Пленницы бесконечного цикла

Жизнь помнит тёплые руки, в которых кто-то держал её, тихонько баюкая, и заботливый шёпот, от которого спокойствие растекалось по венам, и она падала в объятия безмятежного сна. Помнит, что та, кто одарил душой её тело — Вечность, — когда-то была рядом. Вот только забыла давно её лицо. Черты матери, поблекшие с течением долгих лет, стёрлись из памяти, хоть когда-то Жизнь снова и снова пыталась воссоздать в мыслях её образ, чтобы не потерять эту нить, связывающую её с прошлым. Но, всякий раз, когда эти мысли отравляющим ядом проникали в разум, с ними приходил и другой вопрос, ответ на который она вряд ли когда-то получит. Заключённая в мире из давящих серых стен, в смутной реальности размытых тонов, где, казалось, нет ничего, за что можно ухватиться, сжимая дрожащими пальцами грязную подушку, Жизнь судорожно молила Вечность вернуться и забрать её из этой тёмной комнаты. Если Вечность и правда когда-то существовала, то куда она ушла? Если Вечность была её матерью, то почему же бросила свою дочь? Она смотрит на девушку, что стоя у ворот приюта, отдаёт своё дитя в руки другого человека. Здесь много таких же, брошенных, не нужных своим родителям детей. И Жизнь не может винить людей за их выбор, ведь именно она вдохнула души в тела тех, кого неизбежно покинут. Жизнь не знает, кому из них двоих были уготованы большие страдания: несчастной, совсем ещё юной девушке, изо дня в день истязаемой родным отцом или же её ребёнку, пришедшему в мир в результате паскудных действий этого мужчины. Быть может, им обоим и вовсе не стоило рождаться? … но Жизнь заглядывает в список душ и ставит галочку напротив очередного имени: выполнено. Душа, как и следовало, пришла в этот мир. Порой Жизнь жалеет, что не в праве самой решать, каким душам жить, а каким так и остаться в бездне небытия. От неё ничего не зависит. Быть может, и Вечность не желала её рождения, а иначе почему же она ушла? От порыва внезапно ударившего ледяного ветра, Жизнь сильнее закутывается в пальто, и мгновением спустя замечает рядом сестру. От Смерти всегда веет холодом, пронизывающим до костей. Коса её начищена до блеска, словно и не было на лезвии застывших брызг крови. Жизнь уже не чувствует страха к сестре, привыкла давно к её жестокости, но всё равно руки её постыдно дрожат всякий раз, когда она видит Смерть за работой, и желание остановить её ни на миг не покидает. Такое легкомысленное, совершенно нелогичное желание. — Кто на этот раз? — едва слышно спрашивает Жизнь, а голос предательски дрожит, вызывая слабую усмешку на губах Смерти. Скольких она забрала сегодня? Несколько десятков, сотен, а может, и тысяч душ? — Она, — равнодушно отвечает Смерть, даже в список не глядя, указывая на женщину, что несколько минут назад отдала в приют своё дитя. Жизнь смотрит непонимающе. Эта женщина не была больна, у неё не было врагов, не было никого, кто желал бы её гибели, разве что… — Её убьёт отец? — Нет, — качает головой Смерть, — просто попадёт под машину. «Просто». Похоже, это любимое слово напарницы, саркастично замечает Жизнь. Но для Смерти стереть чью-то душу всегда проще некуда. Души для неё — лишь записи в списке. — Эта девушка так и не познала счастья, — совсем тихо бормочет Жизнь, и самой тошно от столь неуместной сентиментальности. Неужели с годами она обрела это глупое чувство жалости к смертным, или же стало всё труднее загонять эти бесполезные эмоции подальше, блокировать их сотнями непробиваемых стен? Смерть раздражённо вздыхает, и, обернувшись, Жизнь замечает её пронзительный холодный взгляд, полный плохо скрываемой злобы. Напарница подходит ближе, и лезвие косы её оказывается в опасной близости к горлу Жизни. Она знает, сестра не убьёт её. Не сможет, даже если попытается. Но Жизнь не смеет и шевельнуться, когда пальцы напарницы с обманчивой нежностью касаются её лица, а сама Смерть склоняется к её уху, вкрадчиво шепча: — Не забывай, сестрёнка, именно ты впустила в мир эту душу, — и голос её, с напускными сладкими нотками, совсем не соответствует жестокости