Странные птицы

Он видит её впервые маленькой девочкой, которая испуганно взмахивает длинными ресницами, и чьи светлые волосы горят ангельским нимбом. Тогда он думает: "ей ни за что не победить". Вопрос лишь в том, сколько она продержится. Гарри победил в прошлые игры, и он знает, что её жизнь кончена в любом случае, так, что даже победа не спасёт. Он просыпается от кошмаров, если не пьёт таблетки; он играет роль венценосного победителя, который выжил в аду. А на публике он сверкает улыбками и красивыми девушками у своей руки. Капитолий от него в восторге. Он видит, что у этой девочки с кукольным лицом нет шансов против обученных убийц. Гарри видит её впервые и толком не запоминает. — Бедная, ей оставался всего год и жатва бы обошла её. Хотя у неё запоминающаяся внешность. Она понравится спонсорам, — замечает Гризз, который работает в одном из Департаментов Капитолия. Он, кажется, разрабатывает костюмы, и он знал лично многих, кто погиб на арене. Он знает и он скорбит, и в его лице отражается искренняя печаль, когда он смотрит в экран, где старшая сестра кричит в толпе, когда младшую уводят прочь. Гарри хмыкает. Будто от их жалости кому-то станет лучше. — Ей вряд ли поможет их помощь. Всё меняется, когда она остаётся в тройке финалистов. Он всё чаще обращается к экрану, слушая комментаторов и замечая, с каким восторгом люди ждут её победы. Символ невинности без капли крови на руках; будто выживание вшито в её ДНК, она осторожна и безрассудна, она играет на голом риске и выигрывает у судьбы. Её арена — каменные джунгли, линии проводов и раскаленный асфальт; лабиринты и жажда. А ещё хорошо обученные профи против её бедного дистрикта (мальчика, который был с ней в паре, никто не запомнил; он был одним из первых погибших). Гарри замечает спутанные кудри, не видевшие хорошей мойки несколько дней, тонкие запястья и горячую, почти безумную решимость. Гарри ощущает исходящую от неё, — Элли Прессман, дистрикт семь, — ненависть, которая искрит во всех движениях и взглядах. Он уже не уверен, что она падёт. Он делает ошибку и позволяет себе надеяться на её победу. Это глупо, потому что смерть дышит в её затылок. Он искренне удивляется, когда её объявляют победителем. Один неумелый выстрел, и её именем взрываются трибуны и люди у экранов. Один выстрел — и она единственная выжившая из двадцати четырех. Один выстрел — и Элли Прессман с её небесно-голубыми глазами и подрагивающими губами становится убийцей. — Всего один выстрел за все игры, представляешь? — издаёт лающий смешок Кларк. — Я болел за того бугая из второго. Он был достоин победы. — Не понимаю, как ты умудрился выиграть, — фыркает Гарри, прежде чем опрокинуть в себя стопку неразбавленного джина. Он замечает её краем глаза в центре внимания разукрашенных капитолийцев; её, в зелёном платье с открытой бледной спиной и волосами, убранными в прическу. Элли выглядит потрёпанной для победительницы, и Гарри не нужно присматриваться, чтобы увидеть, как фальшивы все её улыбки. Она сжимает кулаки, словно хочет придушить всех, кто говорит с ней; словно хочет устроить кровавую баню прямо здесь, в этом спектакле богатеев; словно она готова разрушить столицу до основания. И пеплом выложить своё имя. Гарри помнит себя — ему хотелось спрятаться и лежать, чтобы никто его не трогал. Он почти жалел, что дожил до финала. (Его называют королем интриг и самым очаровательным победителем последних лет. Гарри чувствует себя трусом). Он собирается уйти, но после снова натыкается взглядом на распрямленные лопатки и напряженную позу. — Тебе стоит немного расслабиться. Ты их разозлишь, если не будешь послушной и счастливой, — шепчет он, склоняясь к её уху и пихая ей в руку бокал шампанского. Элли вздрагивает, машинально сжимая ножку меж пальцев. — Спасибо за совет, — едва ли не шипит сквозь зубы. — Но я лучше удавлюсь, чем улыбнусь ещё хоть кому-нибудь здесь. От неё пахнет хвоей — её дистрикт богат древесиной, и, разумеется, дизайнеры учли это в её образе, — в уши продеты тонкие сережки, имитирующие веточки. Элли поджимает губы, и Гарри чуть качает головой. — Игры не закончились, если ты ещё не поняла. Он приглашает её на медленный танец, чтобы отвлечь; её спина под его ладонями кажется холодной и выкованной из металла, Гарри ощущает пальцами бусины её позвонков и то, что она молчит, пока не заканчивается мелодия. Отступая на шаг, Элли поднимает на него взгляд: внимательный и серьёзный. Гарри сглатывает. — Спасибо.

