Странные птицы

— Вставай! Кто-то настойчиво стягивает одеяло, и в тонкой пижаме мгновенно становится прохладно. Элли открывает глаза, сразу же закрывает их обратно и прячет голову под подушку. — Что ты вообще здесь делаешь, Гарри? — Милая пижамка, Прессман. Хорошо, что он не видит, как Элли краснеет (хотя в такую рань, может, её щеки и не способны на румянец). Какого черта он забыл в её комнате ранним летним утром выше её понимания. Гарри, будучи самым настоящим засранцем, не уходит, так и продолжает нависать. Вот же дрянь. — Ты не уйдешь? — бормочет Элли в подушку, прежде чем поднять голову. — Не-а. Тебе пятнадцать минут на сборы. И не смотри на меня так, я уже договорился с твоими родителями. В такие моменты она почти жалеет, что они друзья. На самом деле, это ложь. Элли утром жалеет обо всем, ведь ранняя пташка — это её сестра, которая начинает день бодро и с целым планом; для Элли первая половина дня — где-то между пятым и шестым кругами ада. Гарри ждёт её внизу — умудряется светить улыбкой её матери и выглядеть свежим в серой обычной футболке и тёмных джинсах. Он даже волосы не причесал, они снова растрепанным ворохом, а улыбается так легко и непринужденно, словно не находится в доме своего врага (Кассандра демонстративно гремит тарелками на кухне). — О, Гарри, не знаю, как ты будешь её терпеть. Ты только взгляни на этого сонного монстра. — Мам... — Я привык, миссис Прессман. Её мать знающе хмыкает себе под нос, и Элли предпочитает не думать о том, что сейчас происходит в её голове. Она примерно видит эти лепестки роз и свадебную арку. Гарри посылает ей самодовольный взгляд. Он говорит, что они позавтракают по дороге и что не вернутся до самого вторника. Элли ворчит о том, что он наводит интригу там, где не надо, хотя самой свойственна импульсивность. — Моя мама тебя обожает. Хватит улыбаться, как Чеширский кот! — Элли высовывает из окна руку, ловя встречный ветер. — "Гарри то, Гарри сё". Ты бы знал, как Кассандра от этого бесится. — Рад стараться. — Придурок. Элли прикрывает глаза, позволяя телу немного расслабиться и поймать это настроение дороги, когда слышен шум колес. Она знает, Гарри бросает искоса на неё взгляды, он плохо это скрывает. Элли совершенно не понимает, что они значат — потому что они друзья уже несколько лет, с того самого момента, как вместе готовили спектакль для школьной театральной студии и он защитил её от нападок Дьюи (или самого Дьюи от её кулака, кто знает, чем бы всё закончилось). И дружить с Гарри Бингхэмом — это самое простое, что могло случиться. Может, тринадцатилетняя Элли была немного в него влюблена. А кто бы не влюбился в популярного мальчика? Но она ведь давно переросла это. Элли больше не тринадцать. От его взгляда хочется улыбаться. — Ты пялишься, Бингхэм. Смотри за дорогой, я не хочу, чтобы мы сбили какого-нибудь несчастного оленя. — Думаешь, Уилл гуляет сейчас по шоссе? Элли открывает глаза и легко бьет его ладонью по плечу. Он не любит Уилла — милого, доброго Уилла, с которым Элли знакома с самой начальной школы. Гарри терпит его только из-за неё, но то, что он его терпит, не исключает постоянных подколов. Они едут к озеру, разбивают палатку и Элли дразнит-дразнит-дразнит его бесконечно, смеется и ощущает воздушную легкость во всём теле. Это, вероятно, то самое счастье, о котором столько разговоров. В самом чистом виде. — Не знала, что ты умеешь разбивать палатку. — Я был в лагере в двенадцать, а ты могла бы найти веток для костра и не стоять над душой, ваше высочество. Гарри говорит, что они едут в какой-то определенный город (название не задерживается у неё в голове, потому что это совсем не важная деталь) и завтра будут ночевать в отеле. Элли притворяется, что это нормально для них. Они друзья, друзья так делают. Они сидят на пледе в кузове его тачки, и она прижимается затылком к груди, ощущая стук его сердца — ей кажется, что оно вдруг сбивается на такт, чуть увеличивая темп, но Элли отпускает эту мысль в дальнее плавание. Она слушает