Пленницы бесконечного цикла

— Ты не любишь праздники и совсем не умеешь развлекаться! — в который раз попрекает Жизнь свою напарницу, пока Смерть отрешённо, задумавшись о чём-то своём, чистит косу, до блеска полируя острое лезвие. — Почему же? Вообще-то я люблю праздники, — спокойно отвечает Смерть и кладёт вычищенную косу на кровать рядом с собой. Не успевает Жизнь опомниться, как декорации перед ней меняются, и взгляду её предстаёт серое пространство, увенчанное бесчисленными крестами и надгробными плитами. Тихо шуршит засохшая листва деревьев при дуновении холодного осеннего ветра, и лишь едва слышные человеческие голоса и скорбный плач нарушают царящую тишину. Священник читает молитву, склонившись над гробом, где, укутанная блаженством вечного сна, лежит юная девушка, черты которой застыли в умиротворении, а посиневшие губы согнулись в улыбке. Мать её всё рыдает, не в силах смириться с утратой, досуха изливая слёзы отчаяния. Молитва, подобно колыбельной, провожает мёртвую за порог завершившейся жизни. Информация, что несла эта душа, вскоре будет обработана, и кристалл — запачканный, но ещё не огранённый окончательно, — вновь переродится в ином теле. И если душе суждено вернуться, то есть ли смысл оплакивать завершение одного из этапов существования? Смерть усмехается, искоса поглядывая на сестру. — Похороны — горе для живых, но праздник для мертвеца, — ненароком замечает она, и Жизнь хмурится, обнимая себя за плечи, ощущая лёгкий холод, мурашками проходящий по коже. — Чудесный праздник, не правда ли? И Жизнь не может понять, серьёзна сестра или просто шутит, но к горлу подкатывает тошнота при виде её такой редкой и от того ещё более зловещей улыбки. — Сейчас ты точно не должна улыбаться, — сдавленно бормочет Жизнь, желая скорее покинуть это место, лишь бы не слышать плача людей у свежевырытой могилы, лишь бы не видеть тысячи мрачных крестов, и не вдыхать едва ощутимое приторно сладковатое зловоние медленно разлагающейся плоти и запах пепла сгоревших кристаллов. Она задыхается и сжимает сильнее блузку на груди, сдерживая желание уйти куда подальше из места, противоречащего её сути, разрушительным импульсом давящего на её сознание. Смерть ничего не отвечает, и, не желая дальше наблюдать за процессом похорон, удаляется вглубь кладбища, ускоряя шаг, в надежде, что сестра не последует за ней. Но Жизнь всё идёт за её спиной, едва держась на дрожащих ногах, цепляясь за деревья, почти лишённые листвы. — Почему мы пришли сюда? — наконец раздражённо спрашивает она, и Смерть с трудом сдерживает желание съязвить, мол, не ты ли, сестрёнка, хотела развлечься? — Мне нравятся тихие, спокойные места, — отвечает Смерть, устроившись на лавочке у одной из заброшенных могил. — Хотя, полагаю, здесь не так весело, как на твоих любимых вечеринках. — Я не против спокойного отдыха, но у меня нет ни малейшего желания проводить свой выходной на кладбище. Для Смерти, бесконечное движение, что и составляет собой существование, людской смех, громкая музыка, веселье и яркий солнечный свет, губительны. Как и холод кладбищенской земли разрушителен для Жизни. И то, в чём сестра её видит красоту, она видит лишь уродство. Отвержение возникает в самой глубине её сознания, отталкивая от того, что принять она не в силах. Но Жизнь не уверена, что отвергла бы и Смерть, даже не будь меж ними связи, тяжким бременем сковавшей две души. Смерть закрывает глаза, подставляя лицо холодному ветру, сорвавшему капюшон с её головы. На фоне бесконечного лабиринта надгробий, она впервые кажется мелкой песчинкой в пустыне, забытой и заброшенной, подобно этой старой могиле с покошенным крестом и заросшей сорняками. В этом прибежище скорби люди оплакивают тех, кто покинул их. Но, Смерть знает — сколько бы она не искала, никогда не найдёт одной-единственной могилы. Как не найдёт ни единого упоминания о том, кто был стёрт из истории мира, но остался в её собственной. — Идём, — внезапно Жизнь хватает напарницу за руку, сжимая, возможно, слишком сильно, но Смерть не противится, с любопытством глядя на сестру, пока та ведёт её за собой. Смерть ни о чём не спрашивает, покоряясь её воле, но Жизнь успевает заметить, как глаза девушки распахиваются в изумлении, когда она, за несколько кратких мгновений пересекая бесчисленные мили пространства, приводит напарницу к океану. Жизнь вдыхает полной грудью солёный воздух и с улыбкой смотрит