***
Торжественные звуки фанфар открывали очередные Гладиаторские Игры. Десятки воинов шли колонной по арене, с неприкрытой ненавистью разглядывая всех вокруг. Зрителям было всё равно. Они ждали зрелищ и без них уходить не собирались. — Кто бы мог подумать ещё лет десять назад, что сегодня мы будем здесь, — неоднозначно произнёс Клеменс, сверля взглядом трибуну, где сидел император. То, что крутилось внутри его черепа, представляло из себя нечто бесформенное и неопределённое, но Ханниган точно знал это чувство — желание наживы и, что важнее, мести. Он давно представлял, как перережет глотку всем своим врагам. Тогда-то, как он считал, его наконец настигнет ощущение удовлетворения. Таковым ему представлялось истинное счастье. Он не испытывал стыда или угрызений совести за эти мысли, а возможно, и планы на будущее. Лишь безграничная сладость, граничащая с приступом безумства, окутывала его измученный организм. Маттиас, шедший рядом, промолчал. Да и что можно ответить? Разве этого они хотели в то счастливое время? Как будто он так желал становиться рабом-убийцей, которого не воспринимают как личность от слова совсем. Как будто смотреть на умирающих противников, жизнь которых обрывалась так рано и неожиданно, было его глупой детской мечтой. Как будто ему нравилось быть своеобразным шутом для тысяч фетишистов, считающих, что они могут решать, кому жить, а кому умереть. — Я рад, что нас распределили в разные ветки турнира, — Клеменс еле заметно улыбнулся, отвернувшись от брата. Это чем-то похоже на прокрастинацию. Только здесь ты откладываешь мучительное по своей сущности событие, которое разделит всю твою жизнь на "до" и "после". Опять. Убеждая себя, что всё в порядке, что он справится, что ничего ужасного не случится, что ему, в конце концов, не страшно, Ханниган всё отчётливее понимал безвыходность своего положения. Хотелось остаться одному и рыдать, рыдать, рыдать, рыдать. Хотелось, чтобы этот ад закончился. Суицид начинал казаться неплохой альтернативой такой жизни. Но вскрыть себе вены, как считал парень, было слишком простым решением бесконечного количества проблем. К тому же, он всегда мог это сделать. Совершить же ошибку на арене и позволить какому-нибудь слабаку убить его навсегда опозорило и вычеркнуло бы его имя из условного списка лучших гладиаторов Колизея. В общем, он пока не знал, каким образом хочет расстаться со своим бессмысленным существованием. Однако единственное, что его до сих пор останавливало, была невозможность бросить Маттиаса на произвол несправедливой судьбы. Они как две стороны одной медали. Невероятно разные, но несуществующие по отдельности. Неразделимые, если можно так выразиться. Без первого не существует второй и наоборот. Они были, есть и будут лучшими друг для друга, что бы ни подкинула им в качестве очередного испытания жизнь. Отличия в характерах стали очевидны с самого детства. Вечно спокойный Маттиас всегда предпочитал логику и здравый смысл, что было полной противоположностью экспрессивности Клеменса, постоянно попадавшего в нелепые ситуации и наживавшего себе проблемы на ровном, казалось бы, месте из-за своих в то время ещё неконтролируемых эмоций. Но шли годы, и ранее такая чёткая граница между ними стала постепенно размываться, а после и вовсе стёрлась, благодаря не особо приятным изменениям, произошедшим за довольно большой срок. Харальдссон вдруг начал прислушиваться к своим чувствам, больше не считая их позорной слабостью, которую нужно отодвигать на дальний план (что было странно, ведь в условиях постоянных смертельно опасных схваток такого просто не могло произойти, но тем не менее), в то время как Ханниган понял, что веселье давно закончилось и пора бы уже включать мозги и что-то делать с этой неприятно сложившейся ситуацией. Первый день Игр прошёл быстро за показательными боями мурмиллонов, что лишний раз остро кольнуло грудную клетку Клеменса. Даже по прошествии года он не мог спокойно смотреть на товарищей, особенно на Сольбьорт, когда упоминалось что-либо, связанное с Эйнаром. В такие моменты твёрдая выдержка парня обычно куда-то пропадала, и глаза начинало предательски щипать. Утешая себя скорым отмщением, Ханниган незаметно вытирал подступающие слёзы и старался тренироваться ещё более усердно, ведь именно этого хотел при жизни Стефанссон. Чтобы он, зажатый, нелюдимый подросток, реализовал себя и показал всей Империи, чего он стоит. Соревнования обещали быть долгими и не самыми приятными, несмотря на приказ императора сражаться, только пока один не сдастся или больше не сможет биться. По плану они должны были проходить в течение месяца, так что в ближайшее время Ханниган никак не мог решить свои личные проблемы, в частности в отношении Роньи. Да, безусловно, она была умной и, в общем-то, довольно симпатичной, что не могло укрыться от взгляда Клеменса. С ней можно было свободно вести диалог почти на любую тему, быть милым и остроумным, глупо шутить и слышать в ответ её беспочвенный смех. Именно этого ему и не хватало. Чего-то простого, но такого необходимого. Ханниган даже готов был признать, что она ему, в какой-то степени, была интересна как девушка. Однако всегда существует такое понятие, как чёртово "но". Помня небезызвестную историю Эйнара и Сольбьорт, он не хотел заводить отношения, которые могут окончиться таким ужасным образом. А потому он поставил себе условие, что никогда, никогда не станет встречаться с Роньей или кем-либо ещё. Ради их же блага. Он отчётливо понимал, что отказывается от личного счастья, и, тем не менее, даже не думал о смене решения. Кто вообще придумал это счастье? Что это такое и из чего состоит? И почему для него такое прекрасное в своём описании чувство до сих пор остаётся неведомым и, похоже, недосягаемым? У него не было ответов.***
