A Snowflake in Spring

Проникнуть в комнату Эльзы оказалось разочаровывающе легко. По правде говоря, в Эренделльской лечебнице для душевнобольных или как, черт возьми, называлось это место, была просто дерьмовая охрана – вероятно, потому, что здешнее финансирование было в лучшем случае скудным и назвать заведение обустроенным или приятным язык попросту не поворачивался. Его кровать ужасно скрипела, на потолке повсюду виднелись пятна воды; большая часть бюджета уходила на лекарства, еду и одежду, то есть, на самое необходимое, а камеры слежения, как и персонал, были довольно старыми. Новые сотрудники были редкостью; если же они и появлялись, то не всегда были квалифицированными. Большинство пациентов представляло собой ходячие плаксивые истории, причем, не обязательно буйные, поэтому круглосуточная охрана со снайперскими вышками и сторожевыми псами была не нужна. И это лишь помогало Хансу в его роли хитрого и тихого взломщика. Им следует быть осторожнее при собеседовании потенциальных соискателей, думал Ханс, когда между бледными пальцами парня блеснул металл. С усмешкой парень сунул в передний карман только что украденную связку ключей. Один-единственный щенячий взгляд, и эта растяпа Кари в ловушке. Меньше надо было пялиться на эмоционально нестабильного, но такого потрясающего меня. Типо, да ладно, за кого она меня принимает? За главного героя какого-то дурацкого любовного романа, который прямо сейчас пишет у себя в голове? Хотя, правильнее будет за “героя второго плана”... она ведь отлично подходит на роль неинтересной и непривлекательной типичной сучки, типаж которой почему-то стал встречаться все чаще и чаще в самых разных историях в качестве протагонистки. Кари была одной из самых новых медсестер и являла собой жизнерадостную, но донельзя несообразительную и наивную рыжую девушку (мысль о том, что его милая Анна обладала теми же качествами, никогда не приходила парню в голову – в глазах Ханса сестра была идеальной и совсем не походила на такую раздражающую Кари) с плохими зубами и огромным желанием чесать языком; она была старше парня на пять лет, не больше, однако при первой же их встрече он почувствовал свое превосходство над медсестрой. И, насколько он мог судить, его чувства не ошибались. Со вздохом парень вернулся на некоторое время назад, когда он, наконец, закончил страдать на очередном часовом сеансе терапии. Сжатая от гнева челюсть, едва скрываемое раздражение… как и обычно под конец. Господи, как же он их ненавидел... “Ну что, мой мальчик, как мы себя сегодня чувствуем?” “Я не знаю, сколько гребаных раз тебе еще повторить, Ласка, перестань меня так называть. Я не твой мальчик, я не твой друг. Я не твой вообще никто”. “Ох, но ты же мой пациент! Так что тебе придется открыться мне, рано или поздно. Это твое постоянное чередование агрессии и безразличия с первого же дня здесь мне не нравится”. “Меня держат здесь против моего желания, так что прости уж. Мой характер не настолько гладкий и блестящий, как твой лысый череп”. “Это правда? Вы ведь добровольно приехали сюда на лечение, не так ли?” “Передо мной стоял выбор: это прекрасное место или тюрьма. А я слишком хорош для последнего”. Беседы с доктором Уизелтоном всегда либо веселили Ханса, либо приводили его в бешенство, так что защитной реакцией служили шутки над фальшивыми волосами мужчины и над нелепой растительностью на его лице. Насмешки всегда вызывали у невысокого терапевта раздражение, однако в последнее время в ответ на подшучивания летели вопросы, которые все чаще били по живому. “Ханс, я хотел бы поговорить о твоей семье. Ты не сможешь вечно бегать от этого”. “Я просто не понимаю, зачем и почему ты хочешь поговорить о моих родных. Они мертвы уже десять лет, дедуль, мое кровоточащее сердце уже давно заштопано и вылечено”. “Я говорю не о твоих родителях, Ханс, а об Анне. Как она ко всему этому относится?” Когда Уизелтон впервые задал этот вопрос, Ханс замер. “... к чему?” Его неуверенный ответ – первый подобный ответ за все время здесь – дал направление Уизелтону, куда надо копать, и на каждый вопрос терапевта тело Ханса реагировало одинаково. “Как ты думаешь, что чувствует твоя сестра, когда видит тебя в таком состоянии?” Его бросало в холодный пот. “Как ты думаешь, что почувствовала Анна, когда увидела у своей двери полицию, разыскивающую тебя?” Он начинал