A Snowflake in Spring

Неделю спустя “Ты можешь хотя бы пообещать мне, что с ней будет все хорошо? Если она еще не готова никого видеть – ладно, но я просто буду спать спокойнее, зная, что она в порядке”. “Она… приходит в себя, – вздохнула в трубку Рапунцель. – Все, что мы сейчас можем – не торопиться и надеяться на лучшее. Он еще не очнулся”. “Черт… А в лечебнице вообще понятия не имеют, что произошло? Разве у них не должно быть камер наблюдения, патрулей или чего-то подобного? Рапунцель откинула в сторону выбившуюся прядь каштановых волос и, подумав, сколько раз она сама задавалась всеми этими вопросами, печально повторила то, что ей сказал отец. “Они все еще пытаются собрать воедино все, что произошло. Очевидно, Ханс каким-то образом заполучил одну из связок ключей… но мы не знаем, почему из всех пациентов в этом оказалась замешана именно Эльза. По словам санитаров, эти двое никогда не общались; они думают, что, возможно, Ханс пытался добраться до Адама – того парня, с которым подрался несколько недель назад – а Эльза просто оказалась не в том месте и не в то время?.. Анна еще ничего не говорила, однако… она должна что-то знать об этом, – девушка вздохнула и бросила отчаянный взгляд на дверь своей комнаты. – Но пока она не расскажет или пока Ханс не очнется, мы как в потемках”. “Ладно… тогда просто можешь сказать ей, что я звонил? Снова? И что Свен передает ей привет?” Голос Кристоффа звучал покорно и подавленно. Девушка чувствовала, что он ужасно, буквально до одури, переживает за свою подругу. Не то чтобы она могла его винить: Анна ведь до сих пор не объяснила, что происходит, а последний раз парень общался с рыжей несколько дней назад, когда заносил ей домашнее задание. Кристофф упоминал, что тогда он перебросились парой слов, но на этом все – с тех пор он ничего более от Анны не слышал. Рапунцель улыбнулась, однако без особого энтузиазма. Какой преданный парень. “Конечно, Кристофф… Я позвоню тебе, если что-то изменится”. Они попрощались, и девушка вернулась на диван, в объятья своего парня. Аура Юджина всегда действовала на нее успокаивающе и вселяла уверенность – Рапунцель любила его, в том числе и за это. Его было невероятно трудно вывести из себя, так что он отлично вписался в семью с абсурдно большим количеством тягот и печалей; нет, это не значило, что Юджин был бесчувственным, наоборот – он заботился о ней и обо всем, что было с ней связано. Он был для девушки как скала, и независимо от того, что происходило в ее жизни, Рапунцель знала, что всегда может прижаться к груди своего парня и моментально осознать, что все будет хорошо. Возможно, не сразу, но определенно будет. Юджин поднял руку, обнял девушку за плечи и притянул ее к себе, однако ничем, кроме тихой усмешки, не побеспокоил Рапунцель. Было очевидно, что он в курсе этой напряженной ситуации, и ему, как и всем остальным, не терпится узнать, что именно произошло, но парень понимал, что нужно ждать. Они не могли давить на Анну и не могли поговорить с Хансом; и если ожидание было всем, что им доступно на данный момент, то так тому и быть. “Знаешь, я давненько не видел Оленьего короля. Мы должны позвать его на ‘Монополию’ или что-то подобное. Он ужасно в нее играет, и наблюдать за ним в некоторые моменты до невозможного весело”. Девушка что-то промурлыкала Юджину в плечо и крепче прижалась к нему. Парень какое-то время молчал, глядя на нее с любовью и пониманием, после чего повернулся обратно к телевизору. “Или, возможно, как-нибудь в другой раз”. Анна смотрела на пару, прижимающуюся друг к другу, и не могла никуда спрятаться от зависти, которая тончайшими иглами впивалась в нее до глубины души. Глаза девушки были красными, воспаленными, сухими и потускневшими – результат нескольких дней, проведенных в рыданиях и накручивании себя (с последним ее разум справлялся