слов. Смерть уходит, оставляя сестру безмолвным свидетелем своей работы. Немым зрителем повторяющегося трагикомического спектакля. Бесконечный цикл смерти и рождения длится так долго, что, кажется, ничто не в силах его оборвать. Жизнь пьёт дешёвое виски из человеческого мира, почти не ощущая его вкуса, да и не в силах опьянеть, лишь по привычке, и наблюдает за работой сестры. Проскальзывает мысль, что стоит и сегодня отправиться на какой-нибудь праздник, но глянув в список, девушка удручённо вздыхает: по расписанию ещё двести с лишним рождений, а отдыхать осталось не больше трёх часов. Похоже, с вечеринками придётся повременить. Она затыкает уши наушниками, и громкая музыка заглушает исступлённый крик и грохот разбившегося автомобиля. Огни пожара освещают ночную улицу золотистыми бликами, и девушка, осушая бутылку крепкого виски, любуется издалека аварией, унёсшей жизни нескольких человек. Кажется, водитель грузовика ехал поздравить с днём рождения свою возлюбленную и хотел сделать ей предложение. Кажется, девушка, избавившаяся от нежеланного ребёнка, планировала сбежать из дома, подальше от отца насильника, и начать всё с чистого листа. Но коса Смерти одним взмахом перечеркнула их планы. Бывало и хуже, намного хуже. А это мгновение — лишь краткий, незначительный миг во всей истории Вселенной. Разве он хоть что-то значит? — Чёрт, похоже, закончилось, — расстроенно бормочет Жизнь, глядя на пустую бутылку, и вздрагивает, ощутив холодную руку Смерти на своём плече. — Ты такая грустная, — замечает сестра. — Хочешь, я тебя убью? Тогда тебе станет легче, — предлагает она, язвительно усмехнувшись, но садится рядом и, оперевшись спиной о толстый ствол высокого дуба, раскинувшего свои могучие ветви, достает из кармана плаща пачку сигарет. — Твоя доброта воистину безгранична, — в тон ей отвечает Жизнь. Смерть молчит, и, затянувшись очередной сигаретой, смотрит куда-то мутным взглядом серых глаз, напоминающих болото. Пальцы её нервно крутят какое-то золотое украшение, висящее на груди, и, внимательнее присмотревшись, Жизнь понимает, что впервые видит этот медальон с необычной витиеватой гравировкой. И это кажется странным: Смерть не придавала значения своему внешнему виду, одеваясь в этот старый чёрный балахон и прочие совершенно бесформенные вещи, а украшениями так и вовсе не интересовалась. Но заметив озадаченный взгляд сестры, Смерть тут же прячет медальон под плащом. — Не задавай лишних вопросов. — Так уж и быть, — нахмурившись, отвечает Жизнь, но тут же губы её кривятся в язвительной ухмылке, так похожей на привычную ухмылку Смерти. Словно копируя её повадки, Жизнь могла получить шанс приблизиться к ней. Словно отказываясь от собственной сути, могла запереть на тысячи замков разъедающие изнутри, подобно серной кислоте, мешающие эмоции. — Что, тебя тоже бросили? — спрашивает она, размышляя, кому мог принадлежать тот медальон. — Нас никто не бросал, — на удивление спокойно отвечает Смерть. — Вечность, как и мы, лишь выполняла свою работу. Она не обязана была оставаться с нами. — Ты это серьёзно или просто уходишь от ответа? Смерть молчит, и лишь протягивает сестре почти докуренную сигарету. Жизнь неуверенно делает затяг, тут же закашлявшись, и видит, как насмешливо смотрит на неё напарница. Непрямой поцелуй? — так оно, кажется, называется, — размышляет Жизнь, глядя на сигарету, на которой остались следы бледно-красной помады, и чувствуя лёгкое смущение. Вой пожарных сирен разрубает ночную тишину. Люди суетятся в бесплодной попытке спасти уже мёртвых, а огонь всё горит, освещая улицу яркими всполохами. Жизнь находит своеобразную красоту в пылающем пламени. Так вспыхивают души в момент своего цветения, и так они сгорают, когда приходит их конец. Эти сияющие кристаллы особенно прекрасны, объятые пламенем, но рано или поздно они неизбежно обратятся в пепел. Они молчат, наблюдая за пожаром, лишь блики огня отражаются на лезвии косы Смерти. Жизнь нерешительно сжимает бледную ладонь напарницы, и Смерть не пытается отстраниться, сплетая пальцы с сестрой.