в тёмно-синее, почти чёрное ночное небо, озарённое серебристым светом полной луны. Умиротворение проникает в сердце вместе с шумом бурлящих волн и криком чаек, парящих в вышине. Она мягко сжимает холодную руку сестры и ведёт девушку к своей реальности. К миру красоты и светлых красок, давно утраченных той, что привыкла жить во тьме. И Смерть впервые особенно ясно осознаёт своё бессилие. Ей не нужен мир Жизни. Ей не нужна её чёртова забота. Она сосредоточенно смотрит перед собой, а после осторожно приближается к океану. Ветер треплет длинные волосы, бросая смоляные пряди на лицо, что в свете луны кажется ещё более бледным. Прохладная вода нежно ласкает её ступни, и, глядя на бескрайние воды, Смерть внезапно отступает, судорожно сжимая золотой медальон, спрятаный под плащом. «Предательница!» — собственный голос укоряя звучит в голове, а метка на груди горит, подобно серной кислоте, разъедая кожу. Сколько раз она пыталась стереть её, разрывая плоть острым лезвием ножа, обагряя потёками крови пол своей комнаты… Смерть не знает, кого именно она предаёт: давно забытого или себя саму? Как цветок среди камней, находящий путь к солнечному свету, в сердце её уже долгие годы пробивается нежный росток печальной любви. Ненужной. Навязанной. Словно сорняк, разбрасывающий повсюду свои отравляющие семена. И она бы сделала всё возможное, лишь бы вырвать его с корнем. — Что-то не так? — Жизнь нерешительно касается чуть подрагивающего плеча сестры. Видеть Смерть напуганной столь необычно, что в какой-то момент Жизнь задаётся вопросом: уж не сон ли это? — Почему ты пытаешься сблизиться со мной? — напрямик спрашивает Смерть, но вопрос её не звучит, как вызов или насмешка, а лишь как желание получить чёткий и ясный ответ. — Мы же связаны, так что должны быть вместе, — это кажется столь очевидным, что Жизнь не понимает, отчего же тогда голос её звучит так неуверенно. Но она не может найти иных причин. — На протяжении долгих столетий, в тёмной комнате, я мечтала и ждала дня, когда встречу того единственного, кто мне нужен. Я знала, что когда тот, кто предназначен мне, появится, что-то изменится в моём мире и во мне самой. Жизнь вздрагивает при виде холодной ухмылки сестры, и в сердце её вновь прокрадывается сожаление. Она хочет спросить столь о многом, что эти вопросы встают комом в горле, но так и остаются невысказанными. Смерть не ответит. Не сейчас. — Что за наивное дитя! — качает головой напарница. — Ты следуешь воле метки, даже не думая о том, нужно ли это тебе самой. Так приятно быть марионеткой? Приятно любить по приказу? — Это не так! — впервые Жизнь срывается на крик, сжимая пальцы в кулаки до боли в ладонях. — Я остаюсь с тобой, потому что сама этого хочу! — Твоя сущность или твоя личность: кому принадлежит это желание? Жизнь не находит ответа, а в голове всё звучат язвительные слова сестры, заглушая шум бьющихся о скалы волн. Она не успевает ничего сказать, когда девушка подходит ближе и, крепко сжав её плечи, притягивает к себе, впиваясь грубым поцелуем в обветренные сухие губы. Смерть смотрит на неё, как всегда, пронизывая холодом, и Жизнь боится увязнуть в сумрачном болоте её мёртвых глаз, но не смеет отвести взгляда, как не смеет и оттолкнуть, даже когда сестра до крови прокусывает её губу. Жизнь обвивает руки вокруг шеи предназначенной ей, и тянет вниз за собой, в объятия мягких волн океана, озарённых лунным светом. В воде зарождается начало. В океане Вселенной, откуда приходят души и куда возвращаются. Вода очищает. Ласково касаясь кожи, смывает мысли, подброшенные жестокой памятью. Смерть падает вслед за сестрой, утопая в глубоких водах. Первое мгновение перед глазами её стелется темнота, знакомая им обеим, но боле не вызывающая страха. Вода качает в своих объятиях, нежно обволакивая, согревая сердце, погрязшее в пучине горечи. «Предательница,» — шепчет Луна, с насмешкой глядя с небес, освещая серебром её грехопадение. «Предательница,» — эхом раздаётся в голове скорбный плач давно забытого. — Я люблю тебя, — Жизнь с нежной улыбкой на дрожащих устах касается щеки сестры, и Смерть снова чувствует себя безвольной куклой. Тот, что тенью призрачной остался в её истории, предал себя, поддавшись своей сущности. И она ступает по следам его, по пути, итог которого ей давно известен. Она также предает себя, поддаваясь этому губительному влечению и не находя в себе сил остановиться.