особенно хорошо, показывая рыжей все более ужасные варианты будущего). Анна устала плакать. Она устала от того, что ей постоянно мерещился Ханс, изломанный и окровавленный. Она устала от чувства беспомощности, от постоянной боли, от… Девушка вздохнула и, отвернувшись, вернулась в спальню Рапунцель – комнату, которую по факту заняла, пусть и не без чувства вины. После того, как все они, наконец-то, получили новости, и кузина разве что не силой сгребла Анну в охапку и увезла ее в свою квартиру, рыжая задолжала ей, по крайней мере, кофе. Плюхнувшись на кровать лицом вниз, она накрылась одеялом с головой; прямо сейчас у девушки было такое состояние, что ей было легче свернуться калачиком, чем не свернуться. Она даже не знала, что с Хансом что-то случилось, пока ей не позвонил дядя… дядя, которого она не видела с прошлого Рождества. “Анна? Анна, ты как?” “Дядя? Да все хорошо, вот, только что домой зашла, а что случилось?” Да, пуховые одеяла и подушки были мягкими, однако они все еще царапали усталые веки Анны, когда девушка зарылась в них в отчаянной попытке обрести чувство защищенности. Прямо сейчас она вновь была там, в лечебнице, в которой еще совсем недавно целый и невредимый Ханс зачем-то бродил по коридорам. Медсестры понятия не имели, с какой целью, но предполагали, что, возможно, он искал, с кем бы подраться. Рыжая не сказала ни слова, когда ее дядя вскользь упомянул, что на той же лестнице нашли до смерти перепуганную молодую блондинку, однако с того момента девушку не покидало ужасающее чувство, будто она медленно увязает в трясине; с каждым днем, что проходил без вестей из лечебницы, Анне становилось все хуже. Ей казалось, что все вокруг состоит из игл, что вонзаются в нее и пытаются добраться до самого сердца. То, что Эльза была на той же лестнице, под которой с раскроенным черепом валялся Ханс, было слишком отвратительно, чтобы являться простым совпадением. “Они считают, что он мог упасть, споткнувшись… Но мы оба с тобой знаем, что твой брат не из тех, кто просто так берет и теряет равновесие. Скорее всего, его столкнули”. Анна не совсем осознавала, что происходит на самом деле, пока дядя с самым мрачным выражением лица и с тетей на буксире не появился в квартире. “Его перевели в Эрендельскую центральную. Будет… будет лучше, если ты пока что не будешь одна”. “... мы сейчас к нему?” “Нет, пока нет”. “Почему нет?!” “Анна… он еще не очнулся”. Она провела два дня, расхаживая взад и вперед, грызя ногти и практически ничем не питаясь. То, что осталось от ее семьи, могло только смотреть на девушку и не трогать ее, зная, что их собственная боль – это лишь часть той нестерпимой боли, что терзает и без того дышащее на ладан эмоциональное равновесие Анны. Когда они, наконец, приехали в больницу, никто не знал, как отреагирует Анна. Даже сама Анна. Все, конечно, боялись, что она сломается, впадет в истерику, начнет кричать и откажется отходить от брата даже на шаг… но когда их провели в палату и девушка, наконец, увидела Ханса, произошло то, что было совершенно не в характере обычно экспрессивной рыжей. Семейство покинуло заведение еще более взволнованным, чем приехало сюда, ведь вместо любой реакции, которую от Анны ожидали Рапунцель, Юджин и остальные, девушка просто молчала. Единственное, что было от нее слышно в те несколько часов – это вопросы к доктору: насколько все плохо? Когда Ханс очнется? Можно ли уже говорить о каком-то непоправимом ущербе для его здоровья или еще слишком рано? Линейный перелом черепа, сломанный нос, множественные ушибы, треснувшие ребра… список повреждений больше походил на пулеметную очередь. Возможно, Анна не уделяла все свое внимание тому, что говорила врач, однако она впитывала каждое слово, и, сидя у постели Ханса и изучая глазами его раны, составляла у себя в голове список того, что ей нужно будет изучить