природу, вдыхает глубоко, впитывая это вселенское умиротворение. Пальцы Гарри играют с её волосами; знакомо, потому что его руки всегда тянутся к её волосам, постоянно захватывают пряди, неосознанно перекручивая их на свету. — Спишь, Прессман? — Не-а. Здесь так тихо, что кажется, что мы последние люди на земле. Элли ощущает гудение его голоса, когда он говорит — губы задевают её макушку и дыхание тёплое-тёплое задевает кончики ушей: — Ты — единственный человек, с которым я бы провел Апокалипсис. Элли игнорирует то, как внутри все вдруг задрожало: той дрожью, как в четырнадцать, за секунду до самого первого поцелуя с парнем из команды по лакроссу. Она старается думать о Уилле. Её Уилле. Она же какой год сохнет по Уиллу, верно? Рука Гарри овивает её сзади , прижимает теснее к груди у самых плеч. И Элли думает, что ни за что не променяла бы это даже на стопроцентный шанс с Уиллом. Она бы могла сказать ему это сейчас, но Элли только устраивается удобнее и смотрит на то, как перед ними простирается весь мир. На следующий день она просыпается в палатке, паникуя от того, что Гарри нет рядом. Странно, что даже мысль о том, что он исчез (это её глупый мозг с утра) вызывает приступ паники. У них были разные спальные мешки, но она никогда не была ни с кем ближе. Наспех умывшись, она замирает на месте, глядя, как Гарри статично замер у самого озера. Ему, должно быть, холодно, потому что солнце ещё не прогрело землю, а он сидит на траве в джинсах. Элли смотрит на тёмные волосы и линию плеч, на то, что она, может, единственная, кому он позволяет себя видеть таким: не школьным королем и выскочкой. Просто Гарри. Пожалуй, Элли любит обе его части, потому что они обе — это он. Но она не признается, ведь это осознание в её голове впервые и оно бьёт наотмашь. Она подбегает к нему со спины, обхватывает двумя руками, и смотрит сверху вниз, едва ли что-то видя сквозь завесу собственных волос. — Элли! Ты хочешь, чтобы у меня сердце остановилось? Она смеется. Гарри — нет. Гарри смотрит на неё без тени улыбки, как-то задумчиво-мягко. Он делает это слишком часто. Привычнее — когда они подкалывают друг друга, привычнее — потому что безопасно. Он меняет их позиции быстро и его тело развернуто к ней, а губы накрывают её рот, где глохнет вопрос. Элли в панике. Элли не готова, она ещё не приняла, это слишком быстро. Элли пятится назад, смотрит на него широко раскрытыми глазами, тут же замечая, как лицо Гарри мрачнеет, как он хочет что-то сказать. Ей хочется плакать от обиды, от того, что он решает всё за неё и от того, что у неё совсем не было времени понять саму себя. Она ведь редко позволяла мыслям о нем просачиваться на подкорку; Гарри был за пределами, её устраивала их дружба. — Не иди за мной. Она блуждает по лесу. Наверное, это эгоистично, и Гарри не заслужил резкого отказа, её истеричного поражения и того, что она ушла чёрт знает куда. Она ходит по кругу, фокусируясь на хрусте веток и сыром воздухе. Элли всё снова испортила. Она думает о том, что он подвозил её до школы весь последний школьный год; приносил сладости, когда она болела; они разговаривали о самом важном столько раз, что не счесть. Гарри был рядом, и он ничего не требовал, он смешил её, когда было хреново, и давал советы, если она вела себя как ребенок. Элли делала вид, что это ничуть её не греет. Она возвращается, чтобы найти его, облакатившимся о капот машины. Он выглядит поверженным и пристыженным; совсем не тем самовлюбленным уверенным мальчишкой, который считает, что все вокруг ему должны. Элли делает глубокий вдох. — Гарри. — Давай сделаем вид, что этого не было. Она кивает машинально, прежде чем подойти. Она глупая маленькая девчонка, которая отрицает ответственность за собственные действия и ей нужно принять решение. Дыхание сводит спазмами, сердце больше не функционирует адекватно — вырывается из груди, как ненормальное. Элли в этот раз целует Гарри сама. Может, у неё было мало времени, но она знает точно — у них впереди его достаточно.