает Ацуши. Как же всё это безумно, думает Ацуши. Как же всё это весело, улыбается Ацуши. Вообще, Ацуши любит много и долго думать. Раскладывать всё по полочкам. Стирая от туда ветхую пыль. Как с книгами. Ацуши любит думать так, как будто они листает книгу не о своих мыслях. А просто книгу чьего-то авторства, что пожелал остаться неузнанным.Вероятно.