***
Больше мы с ним о тех событиях вслух не вспоминали. Я совсем уже оправилась, голова перестала болеть, и чувствовала я себя просто отлично. Квазимодо на удивление тоже пришел в себя. Хотя, первые недели две на звонаря было жалко смотреть, он походил на собственную тень. Какой бы предателем не оказался в итоге его «отец», Квазимодо искренне любил его до самого конца. И он пожертвовал ради меня самым дорогим, что у него было. Осталась одна я. Кстати, проблем из-за гибели архидьякона у нас не возникло, так как все случилось поздно вечером, и свидетелей у преступления звонаря не было и быть не могло. В народе за Фролло прочно закрепилась репутация чернокнижника, и его падение с собора единогласно приняли за самоубийство. Конечно, если бы не я, горбун давно бы признал свою вину, я в этом не сомневалась, хотя мы и не говорили с ним на эту тему. Да мы вообще почти не говорили. Звонарь переживал свое горе молча, и от того мне было еще сложнее. Я не знала, как облегчить боль, пожиравшую его изнутри, и практически не оставляла его одного. Квазимодо не прогонял меня, с безмолвной благодарностью принимая мою поддержку. К слову, я так и не сказала горбуну, что люблю его, для него и без того было достаточно потрясений. Я не знаю, сколько бы я еще протянула с признаниями, если бы в один из вечеров он не зашел в мою келью и не заявил, что должен сказать мне что-то очень важное. — Что-нибудь случилось? — встревожено спросила я. — Я долго думал, — медленно ответил Квазимодо, — Вы ведь не сможете всю жизнь провести здесь. Я не хочу для Вас такой судьбы, вы достойны гораздо большего. Мне очень хочется, чтобы Вы были счастливы, а здесь в четырех стенах Вы счастливой никогда не станете. Вы должны жить, радоваться солнышку, идти, куда душе угодно, быть свободной. — И что же ты надумал? — Я готов помочь Вам покинуть собор, — на одном дыхании выпалил звонарь, видимо, чтобы не дать себе возможности передумать. И уже увереннее добавил, — когда угодно, хоть сегодня ночью. — А ты? Ты же останешься здесь совсем один, — пораженно произнесла я. — Пусть это Вас не тревожит, — он пытался говорить спокойно, но при этом по возможности избегая смотреть на меня. Его выдавали только сжатые в кулаки руки, так что костяшки побелели. Все. Хватит его мучить. — Я хочу, чтобы ты ушел отсюда со мной, — без обиняков заявила я. — Я? С Вами? Неужели Вы и правда этого хотите? — тихо спросил горбун, и в голосе его так явственно звучала надежда. — Да. Теперь мой черед сказать тебе что-то важное. Подойди ко мне, сядь рядом, — и я похлопала по матрасу рядом с собой. Звонарь выполнил мою просьбу. — Видишь ли, Квазимодо, — начала я издалека, — с некоторых пор я осознала одну вещь, но все ждала подходящего момента, чтобы сообщить ее тебе. Ты только не волнуйся, ладно? Помнишь, ты спрашивал, если ли у меня любимый? Горбун медленно кивнул, на лице его появилась такая обреченность, что я мысленно прикусила себе язык. Но продолжала: — Так вот, недавно я полюбила одного очень хорошего человека. Он такой сильный, умный, внимательный, заботливый, нежный и очень любит меня. Понимаешь, о ком я? Но Квазимодо продолжал озадаченно смотреть на меня. Он, судя по всему, не допускал даже мысли, что это может быть он. Я взяла его за руку и проговорила, глядя прямо ему в глаза: — Я люблю тебя. И все равно, подходящий ли это момент. Он молчал. Просто сидел и молча вглядывался в мое лицо. Я