по возвращении домой. К счастью, самой пугающей вещью, которую предстояло пережить ее брату, была пластика носа; по словам медсестер, выглядел Ханс гораздо хуже, чем его дела обстояли на самом деле: черные и уродливые синяки, ужасающие швы на лбу, да, но парень не был изуродован до неузнаваемости. “Сейчас мы должны просто ждать. Смею вас уверить, он в отличной форме: молодой, крепкий… Он выкарабкается. Мы беспокоимся лишь о том, как он отреагирует, когда, наконец, очнется: если он проходил терапию по управлению гневом до того, как попал сюда, то в самом худшем случае его выбросы станут еще разрушительнее. Осложнения от ЧМТ могут быть совершенно любыми, в том числе и психическими: перепады настроения, тревога, депрессия. Реабилитация определенно не будет простой”. Слышать подобное было совсем не обнадеживающе. “К счастью, мы сотрудничаем с ведущими терапевтами, специально ради таких случаев… однако мы можем обсудить это и позже. Я оставлю вас наедине”. Анна покидала больницу с остекленевшими, но не влажными глазами. Рапунцель и Юджин тревожно переглянулись, когда настало время уходить, а сама рыжая, лишь устало вздохнув, отвернулась от кровати брата. Всю обратную дорогу девушка не проронила ни слова и даже не возражала, когда ее дядя твердо “предложил” ей остаться либо с ними, либо с Рапунцель и Юджином – она только безрадостно улыбнулась, когда ее кузина, обняв девушку за плечи, заявила, что “разумеется” Анна остается с ней. Впервые в жизни она поняла, что начала анализировать ситуацию, пусть и дерьмовую, со всех сторон. Она не была убита печалью и горем; боль мотивировала девушку что-то делать и думать о том, как облегчить жизнь себе и своему брату. В тот же день, вечером, рыжая позвонила дяде и попросила выставить их квартиру на продажу, а еще сказала ему, что, скорее всего, переедет к нему и тете – разумеется, после того, как ей удастся убедить Рапунцель, что с ней все будет в порядке… Анне действительно не хватало места в крошечной однокомнатной квартире кузины. Спустя еще два дня она чувствовала себя практически бездельницей, так что, усевшись за компьютер, рыжая провела три часа, изучая последствия травм головного мозга и особенности реабилитации, читая о логопедии и физиотерапии… она хотела знаний, нуждалась в них. Девушка позвонила в школу, объяснила, что случилось, и попросила, чтобы Кристоффу разрешили взять ее домашнее задание и принести ей. Директор, сомневаясь в ее просьбе, спросил, может ли он переговорить с ее дядей и получить подтверждение словам Анны; разумеется, рыжая ответила согласием, и уже на следующий день блондин примчался к ней со стопкой домашних заданий и заметок от обеспокоенных учителей, огромной пиццей и медвежьими объятиями. Было приятно его увидеть, тем не менее, вскоре после того, как они все вместе отобедали, Кристоффа попросили уйти. У него, конечно же, сразу возникли вопросы и подозрения, но девушка с улыбкой отмахнулась от них и просто попросила дать ей время. Она пыталась справиться со всем этим самостоятельно, и даже блондин должен был признать, что справляется она гораздо лучше, чем от нее ожидали, однако… … однако потом позвонила миссис Хэлланд. И все те успехи, которых Анна добилась, все то чувство ментальной поддержки, за счет которого она не сломалась, все это исчезло в одно мгновение. Почему? Потому что в ту же секунду, как рыжая услышала по телефону голос Кэтрин, она осознала, что за последние 72 часа ни разу не подумала об Эльзе (за исключением того момента, когда девушка сразу поняла, что именно Эльза была той съежившейся на лестнице блондинкой, которую нашли рядом с побитым и окровавленным телом Ханса). И когда Кэтрин позвонила, чтобы узнать, знает ли Анна о том, что случилось, и сказать, что Эльза… плохо справляется с ситуацией, вновь охваченное паникой сердце рыжей рухнуло вниз. Знание