чувствовать буквально все: судороги в сухожилиях пальцев, фолликулы каждого своего волоса, капельки пота на лбу… “Как ты думаешь, что испытала Анна, наблюдая за тем, как ты избиваешь до полусмерти бедного парня?” Голова парня раскалывалась, а челюсть болела – настолько сильно он стискивал зубы, удерживая себя от того, чтобы не перескочить через стол и не вырвать с мясом язык мужчины напротив. Эти вопросы были практически несправедливы… они были нечестными. Анна была для него целым миром. Все, что Ханс делал, он делал для нее и ради нее; ради ее счастья, ради ее безопасности. Не его вина, что он оказался здесь, и не его вина, что все остальные, по всей видимости, хотели усложнить себе жизнь; единственное, чего хотел парень – быть с Анной. Быть счастливым, как раньше, без кого бы то ни было. Чтобы не было ни докторов, ни медсестер, ни учителей – никого, кто, черт возьми, считает, что имеет право указывать семейству Кристиан, как им будет лучше. Им не нужны были родители. Они прекрасно обходились без них. Им не нужны были друзья: тот факт, что Анна всегда приходила к нему, лишь подтверждал, что в жизни девушки Ханс был номером один. Ей больше никто не был нужен. И уж точно ей не нужна была Эльза. От одной мысли об этой немой блондинистой уродке у Ханса волосы на затылке вставали дыбом. Да, даже он признавал, что девушка выглядела довольно привлекательно с ее голубыми глазами и странно-бледными светлыми волосами… однако что-то в ней было не так; не молчание, нет. Оно было странным, но обоснованным, и парень был уверен, что блондинка не притворяется (как-никак, он хорошо разбирался в актерской игре). Ханса пугало не молчание, а эти самые голубые глаза. Несмотря на то, что все, казалось, считали девушку невинной овечкой, в этих сапфирах виднелись глубина и наблюдательность, а наблюдательные люди опасны. Они обращают внимание на все, на любую незначительную деталь – исключительно из-за безотчетной паранойи, что их мучает; наблюдательные люди склонны к постоянным раздумываниям, замысловатому поведению и нездоровой одержимости чем-либо. Наконец, такие люди не ведают покоя. Ханс знал, что эта Эльза наблюдательна; он знал и то, что она мечтает о его сестре. Голубой цвет обычно ассоциируется со спокойствием, однако парень не мог не сравнивать глаза блондинки с заброшенным озером, в котором скрывалось что-то извращенное и опасное – мысли девушки, которые, подобно сорняку, опутывали Анну. Вот только Анна была слишком милой, слишком любящей для того, чтобы просто поверить ему на слово. Думать иначе было бы чересчур нарциссично. И именно поэтому Ханс украл ключи. Он собирался найти доказательства, и если он их найдет и докажет Анне, что этой уродке нельзя верить, то с чистой совестью разорвет Эльзу на куски. Может быть, ему даже не придется этого делать: если выставить все в правильном свете, то, вполне возможно, Анне будет противно настолько, что она избавится от девушки сама. Эта мысль заставила парня усмехнуться. Он просто обязан был найти что-то стоящее. После того, как Ханс узнал о маленьких посиделках девушек, он примерил свой лучший костюм пай-мальчика и использовал все, что было возможно, чтобы узнать, когда и как надолго Анна приезжала сюда. Помогло еще то, что из окна парня открывался прекрасный вид на сад: он проводил много времени, просто смотря за птицами, летающими снаружи (потому что, честно говоря, в этой комнате было больше нечем заняться), а также за тем крошечным кусочком земли, что был ему виден, поэтому попутно наблюдал и за некоторыми пациентами, которым было разрешено выходить на улицу в определенное время. Парень не был настолько глуп, чтобы прямо спросить об Анне или Эльзе: это было бы слишком подозрительно, и более компетентные медсестры его бы сразу же раскусили. Однако вопросы о пациентах, которых Ханс видел снаружи, никаких подозрений не вызывали; такие безобидные мелочи, как “О, на днях я видел женщину с безумной прической, с одной стороны – черные волосы, а с другой – белые, кто она?” или “Неужели тот мужчина, который бродит по саду, действительно считает себя пиратом?” помогали понять, кто в какие дни выходит. И так как из недели в неделю все повторялось, к исходу третьей Ханс был почти уверен, что знает, когда Эльза выйдет из своей комнаты и начнет пускать слюни на его младшую сестру, пока они будут сидеть в зале для