мысленно похвалила себя за то, что изначально предложила ему сесть, иначе, боюсь, ноги не удержали бы его. Его молчание стало напрягать, я протянула руку, тронула его за плечо. Он весь задрожал, прямо как впервые дни, когда я касалась его. — Что Вы сказали? — выдавил он, наконец. — Я люблю тебя. Могу повторять, пока тебе не надоест. — Зачем Вы так? — и я невольно вздрогнула, так укоризненно звучал его голос, — Вы же знаете, я жизни за Вас не пожалею. И так будет всегда, до последнего моего вздоха. Но моя любовь к Вам ни к чему Вас не обязывает. Не переживайте за меня, не Ваша вина в том, что Вы стали самым дорогим, что у меня есть. Я справлюсь, правда, но умоляю, не делайте так больше. Слишком больно. — Ты же обещал верить мне. Почему сейчас не веришь? Никто мне кроме тебя не нужен, ты сказал, что желаешь мне счастья, а счастлива я буду только с тобой. — Сон ли это? Тогда я не хочу просыпаться. Никогда. — Это не сон. Я здесь, я рядом. И я все еще очень люблю тебя. Он не мог поверить своему счастью, и это отразилось на его лице. Боже, с какой любовью он смотрел на меня! Не отрывая нежного благоговейного взгляда от моего лица, он взял мои ручки в свои большие мозолистые ладони, затем наклонил голову и даже не поцеловал, а невесомо коснулся их губами и прижался к ним щекой. Я понимала, что он все еще пытается осознать это и принять. Я не мешала ему. Наконец очень медленно он поднял голову, не выпустив, однако, моих рук. Взгляд его был затуманен нежностью и, кажется, слезами. — Обними меня, — попросила я. И он осторожно потянулся ко мне, положив одну ладонь мне между лопаток, а другой прижал к своей груди мою голову, так что я могла слышать бешеный стук сердца. — Послушайте. Слышите, как бьется? С того самого дня, с той самой минуты как Вы дали мне воды, оно целиком и полностью принадлежит Вам. Ласточка Вы моя маленькая… Так мы сидели какое-то время, пока совсем не потемнело. Я уже окончательно разомлела у него в руках. А он то гладил меня по волосам, то вдруг начинал мне что-то тихонько нашептывать, но я не могла разобрать слов, то на мгновение прижимался щекой к моей растрепанной макушке. В нем было столько нежности, он просто не знал, как еще дать ей выход. Его прикосновения убаюкивали меня. — Я сейчас засну. Глаза закрываются. Возьми меня на ручки или это уже наглость с моей стороны? Ответом мне была ласковая улыбка. Он потянулся за покрывалом, завернул меня в него и взял на руки как маленькую девочку. Я помню только, как перед сном чмокнула его в щеку, а потом задремала. Последней мыслью моей почему-то было: «верно говорят, счастье любит тишину». А следующей ночью мы с ним ушли из собора навсегда.Счастье любит тишину
5 июля 2019 г. в 13:49
Первым из чувств ко мне вернулся слух. И я услышала до боли знакомый грубый голос, в котором звучала такая бесконечная тоска, что кровь стыла в жилах.
— Боже, пожалуйста, не дай ей умереть. Все что угодно, господи. Убей меня, забери мою душу, забери все, что хочешь, но позволь ей жить.
Постепенно, я осознала, что лежу на очень твердой поверхности, видимо на камнях, а рядом со мной сидит Квазимодо и отчаянно молится за меня. Я приоткрыла глаза и слегка пошевелилась. Ответом мне была пульсирующая боль в затылке. Сколько же прошло времени? Судя по всему, была уже глубокая ночь. Но в свете фонаря я рассмотрела такую знакомую нескладную фигуру. Горбун вздрогнул, неверяще глядя на меня.