того, что ее брат рано или поздно поправится, давало Анне возможность беспокоиться о ком-то другом, и этим другим теперь была Эльза. Женщина говорила спокойно, но рыжая превосходно слышала под напускной вежливостью рьяную материнскую заботу; она знала, что даже когда Кэтрин спросила о состоянии ее брата, все, о чем она хотела говорить на самом деле, была ее дочь. Почему здесь оказалась замешана Эльза? Могло ли это быть простым совпадением? Снова у Анны требовали ответов, которых у нее не было. Сейчас у девушки было лишь одно: видение Эльзы, одинокой… напуганной. И рыжая бросила трубку. Торопливое прощание, вымученное обещание позвонить вновь, когда сможет; Кэтрин попыталась было сказать что-то еще – возможно, даже хотела успокоить девушку, утешить ее – однако теперь, когда Анна вспомнила об Эльзе и обо всем том времени, которое провела, не думая об Эльзе, в то время как их отношения стали еще более хрупкими и ненадежными… Слезы вновь навернулись на глаза, и Анна впервые за долгое время почувствовала что-то, помимо грусти. Перевернувшись на спину, она уставилась в потолок и начала гадать, как все они до такого докатились. Ее брат был госпитализирован, ее лучший друг сходит с ума, переживая за нее… А ее, если честно, уже буквально тошнит от ощущения собственной беспомощности. Внезапно рыжая встала. Потребность что-то делать – хоть что-то – лишь частично перебивалась головокружением из-за чувства голода. Девушка схватила ключи от машины, собрала волосы в неаккуратный пучок и, отключив телефон от зарядки, вышла из комнаты. К счастью, у Юджина была привычка слишком громко включать телевизор, так что парочка, уютно устроившаяся на диване, не услышала ни как Анна набирает Мэг, ни как торопливо выскальзывает из квартиры. Двадцать минут спустя донельзя озадаченная и взволнованная Мегара сидела в кафе-мороженом Ральфа, наблюдая за Анной, и хотя гречанка до сих пор не могла привыкнуть к тому, что крошечная девушка напротив может умять, по меньшей мере, килограмм мороженого за один присест, она старалась оставаться серьезной. Даже когда рассеянно поигрывала соломинкой в своем коктейле. “Итак… Кексик, мы будем говорить о том, почему ты снова не появляешься в школе, или ты просто привела меня сюда, чтобы показать, как ты поглощаешь саму себя в эквиваленте мороженого?” Рыжая отправила в рот еще три ложки лакомства, удовлетворенно вздохнула и вытерла рот салфеткой. “Мне это и вправду было нужно, – пробормотала она себе под нос, прежде чем откинуться на спинку кресла, массируя глаза. – Ладно, у меня была ну просто дерьмовая неделя, и меня уже тошнит от дерьмовых недель. Мне кажется, что я постепенно начинаю вырабатывать к ним иммунитет, потому что впервые за неделю у меня возникло чувство супер-мотивации, а не супер-депрессии”. Уголки рубиновых накрашенных губ Мэг дрогнули в смущении. “Что-то случилось с Эльзой?” “Да, да, – хотя голос девушки и прозвучал нежно, Анна застонала и сразу попыталась отмахнуться от вопроса, – но если я заговорю об этом, мне снова станет грустно, а я сейчас должна оставаться на позитивной волне”. “Эм… – брюнетка моргнула. – Ладно? А о чем тогда ты хотела поговорить?” Анна положила руки на стол и наклонилась вперед, будто бы собиралась поделиться с Мэг величайшим секретом… однако, поскольку Анна была Анной, ее голос был весьма далек от шепота. “Во-первых, я хотела бы поблагодарить тебя за то, что ты мой друг, – тут рыжая шикнула на брюнетку, которая моментально попыталась уклониться от похвалы, и продолжила, – Я не знаю, как это случилось и почему ты вообще решила быть со мной, несмотря на мои проблемы, на постоянно пропускаемую школу, на прочее… спасибо. Тусоваться с тобой безумно приятно”. Благодарный румянец на щеках Мэг сказал все за нее, и рыжая, улыбнувшись, потянулась и накрыла руку брюнетки своей. “Что ж, всегда