посещений. Знание того, что его сестра находится в здании, заставляло его кровь кипеть – как и всегда, когда кому-то из них угрожали. Желание подбежать к ней, обнять и вытащить их обоих отсюда было почти непреодолимым… … но необходимость показать Анне, что он прав, а Эльза опасна, было сильнее. “Здравствуй, Ханс. Готов вернуться в комнату?” Парень поднял голову и заставил себя улыбнуться при виде приближающейся к нему Мэривезы. Кроме обеда, она сопровождала его на сеансы и обратно, а когда у него еще были права на посещения, то и к Анне. Он так давно не видел лица сестры… Пробормотав “Да, мэ-э-эм”, он было встал, но в этот момент из кабинета Уизелтона выглянула Кари, и холодок, пробежав по спине парня, закрался ему прямо в сердце. Неужели заметила? Конечно, девушка не была самой умной, однако и Ханс не был опытным карманником, поэтому вполне возможно, что она могла обнаружить пропажу. А если это так, то теперь у него большие неприятности. Но страхи парня развеялись, когда Кари лишь с улыбкой помахала медсестре и вновь исчезла в кабинете. Борясь с желанием облегченно вздохнуть, Ханс с приподнятой бровью посмотрел девушке вслед. Когда дверь заперлась, он повернулся к Мэривезе, и та повела его наверх, обратно в комнату; пока они шли, парень молился, чтобы ключи не звякнули в кармане и не выдали медсестре своего местонахождения. Он знал, что ключей не хватятся еще какое-то время: Кари была новенькой, так что обязанностей у нее было немного. В основном девушка помогала готовить и убираться, иногда вела сеансы терапии у самых юных пациентов лечебницы. Надеюсь, она не заметит их пропажи вплоть до вечера, а может, если повезет, то и до утра. К тому времени я точно что-нибудь найду, а ключи оставлю где-нибудь так, как будто я вообще не при делах. Может, выкину их под стол Ласки – она же только что была там, значит, она просто подумает, что уронила их. Поднимаясь по лестнице вместе с Мэривезой, Ханс мысленно прокручивал в голове расписание, чтобы еще раз убедиться в том, что именно сегодня тот самый день. Леди Де Виль появлялась в саду два дня назад… а сегодня я видел ту крошечную блондинку с плюшевым кроликом. Значит, сегодня среда. По идее, Снежная Королева еще несколько часов проведет с Анной… когда я заметил ее в тот единственный раз, был обед. Значит, у нее более поздний обеденный блок, а это, в свою очередь, значит, что когда Мэривеза меня закроет, у меня будет достаточно времени, чтобы забраться в комнату блондинки и выйти оттуда прежде, чем меня спалят. Конечно, камера в коридоре сломана, так что никто меня увидеть не должен, но надо быть осторожнее. На всякий случай. Надеюсь, я не перепутаю комнату… ее дверь же четвертая, если считать от моей? Или пятая? Довольно скоро женщина привела Ханса обратно в клетку, которую он был вынужден называть комнатой. По правде говоря, Мэривеза не испытывала симпатии по отношению к парню: это было видно по тому, как коротко и рублено медсестра говорила с ним, да и ласковым ее поведение тоже нельзя было назвать. Впрочем, Ханса это не слишком задевало, он уже привык к такому. “Я вернусь за тобой через несколько часов, когда начнется обед”. Пробормотав что-то ответ, Ханс улегся на кровать; уткнувшись в потолок и обдумывая в который раз предстоящее дело, он продолжал ждать даже тогда, когда дверь закрыли и заперли. В конце концов, когда дыхание парня достаточно успокоилось (по его же стандартам, конечно. Любой бы инструктор по йоге посчитал бы такой ритм ни на что не годным), он подошел к двери и достал из кармана связку. Надеясь, что быстро найдет нужный, Ханс начал подбирать ключи. Жаль, конечно, что в реальности взломать замок не столь просто, как в виртуальном мире. Эх, в "Скайриме" мне бы даже ключи не понадобились. Но, должно быть, на его стороне сегодня были Девять Божеств, ведь первый же ключ, который он вставил в замок, подошел. Болезненная улыбка озарила лицо парня, когда дверь, щелкнув, открылась, и Ханс позволил себе на мгновение раствориться в чувстве счастья. Наконец, решительно расправив плечи и сузив глаза, парень медленно надавил на ручку, стараясь при этом не шуметь, и, достаточно приотворив ее, заглянул в получившуюся щель. Убедившись, что в коридоре пусто, он выскользнул из комнаты и запер за собой дверь на случай того, если кто-то вдруг будет проверять их, пока он будет в комнате Снежной