***

Они и Кларк — три победителя последних лет, и все постоянно за ними наблюдают. В их домах едва ли не стоят камеры, и их посылают в путешествие по дистриктам. Гарри и Кларк могли отказаться и спокойно жить в своих золотых клетках, но Бингхэму впервые не хочется забиться в угол и тень, он д о л ж е н проследить, чтобы Элли не натворила глупостей, а Кларк слишком любит внимание, чтобы отказаться, так они оказываются втроём. — Господи, как же меня это бесит, — она скидывает босоножки, как только заходит в их просторное купе победителей. Кларк где-то заигрывает с гримерами и официантками. Гарри садится на сидение, наблюдая, как Элли меряет шагами тесное пространство. Из окна бьёт свет, и от её волос почти что отлетают искры, заставляя щуриться. — Тебя бесит тут совершенно всё. — Кроме Гризза и вишневых пирожных. — А меня? — Пф, — фыркает она, но Гарри видит спрятанную улыбку. Он не хотел друзей, но общение с ней становится глотком свежего воздуха впервые с тех пор, как он остался на арене один в прошлом году. — Ты заноза, Бингхэм. Он бездумно ловит её за руку. Замирает. Ведёт большим пальцем по нежной коже запястья, стараясь понять, как реагирует её пульс. Сил, чтобы встретить её взгляд, не хватает. — Скоро это закончится, — бормочет Гарри. Она уедет в своей дистрикт. К семье. К своим родителям и сестре, о которой она не может заткнуться. К тому мальчишке, с которым выросла. И в следующем году она будет ментором для других детей, и они встретятся на церемонии открытия и будут по разные стороны. Одинаковые, но разделенные. — Мне кажется, на арене было легче, — шепчет она, и их пальцы переплетаются. Гарри не знает, сколько они так стоят. Наверное, пока в купе не стучат, чтобы сообщить об ужине.

***

Когда они оказываются в его родном четвертом дистрикте, распорядители разрешают задержаться на день. После речи на камеру и Элли в изумрудно-зелёном костюме, что обтекает тело, как вторая кожа, Гарри тащит её к себе домой. Ему кажется правильным познакомить её с матерью и сестрой. Когда он видит её взгляд, брошенный на его дом, — три этажа и стриженная лужайка с кустовыми розами, за которыми следит садовник, — то вспоминает, из каких разных миров они. Она говорила, что её отец работает на деревообработке, а мать — учитель школы. Гарри помнит, как на арене она ловко справлялась с маскировкой и добычей еды. Он думает, что теперь её жизнь должна измениться и, может, хотя бы за это стоит быть благодарным Играм. (А ещё за то, как озаряется её лицо, когда его младшая сестра предлагает показать свою комнату). — Я одобряю. Она мне нравится. — Что? Мать улыбается ему спокойной понимающей улыбкой, прежде чем чуть сжать рукой локоть. Гарри вскидывает бровь. — Не забывай, что я вырастила тебя, дорогой. Ей удалось тебя очаровать. Как бы я не хотела, чтобы ты однажды женился на ком-то из нашего дистрикта, я не могу диктовать твоему сердцу. Его сердце в этот момент делает просчёт и пропускает удар. Гарри делает вид, что слова матери не задели ни единой струны. Элли шутит, что он как рыба набрал в рот воды. Ей кажется забавным — Гарри обещает научить её рыбачить.

***

Иногда ему кажется, что он нифига не выплыл. Так и барахтается в ненависти к себе и миру вокруг. Руки тянутся к оранжевой баночке таблеток, но Гарри вспоминает, что обещал самому себе больше не употреблять. Иногда он срывается, иногда — нет. Выходит из своего купе в коридор, чтобы наткнуться на тонкую фигуру Элли, склонившуюся к окну. Она смотрит куда-то вдаль и ему чудится, что в её глазах слёзы. Но она не плачет, только вздрагивает, когда он тихо спрашивает: — Не спится? Она качает головой, не отрывая взгляда от смазанной картинки за стеклом. — Завтра мы будем в моём дистрикте. Не знаю, почему я так переживаю. — Это нормально. Всё в порядке. Гарри жалеет, что не положил таблетку под язык, но после слышит решительный вздох Элли. Ему стоит быть таким же сильным. Завтра он будет ей нужен.

***

У него с первых минут не получается поладить с её "прекрасной" старшей сестрой. Гарри слышал о ней слишком много — Элли почти что поклонялась её образу, говорила с придыханием и восхищением, но Гарри видит перед собой заносчивую выскочку, которая смотрит на него свысока. Она обращается с Элли, как с несмышлёным ребёнком, и бросает что-то вроде "я понимаю, что ты не хотела убивать того мальчишку". Вот только она ничего не может понимать. Её не было на арене, и она не знает этого смятения и страха, когда ты постоянно бежишь и ждёшь удара в спину. Когда любой шорох — вестник катастрофы. Когда не отличаешь, где своя, а где чужая кровь. Элли поджимает губы, стоя напротив него, когда они, наконец, садятся в поезд, чтобы покинуть седьмой с Кассандрой и её удушающим покровительством. — Знаешь, ты мог бы быть с ней мягче, — Элли произносит это, как обиженный ребёнок, и едва ли не топает ногой. Она выглядит воинственно, но Гарри не настроен ей потакать. Он вообще не собирается притворяться, что её ненаглядная сестрица ему хоть капельку симпатична. — Я не обязан. — Друзья так делают. Он смотрит на неё — на сдвинутые брови и свитер под горло, который призван согревать в холода. Друзья. Это смешное слово. У Гарри, кажется, никогда не было друзей. И сейчас ничего не меняется. — А мы друзья, Прессман? Он подскакивает одним рывком, пересекает купе, ставшее домом на недели, и оказывается в сантиметрах от её лица. Зрачки, эта чернота в голубом озере, волнующе расширяются. Элли остаётся на месте. И молчит. Держит язык за замком, пока Гарри не наклоняется и не целует её, обхватывая лицо в колыбель своих ладоней, пока он не переходит черту, которую они начертили сами. Он не думает, что это будет значить для них, только вспоминает вдруг слова матери и то, что она, чёрт, оказалась права. Элли сама тянется к нему, когда он отстраняется, и Гарри не может удержать ухмылки. — Молчи, — выдыхает она, и он с радостью повинуется. В конце концов, сейчас у него есть занятие получше. Где-то за окном мелькают деревья — символ её дома, и в небе сгущаются тучи. Ничего не будет просто, потому что они теперь вечные рабы Капитолия. Но они вдвоем. И это уже что-то.