— Жива… Потерпите, я сейчас, сейчас, — торопливо бормотал он, бережно поднимая меня на руки. Живой… Не сдерживаясь, я тут же обхватываю его шею, наплевав на боль в макушке. Он сжимает меня покрепче, и мы оба, уже успев проститься друг с другом, замираем, не в силах разжать руки. Он первым смог совладать с собой и, немного отстранив меня, молча понес прочь с галереи. В келье он осторожно опустил меня на постель. — Как Вы себя чувствуете?
— Голова болит. Но не переживай, все будет в порядке. Хотя шишка, наверное, вскочит.
— Вы сильно ударились. Я принесу холодной воды. Я быстро, — и он выбежал из кельи.
Приложить холод к ушибу оказалось хорошей идеей. Я полностью доверилась заботливым рукам звонаря и сама не заметила, как провалилась в забытье.
Горбун был первым, что я увидела, проснувшись. Казалось, с того момента, когда он оставил меня в потайной комнате, он прожил десяток очень несчастливых лет. Под глазами залегли черные тени, лицо побледнело и осунулось. Более чем уверена, он не покидал своего поста у моей постели ни на миг. Голова еще слегка побаливала, но уже терпимо. Старуха оказалась права, ничего серьезного.
— Болит? — хрипло спросил он.
— Уже почти нет, все хорошо.
Внезапно он бросился на колени перед моим ложем, — Умоляю, простите меня. Я обещал уберечь Вас и не сберег. Мне нет оправдания, я не имел права бросать Вас одну. Простите, — еще раз прошептал он, склоняя голову и складывая руки.
— Ну что ты. Ты не виноват ни в чем. Не надо, встань, — растеряно забормотала я, не зная, куда деваться от чувства неловкости.
Но он упрямо оставался на коленях рядом с моей постелью.
— Расскажи мне, что случилось. Я знаю, священник отдал приказ убить тебя.
— Знаете? Они ждали меня на мосту. Но я отводил Вас в убежище, я задержался немного. Они спутали меня в темноте с каким-то несчастным и закололи его. Они выдали себя, я понял, что меня ждали. Но эти люди больше никого не потревожат, последний из них сказал мне, что приказ отдал отец. Затем я…не нужно Вам этого знать. Я понял, что Вы в опасности. Я клянусь Вам, я спешил назад, так быстро, как только мог, я надеялся, что Вы в безопасности в своем убежище. Но Вас не было там. Я бросился искать Вас. Вы были на галерее, лежали на полу, а мой господин…он пытался… — горбун не смог этого произнести. — Он не успел. Катя, он мертв. Я убил его собственными руками, столкнул с галереи, — и он резко замолчал.
— Мне так жаль, — искренне воскликнула я, пытаясь прогнать от себя образ архидьякона, шарящего руками по моему бездыханному телу.
Но Квазимодо только покачал головой. — Я думал, что Вас больше нет, — вдруг проговорил он срывающимся голосом. Он, казалось, не замечал, что из глаза его брызнули слезы и тихо потекли по лицу, — Вы лежали такая бледная, такая холодная! — Он вдруг уткнулся лицом в мое ложе и плечи его задрожали. Видеть, как он плачет, для меня было невыносимо, он же такой сильный, я привыкла к тому, что это он всегда готов подставить свое плечо, когда мне плохо. А теперь мы поменялись ролями.
«Милый мой, как бы мне хотелось утешить тебя!» — думала я. Я ведь знала, о чем он думал в тот момент, пока я разговаривала со старухой: «Это все, что я любил!» Я обняла огромную нескладную голову, прижалась щекой к рыжим волосам и принялась гладить его по дрожащим плечам. Я была слишком маленькой по сравнению с ним, моих рук не хватало, чтобы дать тепло его огромному мощному телу. Постепенно звонарь брал себя в руки. Он глубоко и прерывисто дышал. Наконец, он поднял голову, как можно незаметнее вытер лицо и только тогда посмотрел на меня.
— Я сейчас принесу Вам покушать. Вы должны больше отдыхать, пока совсем не поправитесь.
Я только согласно кивнула.