Королевы. Ханс быстро двинулся по коридору, отсчитывая три двери и гадая, верно ли он выбрал. Скосив глаза на ту из них, перед которой остановился, парень поменял решение и шагнул к следующей. Решение было правильным, потому что холод, пахнувший из комнаты (по крайней мере, разыгравшемуся воображению Ханса так показалось) сразу после того, как он открыл дверь, показал, что он достиг своей цели. В последний раз окинув взглядом коридор и убедившись, что никто не стал свидетелем его вторжения, парень проскользнул внутрь. Надо признать, первая реакция Ханса, когда он оказался в комнате, была не чисто негативной. Снежная Королева, судя по всему, обожала чистоту, потому что внутри было все прибрано: идеально застеленная кровать, идеально опять-таки организованный письменный стол (Почему у меня его нет?)... единственное, что выбивалось из общей картины – коллекция бумажных снежинок, свисающих с потолка. Хансу хватило одного взгляда на них, чтобы понять, что это работа Анны. Он не знал этого наверняка, однако он был в этом уверен. Итак, почему же они висели у Эльзы? Губы парня искривились, а кулаки сжались; желание разорвать эти снежинки было почти непреодолимым, но он не стал этого делать. Он ведь пришел сюда за поиском доказательств, и погром в комнате ради того, чтобы выпустить гнев, определенно не был рациональной тратой времени, которого и без этого было немного. Оторвав взгляд от местами неуклюже сделанных цветных поделок, Ханс переключил свое внимание на стол; быстро подойдя к нему, он выдвинул первый ящик и обнаружил в нем что-то похожее на синий альбом для рисования. Вытащив и быстро пролистав его, парень обнаружил в нем лишь множество набросков лис, лисьих глаз, а также множество профилей и схематичных набросков людей, в которых Ханс отчасти узнал других пациентов. Особенно пухлая фигура вызвала у парня искренний смешок: настолько точно всего несколько линий передали формы старшей медсестры Герды. Но если в альбоме он смог обнаружить лишь собственный смешок, значит, альбом был для него бесполезен. Фыркнув, Ханс захлопнул его, бросил на стол и возобновил поиски. Второй ящик был заполнен скомканными листами бумаги, под которыми виднелись блокноты; схватив сразу несколько штук, парень расправил их и разложил на столе. Подозрение и волнение плескались в его змеиных глазах. Как оказалось, все эти листы были неудавшимися письмами, которые пыталась написать Эльза. Ханс зарычал, когда понял, что в большинстве этих попыток блондинка обращалась к его сестре, однако ни одно из писем не было очень длинным, а многие и вовсе были перечеркнуты жирными черными линиями, из-за чего прочесть их было практически невозможно… и это было ужасно неприятно, ведь это значило, что и они ему тоже не помогут. Но среди этих писем выделялось одно – судя по всему, наиболее успешная попытка Снежной Королевы. Дрожащим, неуверенным почерком на листе было выведено имя Анны, а ниже можно было разобрать следующее: Я хочу, чтобы ты знала, как долго я желаю произнести вслух твое имя. Произнести и почувствовать, как оно звучит. Мне так жаль, что я… – три следующие строчки были полностью зачеркнуты, – Я такая жалкая. Я так долго молчала, что даже писать стало трудно. Я почти забыла, как пользоваться ручкой. А еще я кое-что читала о лечении дефектов речи и, честно говоря, я не уверена, что когда-нибудь смогу говорить так же, как и до… Ханс нахмурился. Разумеется, как только появилось что-то интересное, письмо оборвалось. Ну, в одном она точно права. Она определенно жалкая. Жалкая, но пока что не опасная, поэтому разочарованный парень переключил свое внимание на третий (и последний) ящик стола – он был разочарован настолько, что чуть не вырвал бедный ящик из полозьев. Внутри опять лежали какие-то письма и открытки, однако не за авторством Эльзы; все они были идеально сложены и аккуратно вложены в неиспорченные конверты, и их было так много, что они забили ящик практически полностью. Взяв одно из писем и в восхищении оценив шикарную почтовую бумагу, Ханс глянул, кому оно было адресовано и кто был отправителем. Брови парня изумленно взлетели вверх, когда он понял, что все эти письма были отправлены родителями Эльзы. Любопытство взяло над ним верх (а может быть, то была ревность), так что Ханс вытащил из конверта одно из писем. Практически три страницы были исписаны безупречным