Близился финал. С течением дней всё большее количество гладиаторов теряли возможность вдохнуть свежий утренний воздух, будучи свободными людьми. Печально, но такова реальность. Ведь, как там говорится, побеждает сильнейший? Соревнования были насквозь пропитаны надеждой и последующим разочарованием, решительностью и удушающим страхом, стремлением к мечте и скорым отказом от неё, пусть и не по своему желанию, бунтарством и смирением, слезами радости и горя. На деле всё оказалось значительно проще, чем ожидал того Ханниган. Он уже давно не замирал в нерешительности перед очередным противником, больше не боялся огромных мускулистых галлов* и не дрожал в страхе во время очередного рассказа о каком-нибудь великом бойце, а потому основная масса "врагов" не вызывала в нём и доли эмоции. Возможно, это к лучшему. Хладнокровие на арене сильно облегчало его продвижение в турнирной таблице, вместе с тем пугая остальных участников. Определённо, он правильно себя зарекомендовал, а потому мог быть вполне доволен собой. И он был доволен. Прошло три недели. На пути к цели грозно стояли полуфиналы с опасными соперниками и последний, как того хотелось Клеменсу, бой. Маттиас тоже прекрасно проявил себя, ни на шаг не отставая от брата. И, хотя Ханнигана до сих пор мучили сомнения по поводу действий в случае встречи с Харальдссоном на арене, он вынужден был признать, что кузен в чём-то прав: необходимо приложить все возможные усилия, если это позволит получить свободу. К тому же, они ведь не будут сражаться на смерть. Точнее, именно на это и рассчитывал Клеменс, несмотря на то, что в предыдущие разы финалы становились играми на выживание. Что ж, если это повторится уже с ними двумя, ему будет интересна реакция зрителей на первый в истории публичный суицид прямо на импровизированной «сцене». Если жизнь после смерти существует, то он ещё посмеётся над ними в загробном мире.***
— Я отомстил за Эйнара. Клеменс поднял глаза и уставился на брата. А посмотреть, и правда, было на что. Растрёпанные волосы, прядями свисающие на мокрый, вспотевший лоб, бегающий озлобленный взгляд светлых глаз, слегка приоткрытый рот, тяжёлое дыхание, хриплый низкий голос, окровавленный меч в подрагивающей правой руке и алые капли, хаотично разбросанные по лицу и груди. Маттиас был похож на сумасшедшего, не меньше. Но, признаться честно, Ханнигану он таким даже нравился. Вот он, настоящий Харальдссон. Не бесчувственная здравомыслящая кукла, а дикий, безжалостный воин. Красноволосый невольно залюбовался, хотя время было совершенно неподходящее. — Ты убил его, я так понимаю. — Не просто убил, а жестоко расправился с его подлой тушей, — зло прохрипел Маттиас, отбрасывая оружие в сторону, — он заслужил это. — Карма, всё-таки, та ещё сука, — горько усмехнулся Клеменс, взглядом провожая людей, уносивших тело поверженного, в прямом смысле этого слова, врага. Возмездие всегда настигает своего «героя». Как бы хорош ты ни был, как бы ни цеплялся за жизнь, однажды смерть всё же окажется проворнее и заберёт тебя с собой. Ханниган не чувствовал и крупицы сожаления. Пожалуй, единственное, что его немного расстраивало, так это то, что удача убить эту сволочь улыбнулась брату, а не ему. Но дело уже сделано, поэтому изменить ничего не удастся. Да и не нужно. Теперь настал его звёздный час. Его полуфинал. Ничего страшного, просто если он победит, то они с Маттиасом... Впрочем, ещё не время об этом думать. Где-то на фоне слышались крики толпы, но это не имело ни малейшего значения. Клеменс прошёл мимо кузена к выходу на арену. В последний момент застыл и обернулся. — Тебе бы стоило умыться и переодеться. Ты весь в крови, — парень по-детски добродушно улыбнулся. Харальдссон опустил смеющийся взор на каменный пол. И правда, стоило бы, а то выглядит, по меньшей мере, как маньяк какой-то. Губы непроизвольно растянулись в подобии улыбки. — Клем... — Чего? — красноволосый с любопытством стал рассматривать стушевавшегося брата. Он явно что-то не договаривает. — Даже не думай проигрывать, вот чего. — Маттиас подобрал с пола мечи и развернулся, чтобы уйти. В принципе, это оказалось не так уж сложно. Почему-то в последнее время ему тяжело давалось проявление заботы, пусть даже и такой незаметной. Что было действительно странно, только с Клеменсом у него возникала подобная, кхм, проблема. — Не волнуйся об этом, — Ханниган больше не был похож на невинного ребёнка. В его глазах пылал тот самый взрослый огонёк, не предвещавший, по обычаю, ничего хорошего. Тонкая полоска губ изогнулась в саркастично-надменной усмешке, а сам он, гордо вздёрнув острый нос, резко отвернулся, махнув алыми волосами, и сделал шаг на арену. Спустя пятнадцать минут Маттиас занял свободное место на трибуне Колизея. Ещё через пять он стал свидетелем ужасного поражения какого-то незнакомого парня. Нет, этот бедняга не умер, но получил серьёзные повреждения, так что ещё нескоро вернётся к боям. Харальдссон видел, как брат в очередной раз испачкал пальцы в крови противника, а после раскрасил одну из самых бледных прядей в красный. Видел, как он поднял сжатый кулак над собой в знак мира, наконец, видел уверенный взгляд выросшего мальчика и то, как публика в ответ подняла такие же сжатые кулаки. Теперь Маттиас точно понял, что раньше маленький младший брат, которого он буквально защищал от мира, больше в этой защите не нуждается.