пожалуйста. Я полагаю, мне следует сказать спасибо и тебе, потому что из-за моей несдержанности со мной иногда бывает… трудно”. “Не иногда, а большую часть времени, дорогая ты моя грубиянка, – Анна лишь усмехнулась на прищур брюнетки и отвернулась от девушки, проверяя что-то в телефоне; то, что она там увидела, заставило ее улыбнуться еще сильнее, и рыжая повернулась обратно к Мэг. – Итак, зачем я позвала тебя сюда. Признаю, это немного эгоистично, но прямо сейчас мне нужно, чтобы в моей жизни было хоть что-то хорошее, а когда ты счастлива, это, ну… определенно очень хорошо. Так что я позвонила Кристоффу, и сейчас мы убьем одним выстрелом двух зайцев, потому что кое-кто определенный пытается ради тебя очистить свою совесть, и, как мне кажется, вам двоим давно пора сесть и просто поговорить”. “О, только не говори мне… – внезапно девушка почувствовала на себе чей-то взгляд и, замолчав, обернулась. Около входа в кафе стоял Кристофф, держа дверь открытой перед крайне неудобно себя чувствующим футболистом. – Чудо-мальчик?” На Геркулесе не было жакета университета Эренделла: сейчас он больше походил на того ботаника-историка в толстовке Олимпийского университета, которого Мэг впервые встретила в библиотеке. Впрочем, даже то, что парень стоял в этой же толстовке и держал в руках цветы, не спасло его от раздраженного взгляда брюнетки, так что он, глянув на Кристоффа и получив кивок в качестве поддержки, шагнул внутрь заведения. Невероятно довольная собой Анна встала навстречу бедняге. “Ты все-таки надел его! Отлично выглядишь, – рыжая широко улыбнулась его застенчивой благодарности, после чего схватила со стола свою тарелку. – Ну, ты знаешь, что делать. Заставь Мэг простить тебя, и все будет хорошо. Хорошо?” У брюнетки отвисла челюсть, когда она увидела кивающего Геркулеса. “Прошу прощения? Я тебе не какой-то товар, кексик”. Парень с Анной повернулись к ней, и Мэг застыла. Наконец, она поняла, почему тогда, на парковке, бросилась защищать едва знакомую девушку; брюнетка даже удивилась, почему не догадалась раньше. Те же рыжие волосы, те же сияющие глаза цвета моря… та же неуклюжая доброта и такое же доброе сердце. Отвлеченная осознанием того, что ее лучшая подруга и бывший парень вполне могли бы быть близнецами в параллельной вселенной, Мэг ничего не смогла ответить, когда в дело вновь вмешалась Анна. “Мэг, я знаю, ты скучаешь по нему. Даже когда ты жаловалась на то, каким придурком он стал – Герк, без обид – твои глаза были грустными. И я знаю, что он тоже скучает по тебе, он сам мне об этом сказал… и когда говорил, то практически рыдал, как маленький ребенок”. “Эй!” “Да ладно тебе, просто признай это, – Геркулес закатил глаза и принялся ворчать, что, мол, это не так, а Анна, хихикая, повернулась обратно к Мэг, которая все еще смотрела на них как зачарованная. – Ты можешь хотя бы выслушать его? Если он тебя не убедит, то я никогда больше не буду пытаться снова вас свести, клянусь!” Что ж, если ты так говоришь... Лавандовые глаза вновь метнулись к стоящему Геркулесу и, к удивлению девушки, увидели, с какой нежностью и надеждой на нее смотрит парень… с нежностью, напоминающей о давно минувших днях. В конце концов, фыркнув, Мэг подняла свой стакан. “Сначала наполни вот это, а потом уже поговорим. И еще, – она подняла взгляд на Анну. – Вы с Оленьим королем и не думайте куда-то уходить. Сядьте за барную стойку так, чтобы я могла вас видеть; я все еще должна задать парочку вопросов, а то и выдать несколько пинков под зад, за то, что меня все еще держат в неведении. Поняла?” “Так точно!” Анна отдала честь и поспешила прочь, к Кристоффу, который тут же заключил ее в крепкие объятия. В следующий же миг Геркулес поменял практически кончившийся Рут Бир Флоат брюнетки на букет лилий, что принес с собой. Ее любимые цветы. Сентиментальный придурок.