наклонным почерком, и парень прищурился, пытаясь разобрать тесно посаженные буквы. Судя по всему, это было одно из старых писем, потому что наугад выбранная строка гласила: Не могу поверить, что моей маленькой девочке уже целых тринадцать! Я так хотела, чтобы Эдна сшила тебе по этому поводу новое платье, но она настаивала на том, что сейчас она занята чем-то более важным; клянусь тебе, моя дорогая, эта женщина до безумия талантлива… возможно, в своем безумии она и черпает идеи… Еще одно доказательство того, что Эльза безобидна ровно настолько, насколько все думают. Ноздри Ханса раздулись от бешенства, однако глаза его были наполнены страданием, и в какой момент задетый до глубины души парень поднес лист бумаги ближе к лицу и вдохнул его запах… подумав на мгновение, не могла ли его мать пользоваться подобными духами. Ханс еще мгновение смотрел на письмо, после чего со вздохом аккуратно сложил его и, наклонившись, вернул назад, к десяткам таким же конвертов. Плечи парня поникли от появившейся из ниоткуда всепоглощающей внутренней пустоты, и все, чего ему сейчас хотелось – это вернуться в свою комнату, свернуться калачиком и лежать так, пока ему не станет хоть немного лучше. Однако когда Ханс выпрямился, кое-что привлекло его внимание. Под всеми письмами, тщательно спрятанный, лежал большой черный блокнот. Мимолетное уважение, которое парень выказал к письмам девушки, тут же исчезло, и с широко распахнутыми глазами Ханс схватил этот альбом. Он был тяжелым, и вне зависимости от того, что в нем было, парень должен это узнать – и он узнает. Смахнув в сторону скомканные письма и положив найденный артефакт, он уперся в стол и пристально уставился на черную обложку, надеясь и в то же время нервничая при мыслях о том, что он может найти внутри. Наконец, собравшись с духом, молодой человек медленно перевернул первую страницу… … его сестра. На него смотрела его же сестра. И со следующей страницы тоже. И с третьей. И с пятой. И из центра альбома. “Что за… – ужас отразился на лице Ханса, когда он осознал, что весь альбом буквально заполнен рисунками Анны. Улыбающаяся Анна. Анна в профиль. Анна, сидевшая с ним на диване, причем, он был просто остовом, без каких-либо деталей. – Что за херня?” Скорость, с которой он переворачивал страницы, неуклонно росла по мере того, как прорисовка становилась все точнее, пока, наконец, сходство не стало просто сверхъестественным. Парень чувствовал себя просто отвратительно, но не из-за художественных способностей Эльзы, нет; ему было противно от того, что каждый следующий рисунок, наглядно демонстрирующий нездоровую одержимость Снежной Королевы, был все более рискованным. Были наброски, где Анна краснела, кусала губы… была даже целая страница, посвящена только глазам девушки, затуманенным и переполненным желанием. А еще было платье. На отдельном развороте был полноцветный рисунок его младшей сестры в вызывающем платье с открытой спиной – чересчур открытой, как казалось Хансу. Ярость заклокотала в нем, и гнев заструился по его жилам. Когда же парень на следующей странице обнаружил быстрый набросок Анны в том же платье, но распростертой на том, что, очевидно, было кроватью, его руки задрожали… однако затем Ханс добрался до последнего рисунка в альбоме. Внутри него что-то оборвалось, и с подкатившим к горлу чувством тошноты парень выронил альбом, будто бы тот внезапно загорелся. Если бы только он был так везуч! Вместо этого чертов альбом лежал на столе, упрямо раскрытый на той самой странице, от которой Хансу стало не по себе. Тошнота сменилась слепой яростью – яростью настолько свирепой, что в глазах у парня потемнело, а каждая клеточка его тела, казалось, вибрировала с частотой, которая бывает только у самых кровожадных зверей. Взревев, Ханс сиганул к столу, вырвал рисунок из альбома и ринулся к выходу, как бык на матадора. К тому моменту, как он нашел Снежную Королеву, она была уже обречена. Примечание от автора Я вернулась, мои милые. Скучали по мне? Признаю, в примечании к последней главе я была сукой. Но я не жалею об этом. Да, возможно, я и была в отвратительном состоянии, однако это не оправдывает вас за ваше поведение. Всем тем крошечным цыплятам, которые меня все еще поддерживают: вы просто бомбически клевые. И позвольте добавить: следующая глава – это Глава. Думайте по поводу этого все, что хотите. Ваша Cel.