***

Кэтрин Хэлланд была одновременна потеряна и переполнена радостью… однако это была горькая, эгоистичная радость. Каждому, у кого были глаза, было очевидно: случившееся на лестнице определенно причинило ее дочери ущерб, вот только никто (и в особенности сама Кэтрин) не знал, насколько этот ущерб был велик. Эльза, казалось, после того дня вновь ушла в себя, и большинство медсестер и врачей предполагало, что это связано с тем молодым человеком, что сейчас лежал на больничной койке. Хоть это и заставляло женщину чувствовать себя ужасно, но она не могла сказать, что считала, будто бы Ханс этого не заслужил. Никто, кроме него и Эльзы, толком не знал, что произошло, и материнский инстинкт подсказывал Кэтрин, что здесь кроется что-то нечестное. Однако больше всего Кэтрин беспокоило то, как Эльза реагировала на упоминание рыжей девушки. Не было больше тех мягких и кротких улыбок, наполненных теплотой, что прежде всегда возникали у блондинки, когда она слышала об Анне, нет; теперь у ее дочери напрягалась спина, дрожали руки, а на глазах сразу же возникали слезы. Девушка в принципе провела очень много времени, плача, и всегда от этой картины сердце женщины грозило разбиться на миллион осколков. Единственным светлым моментом во всей этой ужасной истории была записка, которую Кэтрин держала сейчас в руках вместе с.... вместе с бланками выписки. Ее дочь покидала лечебницу. По собственному желанию. “Я хочу домой, мама. Пожалуйста”. Эльза написала ее сама, на глазах Кэтрин, и прошло так много времени с тех пор, как они общались (и не было разницы, посредством речи или письменно), что поначалу женщина пребывала в тотальном шоке. Все предыдущие попытки дочери как-то сообщить о своих мыслях или желаниях заканчивались слезами или давно приевшейся тишиной… словом, надежда, казалось, давно была утеряна. И теперь эта надежда вновь забрезжила перед ними. Конечно, Кэтрин все еще безумно переживала; она хотела докопаться до сути того, что изводило ее дочь, но теперь они будут делать это, не покидая дома. Дома, где Эльза будет в безопасности. Когда ей позвонили из лечебницы, женщина была в ужасе от того, что ее девочка пострадала, но больше этого ужаса она как Кэтрин надеялась никогда не испытает. Доктор Уизелтон неоднократно принес свои извинения, настаивая при этом, что возвращаться домой не в интересах Эльзы, однако Кэтрин не хотела этого слышать. По правде сказать, она была сыта увещеваниями доктора Уизелтона до конца своих дней. И сейчас женщина собиралась сделать то, что, вероятно, должна была сделать уже давным-давно. Вернуть свою дочь домой, туда, где ей будет комфортно. Отныне реабилитация будет идти так, как того пожелает Эльза, а не кто-либо еще, и только тогда, когда она будет готова. “Эльза, родная, твой отец ждет нас у ворот, в машине. Как только все соберешь, мы можем трогаться…” Кэтрин стояла в дверях комнаты Эльзы, собирающей вещи в то время, пока она разбиралась с Уизелтоном. По пустой обстановке женщина догадалась, что дочь уже почти закончила… однако что-то было не так. Эльза стояла спиной к матери, но было видно, что плечи девушки дрожат, и когда Кэтрин перевела взгляд на кровать дочери, она все поняла. Снежинки, что раньше свисали с потолка, были теперь сняты – все до единой – и аккуратно разложены, и если память женщины ей не изменяла, именно Анна помогала Эльзе их делать. “Ох, дорогая… Я знаю, что ты очень скучаешь по Анне, – прошептала женщина, шагнув внутрь. – Я уверена, что сейчас она просто волнуется о своем брате. И я уверена, что она обязательно позвонит нам, когда будет готова”. По правде говоря, Кэтрин переживала за Анну. По многим причинам. Одной из главных причин была возможность того, что рыжая девушка просто исчезнет из жизни Эльзы. Эльза рыдала. Это стало очевидно, когда Кэтрин подошла ближе. Сердце женщины сжалось у нее в груди, и она потянулась, чтобы положить руку на плечо дочери. “Эльза…” Блондинка внезапно повернулась и, к величайшему изумлению Кэтрин, шагнула вперед и упала в ее объятия. Она уткнулась в плечо матери, и женщина услышала, как та плачет. Услышала. Кэтрин обняла дочь, успокаивая ее, нежно гладя по голове и чувствуя, как у нее самой на глазах наворачиваются слезы. Когда женщина прижала Эльзу ближе к себе, раздался шелест снежинки, в которую блондинка вцепилась, как в спасательный круг. Моя бедная девочка… “Тише, дорогая. Все образумится, все будет хорошо. У вас обеих”. Примечание от автора Не умерла, детки. Просто была занята. Наслаждайтесь. Ваша Cel.